Марианна

      — Ты никогда не была моей дочерью, — холодно и до боли спокойно говорит император. — Благодари Дженнет за то, что я лишь изгоняю тебя. А теперь ступай прочь.       — Как пожелаете, Ваше Величество. — Атанасия не поднимает головы и встаёт быстро, не желая задерживаться в этом холодном, полном презрения к ней тронном зале. Она подходит к дверям и чуть поворачивает назад голову, чтобы сказать последние слова своему отцу: — Я буду надеяться на ваше благополучие.       Двери за ней закрываются с оглушительным звуком, но Атанасия улыбается, даже не вздрогнув, и неспешно идёт к своему дворцу. Ей следует собрать вещи до того, как терпение императора закончится, и он решит прогнать её куда более страшным способом, но... В последний раз она может вот так ступать по императорскому дворцу, вдыхать аромат цветов и наслаждаться дивным видом на сад.       В последний раз, словно в первый.       Конечно, несмотря ни на что, она все равно будет скучать и по отцу, что никогда не признает её, и по сестре, и по нянечкам, извечно холодным и надменным по отношению к ней. Атанасия прорыдает ни одну ночь в какой-нибудь лачуге прежде, чем наконец начнёт свою первую попытку жить сначала. Она ведь прекрасно себя знает.       Жаль, чувства из груди никак не вырвать.       — Всё хорошо, — шепчет она себе под нос, заходя в комнату. — Всё хорошо...       Ноги подкашиваются, и тело совсем не элегантно падает на пол, когда раздаётся первый всхлип. Потом второй, третий... Атанасия пытается дышать как можно глубже, унять дрожь рук, но лишь сильнее цепляется за подол платья и опускает голову, чтобы скрыть слёзы. От кого? И сама не знает, но все равно боится показаться вновь слабой. Самой обычной девчонкой — совсем не принцессой. Дженнет куда сильнее, она яркая, освещает жизнь отца, словно самое настоящее солнышко, освещает жизнь старшей сестрицы, даже не подозревая, что от этого только сильнее хочется выть в отчаянии.       Ведь Атанасия в этой идиллии чужая и никому ненужная.       Поэтому и уходит, не пытается ни опровергнуть обвинения, ни переубедить отца — просто уходит с опущенной головой, глотая слёзы, и действительно надеется, что в итоге у Его Величества всё будет хорошо, что в итоге он будет также счастлив, как мечтала быть счастливой его нелюбимая дочь.       Поэтому находит в себе силы подняться, вытерев рукавами платья уголки глаз. Пора перерождаться,       

Марианна.*

             

***

             Своё пристанище она находит в маленькой, но безбедной деревушке, полной милых и добрых людей, которые помогают ей встать на ноги, принимают с таким радушием, что каждый день хочется плакать от той благодарности, описать которую не сможет ни один знаток языка и заковыристых метафор.       Тётушка Гела часто ласково гладит её по голове, улыбаясь, и с её губ слетает почти родное «Мари». Мало кто знает о значении имени, таком, в самом-то деле, говорящем, но Атанасия молчит, укрывает его в потаённом уголке души и учится улыбаться. Не печально, не горько, не натянуто — совершенно открыто и радостно, рассказывая всему свету о собственном счастье. И внутри от этого так тепло и спокойно, что она почти не вспоминает о таком теперь далёком дворце, живёт в небольшом, но невероятно уютном домике, который обустраивает, как самой захочется, работает не покладая рук.       И, кажется, обретает себя.       Словно действительно переродилась, нашла новое начало для жизни. Словно всего того пережитого в столь далёком прошлом никогда и не было. От этого легче. Гораздо легче шутливо отказывать юношам, прятать сапфировые очи за цветом сверкающих рубинов — прямо как у мамы. Атанасии нравится— она благодарна и отцу, и Дженнет, и Богам за оказанную возможность наконец обрести крылья и ощутить прохладный ветерок.       И этому мужчине тоже благодарна.       Он часто составляет ей компанию в одиноком домишке и столь же часто остаётся на ночь, приговаривая, что здесь впервые за долгие годы наконец может поспать. Атанасия и не против, улыбается мягко и готовит ужин на двоих, стоит лишь вернуться с работы. А потом вышивает. Это не что-то сложное, но приученные годами пальцы всегда создают что-то красивое и элегантное, такое, за что путники не жалеют отдать денег. Наверное, поэтому она ещё не бросила любимое занятие, впервые получив столько похвалы и восхищения.       — У вас как всегда прекрасная работа, — улыбается гость, садясь напротив. — Впрочем, это можно сказать обо всём, что вы создаёте своими прелестными руками.       — Вы мне льстите, — тихо смеётся в ответ она, отвлекаясь от вышивки. — Приятного аппетита.       — Благодарю. — Он ест неспешно, наслаждаясь каждым кусочком. — Порой мне кажется, что вы слишком разбаловали меня, Марианна.       — Ну что вы, мне просто нравится делать кого-то чуть счастливее.       На этом они замолкают, окончательно сосредоточившись на трапезе и наслаждаясь приятной компанией. В доме играет тихая, совсем не навязчивая, но приятная мелодия. Зачарованная лютня наигрывает её, заставляя невольно расслабиться и почувствовать себя в полном комфорте, и это вызывает в нём улыбку. Уважительную и самую малость хитрую.       Хотелось бы ему знать, почему такой талант не решается взять от этого мира больше, чем он ей дал, однако не спрашивает, ожидая подходящего момента.              

***

             И он наступает. Через год, когда Марианна — не Атанасия — становится настоящей красавицей, здоровой, полной сил и счастья, гордостью тётушки Гелы, за которой только так бегают местные мальчишки. Ведь милая Мари — настоящее солнце, она всегда поможет, поддержит, такая добрая и светлая, такая хрупкая и вместе с тем — безгранично сильная.       Всё также ждущая уже родного гостя к ужину.       Он всегда приходит в одно и то же время, словно по расписанию, и Марианна радостно спешит открыть, когда слышит стук в дверь.       Они вновь ужинают друг напротив друга, а после сидят в тишине: она вышивает очередной цветок на платке, он размышляет о чём-то своём. И неожиданно спрашивает, словно в пустоту:       — Ты хочешь отомстить?       — Нет, — качает головой Марианна, приподнимая уголки губ в печальной улыбке. — Не хочу.       — Почему? — тихо спрашивает гость, разглядывая потолок. — Они отказались от тебя, предали, растоптав твои чувства. Я бы не смог простить...       — Я не прощаю, — отвечает она и кладёт незаконченную работу на колени. — Но ты сам сказал, что они отказались от меня. Так зачем же мне искать встречи с ними? Это бессмысленно.       — А вернуть то, что по праву принадлежит тебе? Как же всё то, что у тебя отобрали? Разве не глупо отказываться от всего этого и продолжать жить в этой деревушке? — Он рассуждает вслух с таким спокойствием, словно его же слова не могут окончиться для него катастрофой. — Ты могла бы устроить революцию, забрать всё обратно себе. Получить своё по праву... Эх, я совсем тебя не понимаю, Марианна!       — Ты кое в чём не прав, — улыбается чуть сильнее Атанасия, и он опускает на неё взгляд. — Ничто во всей этой стране и уж тем более во дворце никогда мне не принадлежало. Ведь изначально это всё твоё,       

Дядюшка Анастасиус.