От пяти

Диего хотел бы Джостару горло перегрызть и внутренности его выпотрошить, выпить всю его кровь до последней капли, впитать в себя, но это жидкость его нутра сейчас лоснится на коже над его рёбрами, где совсем недавно была его водолазка (сейчас разодранная висит на плечах Диего и ещё держится на руках — когда-то голубая, в цвет печальных и в то же время испуганных глаз Джонни напротив, теперь побагровевшая). Диего ошпаренным зверем дёргается, издаёт снова смесь звериного рычания и шипения, когда Джостар слабо касается рукой его раны. 5 секунд. “Это не рана,” — понимает Диего и осознавать это, как смириться с собственным концом. К-о-н-ц-о-м, оборванным где-то по центру... Смотри, Джонни: я теперь как ты! Только тебе, в отличие меня, с этой напастью и дальше жить. Рассмеялся бы, но трудно выдавить из себя хоть что-то, когда уже не чувствуешь ничего — ни физически, ни морально, ни отрубленную половину, ни остаток тела, когда в нём ещё течёт кровь. 4 секунды. А боли всё так же совсем нет, ни капли, и горячий поток совсем не чувствуется, хоть и всё ещё бьётся из его тела. Диего теперь не в порядке, Диего теперь разбит — буквально, какая ирония. Гибнуть — это так странно. И Диего, может, хотел бы пожалеть о чём-либо в своей жизни напоследок, понять, кого и чего ему потом будет так не хватать, но единственное, по нехватке чего он мог бы истязаться — по недостатку в нём жизни. 3 секунды. Осталось так мало, так, чёрт подери, мало, и мыслей в голове всё меньше, они всё размытее и неразборчивее, всё бессмысленнее, а растерянные предательски-голубые глаза Джонни напротив вдруг сереют осознанием, как будто жизни и из них вдруг пропала. Нет, придурок, живи ещё, раз уж тебе-то хоть что-то осталось. Диего думал, что бессмертен, и никогда не знал, что хотел бы увидеть перед смертью, но сейчас вдруг думает, что, должно быть, зрелища лучше не найти для конца. 2 секунды. Когда в ненавистных глазах пропадает надежда, и они вдруг блестят россыпью искр слёз. Нашёл повод расстраиваться, вот же глупость. И сидит, упав рядом с Диего на колени, слабо придерживая его голову в своих дрожащих ладонях, кается, даже говорит что-то, что пропадает, не достигая ушей, как под тонной воды, и Диего уже всё труднее хоть что-то видеть перед собой, когда мир всё сильнее плывёт и темнеет за закрывающимися веками, и тело это уже не его, больше не его. Ему уже ничего не остаётся, только пропадающий слух и зрение, боль в глазах Джонни, как лакримоза. Диего хотел бы солгать себе, что это всё неправда, заверить в этом Джостара, но теперь-то поздно пытаться что-то исправить, слишком поздно... 1 секунда. Он не хотел всего этого, не хотел умирать и не хотел Джонни доводить до слёз. Мир погружается в темноту, и Диего чувствует своё тело прозрачным и растворяющимся. Он не хочет ничего терять, но хочет забрать свои слова обратно, и ему становится вдруг так невыносимо жаль, так обидно, так больно, словно для искреннего раскаяния ему нужна была всего лишь гибель... Что же он, чёрт возьми, натворил... И умирать на глазах того, так долго был ему ненавистен, кто так долго был остатком его души. Dona eis requiem. Amen.