Когда я вернусь

– Лань Чжань, – Вэй Усянь задумчиво оглянулся на своего спутника и чуть нахмурил брови. – Ты знаешь, какой завтра день? – Среда, – несмотря на спокойный тон, на лбу Лань Ванцзи залегла глубокая складка, подчеркивающая то, что прямо сейчас он обдумывал что-то неприятное. – Да нет же, – Вэй Усянь закатил глаза и вздохнул, ведь он прекрасно знал, что собеседник сразу понял, что он имеет в виду. – Завтра фестиваль голодных духов*. Это значит, что сегодняшняя ночь… – Не стоит. Лань Вандзи мягко взял мужчину за запястье и покачал головой – вместе они вышли на улицу и вдохнули свежий вечерний воздух: в Облачных Глубинах было привычно тихо и спокойно, на небе уже мерцали первые едва различимые звезды, и только трава слабо шелестела под прохладным ветром. Пахло зеленью и немного сыростью, как будто вот-вот должен пойти дождь – и правда, вся природа тревожно замерла, словно в ожидании какого-то события. Огни зала для собраний еще горели, Лань Вандзи с Вэй Усянем покинули вечернюю встречу самыми первыми и долгое время молчали, явно думая об одном: Лань Сичэнь сегодня был еще более мрачным, чем обычно. С момента смерти Цзинь Гуан Яо в храме Гуаньин прошел почти год, и за это время брат Лань Вандзи, кажется, даже ни разу не улыбнулся – он выполнял все свои обязанности, никогда не отказывал в помощи, принимал участие во всех официальных собраниях и встречах, но в его остекленевших глазах застыла такая боль, при виде которой хотелось скорее отвернуться и зажмуриться. А сегодня, когда Лань Сичэнь взмахнул рукой, его широкий рукав взметнулся вверх, и Вэй Усянь с ужасом увидел ровные алые борозды на его запястье: сначала он даже думал, что ему привиделось, но по тяжелому взгляду Лань Чжаня Старейшина Илин понял, что тот тоже разглядел эти порезы. – Послушай же, – Вэй Ин взмахнул руками, и его глаза живо загорелись в темноте. – Еще на горе Луанцзань я создал артефакт, который раз в год, в ночь голодных духов, позволяет призвать любую душу, даже разбитую вдребезги и потерянную. Твой брат сможет увидеться с… ним. Хотя бы так. – Вэй Ин, нет! – Лань Вандзи упорно качал головой, а его губы плотно смыкались, выражая предельную уверенность. – Это темная магия, это опасно, Сичэнь должен… – Лань Чжань, – Вэй Усянь вдруг склонил голову и заговорил совсем тихо, глядя в ночную темноту так, словно тревожно подрагивающая трава могла подсказать ему нужные слова. – А если бы тринадцать лет назад… Договорить он так и не смог, но продолжение и не требовалось вовсе: если бы тринадцать лет назад ты мог увидеться со мной хотя бы так, ты бы ведь согласился, не раздумывая? Лань Чжань нахмурился, что придало его лицу еще более отстраненное выражение, и вдвоем бок о бок они прошли по улице еще немного – каждый смотрел в разные стороны, стараясь не пересекаться взглядом со спутником, а ночь становилась все темнее и тревожнее. Когда очередной порыв ветра растрепал волосы Вэй Ина, он резко остановился и снова взял Лань Вандзи за запястье, чуть погладив его ладонь, и взгляд того, кажется, чуть смягчился, хотя губы и оставались плотно сжатыми – наконец, второй нефрит ордена Гусу Лань мрачно произнес: – Давай спросим его самого. *** – Я согласен. Глаза Лань Сичэня вспыхнули лишь на мгновение, но произнес он это очень спокойно и настолько уверенно, что брови его младшего брата еще сильнее сползлись к переносице: стало понятно, что переубедить главу ордена Гусу Лань не выйдет никакими доводами. Прямо сейчас они сидели в комнате Лань Сичэня – свет нигде не горел, на улице ночь напряженно ожидала начало грозы, из-за чего казалась еще более темной, и все это создавало совсем тяжелую, гнетущую атмосферу. Кажется, Лань Сичэнь хотел что-то спросить у Вэй Усяня, но Лань Вандзи вдруг почти схватил брата за запястье, однако, вспомнив об алых порезах на его коже, задержал руку и коснулся его локтя – голос Лань Чжаня был тихим, даже сочувствующим: – Брат… Это темная магия, это опасно, никто не может гарантировать, что все пройдет так, как запланировано. Темная магия… – Разрушает тело, но еще больше влияет на душу, – Лань Сичэнь горько усмехнулся и свободной рукой накрыл ладонь младшего брата. Вэй Ин неловко отвел взгляд в сторону, рассматривая скромное, но аккуратное убранство комнаты: сцена явно была семейная, и даже Старейшина Илин имел достаточное чувства такта, чтобы не мешать двум братьям – и все-таки он искоса глянул на Лань Сичэня. Если он уже дошел до такого порока, как самоувечье, то что же творилось в его душе? Если он не дорожил собственным телом, если резал себя, игнорируя любую боль, то что рвало его изнутри, какие кошмары мучили душу, что терзало и не давало спать – с момента событий в храме Гуаньинь Лань Сичэнь больше ни разу не улыбнулся, его взгляд ни разу не посветлел, а на лице застыло траурное, отрешенное выражение: спустя год скорбь этого человека только сильнее въелась в лицо. Тогда Лань Вандзи слабо кивнул и обернулся к своему спутнику, и Вэй Ин, будто наготове, вынул из рукава непримечательный амулет: когда-то он сделал его сам, и эффект оказался… почти нужным. В те годы в ночь Голодных духов ему удалось призвать родителей Цзянь Чэна, он даже успел столкнуться взглядом с дядей Цзяном, но затем что-то пошло не так: от амулета расплылись густые потоки темной энергии, духи озлобились, потеряли человеческое лицо и напали на самого Вэй Ина – это были не те люди, которых он знал при жизни. Позже он хотел доработать амулет, но обстоятельства уже не дали. Прямо сейчас Вэй Усянь честно рассказал об этом Лань Сичэню, а еще добавил, что амулет действует ровно с полуночи и до восхода солнца, и в это время духовные силы заклинателя запечатываются, так что защититься будет тяжело. Вэй Ин был лишен ядра уже давно, поэтому для него это проблемы не составило, но Лань Сичэнь все равно кивнул, даже не помедлив – впервые за столько времени в его глазах появилось хоть что-то живое. До полуночи оставался час. Вэй Ин порезал ладонь, начертил прямо на полу комнаты несколько знаков и между ними положил амулет – стоило ему закончить, как Лань Чжань, осуждающе покачав головой, сразу же взял его руку и обработал рану. Возможно, обоим мужчинам только показалось, но на мгновение выражение в глазах Лань Сичэня стало особенно горьким, но он только отвернулся, бессмысленно глядя в стену. Приготовления были закончены: Лань Чжань отправился в башню с колоколом, который он должен был контролировать до рассвета: иначе из-за потока темной энергии от амулета тот бы трезвонил всю ночь. Вэй Ин по замыслу находился за порогом комнаты – он согласился провести ритуал, только при условии того, что если что-то пойдет не так, Лань Сичэнь сразу же позовет его, и они прервут происходящее. Глава ордена Лань лежал в холодной постели лицом к стене и прислушивался к щемящей ночной тишине, ощущая, как в груди медленно, томительно растет колючая тревога: воздуха резко перестало хватать, и он перевернулся на другой бок. Из-за наступившей ночи и затянувших небо грозовых облаков комната казалась мутно-серой, все ожидали, что вот-вот разразится настоящий ливень – вместо этого с неба лениво зашуршали редкие капли. Каждую ночь Лань Сичэнь точно также давился в рыданиях, но вместо истинных чувств из его зажмуренных глаз стекали лишь редкие теплые слезы – боль от этого была такой сильной, что проще было воткнуть нож в собственное запястье, чем бороться с мыслями в ночной тишине. Он потерял нечто гораздо большее, чем близкого человека: он лишился части себя, которая отвечала за всю его жизнь, как будто сердце в груди оставили, но превратили в лед, чтобы биться оно больше не могло. И он, Лань Сичэнь, собственноручно заморозил свою возможность быть счастливым. Вэй Усянь предупредил его, что Мэн Яо может и не явиться вовсе – амулет был не всесильным и работал с перебоями. Конечно, он не придет. Лань Сичэнь вспомнил последний взгляд человека, который сейчас был от него предельно далеко – Цзинь Гуан Яо смотрел на него затравленно, в его глазах была только боль вперемешку с сожалением: теперь этот взгляд он не мог увидеть даже во сне. А если Мэн Яо все-таки придет? Что тогда он ему скажет? Лань Хуань вздрогнул и свернулся на кровати, бессмысленно глядя перед собой – днем у него еще получалось держать образ главы ордена, проводить собрания, мягко кивал адептам, но каждую ночь, каждую чертову ночь он раз за разом попадал в ловушку. Лежа в липкой темноте, он вспоминал, как его меч пронзал грудь Мэн Яо, как тот в неверии встрепенулся и заглянул в его лицо, округлив обычно чуть прищуренные, раскосые глаза – одежда Цзинь Гуан Яо была в бурых кровавых пятнах, кровь текла из его приоткрытого рта, а длинные пальцы здоровой руки все еще тянулись к Лань Сичэню, будто он просил вытащить его из этого ада. В итоге в ад попал сам Лань Сичэнь. С той ночи ему так и не удалось заснуть и проспать до самого утра – каждый раз он просыпался в липком поту и беззвучно кричал, давясь подступившей паникой. Конечно, Мэн Яо не придет. Горько усмехнувшись, Лань Сичэнь закрыл глаза и прислушался к звукам дождя на улице: кажется, ливень чуть усилился. Глаза слипались от усталости и подступивших слез, амулет в центре комнаты пульсировал ровным красноватым цветом еще с тех пор, как Вэй Усянь покинул помещение – ничего не менялось. Лань Хуань не хотел засыпать, но чувствовал, что больше не может терпеть эту удушающую тишину, прорезаемую лишь насмешливым шепотом дождя: в конце концов его глаза закрылись сами, и во сне его уже ждал бесконечно повторяющийся кошмар. До полуночи оставалось пять минут. *** Лань Сичэнь резко открыл глаза и рывком сел. Его грудь тяжело вздымалась, волосы прилипли к мокрому от пота лбу, а губы пересохли так, что при попытке вдохнуть в их уголках побежала кровавая трещинка – впервые со смерти Цзинь Гуан Яо глава ордена Лань не помнил, что ему снилось. Встрепенувшись, он перевел взгляд на амулет, но тот все также светился ровным красноватым светом – за окном было темно и тихо, дождь прекратился, но сказать, сколько сейчас времени, было сложно. Лань Хуань тяжело вздохнул: конечно, ничего не получилось. Слизнув капельку крови с треснувшей губы, мужчина тяжело вздохнул и закрыл лицо горячими ладонями: когда-то давно, во время разгрома Облачных Глубин, он обещал Мэн Яо, что будет сильным, но теперь ему не хватало сил даже на то, чтобы просто казаться сильным. Неожиданно в углу комнаты раздался странный хруст. Сначала Лань Сичэнь подумал, что это продолжился дождь, но затем звук повторился, больно резанув по уху после ночной тишины, и мужчина медленно отнял дрожащие руки от лица – в помещении он был один. Звук раздался снова, на этот раз в другом углу, и Лань Хуань встревожено призвал меч: прохладная рукоять уже должна была оказаться в его ладони, но внезапно не произошло совсем ничего. Лань Сичэнь нахмурился, страшная догадка полоснула его сознание, и он быстро выбросил руку вперед, попытавшись призвать всю свою духовную силу, чтобы осветить комнату – снова ничего. Его духовные меридианы были запечатаны. В ту же секунду хруст раздался снова, и Лань Сичэнь увидел, как от стены отделилась мутная тень – больше всего она напоминала расплывчатый человеческий силуэт с непропорционально коротким телом и длинными руками, волочащимися по полу. А еще у твари точно было пародия на лицо: две черных дырки вместо глаз и широкая щель на месте рта, которая с сипением всасывала в себя воздух – и это существо двигалось прямо к нему. Вскрикнув, Лань Хуань буквально скатился с кровати и в последний момент отполз в сторону: тень только полоснула его плечо острыми когтями, но и этого хватило, чтобы глава ордена Лань взвыл от боли. Звук точно был громким, вот-вот должен ворваться Вэй Усянь и остановить ритуал, но… ничего не произошло. Хрипло вдыхая воздух, тварь тупо повернула голову и уставилась на Лань Сичэня: почувствовав запах свежей крови, она задвигалась в несколько раз быстрее – от острых когтей мужчину уберегла только отточенная реакция. Откатившись в угол, Лань Сичэнь зажал пять длинных ран на плече, что сейчас горели огнем, и подумал, что ситуация хуже некуда: против неведомого существа, пришедшего к нему, без духовной силы он был абсолютно беспомощен. В этот же момент прямо за спиной Лань Сичэня раздалось странное щелканье – мужчина обернулся и буквально столкнулся лицом со второй тварью, которая присосалась к стене, как насекомое. Шея существа вытягивалась, становилась все длиннее, и Лань Сичэнь, спохватившись, бросился в сторону окна – подтягивая длинные руки по полу, тени последовали за ним, следуя за запахом крови. Мужчина все пятился назад, пока не ощутил, как спина погружается во что-то вязкое и холодное: прямо за ним затаилась еще одна тварь. Лань Сичэнь еще не успел среагировать, как существо неведомым образом приподняло его над полом и с силой швырнуло в стену – застонав, Лань Хуань еще несколько секунд не мог даже пошевелиться, боясь, что все его кости от такого удара раздробились. Такой шум Вэй Усянь точно должен был услышать! Но в комнату по-прежнему никто не врывался. Лань Сичэнь, догадавшись, что попал в западню темных тварей и оказался отрезан от реального мира, поднял голову и понял, что теней было уже шесть – медленно шаркая ногами, они стягивались к нему, беззвучно открывая пустые рты. Сердце Лань Сичэня бешено колотилось, он схватил с полки защитный амулет и швырнул в сторону неизвестных существ – те зашипели, но продолжили медленно подбираться к нему. Никакого выхода не было, он попал в ловушку, которая, как ночной кошмар, исчезнет только с рассветом, но, судя по темному небу, солнце покажется из-за горизонта еще очень не скоро – остается только тянуть время. Если сначала Лань Сичэнь планировал перебегать из угла в угол, но теперь, когда тварей становилось все больше, он терял способность двигаться: из последний сил мужчина бросился в угол, где пока еще никого не было. Лань Сичэнь сделал несколько шагов, но его тело тут же пронзила немыслимая боль, отчего глава ордена Лань рухнул на колени, щурясь сквозь выступившие от шока слезы: все комнату опутали красные острые струны. Не заметив их в темноте, Лань Сичэнь впечатался в несколько тонких нитей, и те мгновенно прорезали бледную кожу – боль от этих ран была в разы сильнее, чем от когтей темных тварей. Лань Сичэню казалось, что красные струны едва не отрезали ему руку, поэтому двинуться он не мог: однако и тени тоже не приближались. Отдышавшись, мужчина повернул голову, готовясь к новой ловушке, но внезапно похолодел – существа тоже замерли на месте, шипя и извиваясь: стоило им попытаться двинуться в его сторону, и острые струны мгновенно прорезали их расплывчатые тела. Сердце Лань Сичэня забилось быстрее, но затем, когда его глаза привыкли к темноте, резко замерло и рухнуло вниз, норовя пробить ребра и вывалиться наружу. В мутных ночных сумерках на краю его кровати застыла темная фигура – человека скрывала тень, но, даже истекая кровью, Лань Сичэнь легко узнал этот силуэт: узкие плечи, тонкая талия, затянутая поясом, рассыпавшиеся на груди темные волосы. Лица в темноте видно почти не было, но, когда Лань Сичэнь поднял голову, по его позвоночнику пробежал холодок: глаза Мэн Яо он запомнил навсегда – они были чуть раскосые, как будто их владелец всегда лукаво щурился, и обладали уникальным цветом неочищенного тростникового сахара. Взгляд Цзинь Гуан Яо был мягким, внимательным, и Лань Сичэнь подолгу тонул в его глазах, рассматривая длинные ресницы: особенно он любил лицо Мэн Яо по вечерам, когда в его черных зрачках отражалось пламя свечи. У того, кто сейчас замер на кровати, глаза были резко-янтарного цвета, они будто чуть светились в темноте, отливая жутковатым холодом – живой человек точно не мог обладать глазами такого цвета. – А-Яо… На кровати точно был он. В комнате было тихо, и Цзинь Гуан Яо точно издал не то смешок, не то шипение – мгновение, и его рука изящно приподнялась вверх: показавшиеся из-под широкого рукава длинные пальцы с острыми ногтями чуть дрогнули, а затем собрались в одной точке, будто захватив холодный воздух. В этот же момент алые струны натянулись и, задрожав, сдвинулись с места, окружая черные туманные сущности – Цзинь Гуан Яо снова слегка повел рукой и чуть повернул тонкое запястье, расставив пальцы: острые нити, наоборот сжались, рассекая тварей на части. Комната наполнилась тяжелым запахом крови, а на пол пролилось что-то черное и густое. Стоило Сичэню перевести дыхание, как со стороны кровати снова раздался смешок: Цзинь Гуан Яо замер, и красные струны тоже перестали шевелиться, опутав комнату смертельной паутиной – в этом лабиринте видны были только два светящихся янтарных глаза. Несмотря на жуткую боль в разодранном теле, Лань Сичэнь рывком поднялся на ноги и сделал уверенный шаг вперед – плечо тут же пронзила жгучая боль, сдавившая грудь: это он впечатался в очередную струну. Цзинь Гуан Яо продолжал сидеть неподвижно, сосредоточив на нем пустой взгляд – одна его рука все еще элегантно зависла в воздухе, а вот вторую под широким рукавом одежды ордена Ланлин Цзинь видно не было: Сичэнь знал, что там предплечье резко обрывалось кровавым обрубком. Теперь со своего места он видел, что вся одежда Мэн Яо была в пыли и бурых пятнах засохшей крови, его волосы спутались, а лицо… Это был все тот же Мэн Яо, но его черты будто заострились, стали резче – щеки впали, подчеркнув скулы, подбородок вытянулся, а уголки губ чуть приподнялись вверх в недоброй усмешке. От этого Цзинь Гуан Яо струились плотные потоки темной энергии, он буквально источал яд и лишь безмолвно смотрел перед собой, поигрывая длинными тонкими пальцами. И все же Лань Сичэнь медленно пробирался к нему через острые струны, опутавшие всю комнату: его тело покрыли многочисленные порезы, дыхание сбилось, но он все равно упрямо двигался вперед, раздвигая нити израненными пальцами. Казалось, прошла вечность, когда глава ордена Лань все-таки оказался перед Мэн Яо – силы совсем покинули его, и мужчина рухнул на пол, в ужасе глядя наверх: глаза самого важного человека в его жизни насмешливо светились холодным янтарем. Лань Сичэнь столько раз проигрывал в голове момент их встречи, думал, что же все-таки ему скажет, как все объяснит, как попросит прощения – теперь в голове не осталось ничего. Да и услышит ли его этот Мэн Яо? Где-то над ухом послышалась слабая вибрация: струны пришли в движение, и одна из них пронеслась совсем рядом – еще немного, и Лань Сичэнь остался бы без головы. Любой другой бы давно попытался увернуться, но мужчина только закрыл глаза и обреченно прошептал: – А-Яо, прости, что не сумел уберечь тебя. Лань Сичэнь, сидя на коленях, вдруг осознал, что ошарашено прижимается к животу Мэн Яо, все еще не веря, что перед ним был тот самый человек – который обрывал дыхание на самом вдохе, который всегда смотрел на него так пристально, который обращал внимание на каждую мелочь. А он чертовски любил этого человека даже сейчас. Обнимая Мэн Яо дрожащими окровавленными руками, Лань Хуань еще больше пачкал его одежду и думал, как вообще дошел до этого всего, как оказался в этой тьме, из которой не было выхода – оставалось только держать этого человека предельно близко, чтобы он не мог даже пошевелиться. Чувства зашкаливали, они давно не получали возможности выплеснуться наружу, и теперь Сичэнь явно ощущал, как Мэн Яо своими новыми янтарными глазами дробил его реальность – просто дай побыть с тобой еще немного. В комнате было темно, воздух не пах совсем ничем, как будто все реальные чувства растворились в тишине, и глава ордена Лань прижимал к себе свою любовь и беспорядочно дрожал, пытаясь обнять холодное тело Гуан Яо еще крепче. «Я не смогу продержаться без тебя, ты мой ключ к спокойствию, ты возможность дышать свободно, ты луч солнца, который прорезает непроглядную тьму. Пожалуйста, только не уходи, не исчезай, не растворяйся» – в голове проносился поток мыслей, но язык будто онемел. Обнимая Цзинь Гуан Яо за холодную, жесткую талию, Лань Сичэнь ощущал, как по щекам бегут слезы, как дрожат плечи, как сердце бьется все быстрее – это все его упущение, он позволил своей любви превратиться в эту тень, стать бездыханным духом тьмы со стеклянным взглядом. Прямо под сердцем Мэн Яо виднелась сквозная дыра, которую проделал сам Лань Сичэнь – теперь, глядя в отверстие с засохшей кровью по бокам, он думал, что принять смерть от струн Гуан Яо будет лучшим исходом: ведь иначе внутри него каждый день ломалось что-то важнее костей. – Брат? Лань Сичэнь подумал, что голос настоящего Мэн Яо раздался где-то внутри его воспоминаний, но неожиданно холодные пальцы мягко коснулись его лба и в нерешительности скользнули к волосам. Мужчина ошарашено поднял голову – Мэн Яо тоже смотрел прямо на него, и на дне пустых, янтарных глаз вдруг мелькнуло знакомое, внимательное выражение: чужие губы согнулись в горькой ухмылке. Покачав головой, Гуан Яо стер кровь с порезанной щеки Лань Сичэня и, избегая его взгляда, устало прикрыл глаза. После недолгого молчания он все-таки прошептал: – Я не хотел приходить… Не хотел ранить твою память… Не хотел, чтобы ты видел меня таким. – А-Яо, о чем ты? – забыв о боли, Лань Хуань схватил чужую ледяную руку и нежно коснулся губами тонких пальцев. – Я столько раз звал тебя, использовал «призыв» души, но ты исчез, как будто тебя никогда не было. Я думал, ты не приходишь, потому что не хочешь видеть меня… – Брат, – Мэн Яо снова издал короткий смешок, полный сожаления, и низко склонил голову, будто пытаясь подавить ураган эмоций. – Есть место, из которого невозможно ответить, кто бы тебя ни звал… Если душа попадает в ад, ее невозможно призвать. Моя душа… в аду. Последняя фраза прозвучала словно приговор. Лань Сичэнь резко поднял голову и увидел то, чего не различил сразу – лицо Мэн Яо было невыносимо усталым, он осунулся, его нос заострился, а глаза ввалились, будто даже смотреть прямо ему было тяжело. Почувствовав чужой взгляд, полный сожалений, Гуан Яо мягко покачал головой и снова погладил Сичэня по окровавленной шее – неожиданно Мэн Яо напрягся и сдавленно захрипел, наморщив переносицу: его лицо перекосило, и он резко отвернулся в сторону. Лань Хуань вдруг вспомнил, что те темные твари не просто тянулись к нему – они пытались достать его шею, норовя прокусить кожу, а не ранить: догадка мелькнула где-то на интуитивном уровне. – Ты голоден? Мэн Яо тут же замотал головой, но глава ордена Лань заметил, как расширились его зрачки – вздохнув, он поднялся с колен, поморщившись от боли, и сел на кровать рядом с Гуан Яо, после чего скинул окровавленное верхнее одеяние и протянул тому свою руку: – Ешь. Голос Лань Сичэня был уверенным, но тело едва заметно дрожало – Цзинь Гуан Яо сразу заметил это и, покачав головой, отпрянул, хотя его раскосые глаза буквально впились в набухшие вены на руках мужчины. Лань Хуань покачал головой и придвинулся ближе: в голове всплыли строки из запретных книг: «Твари из Ада имеют права покидать территорию раз в год в Ночь голодных духов, за это время они должны напиться человеческой крови, чтобы протянуть остаток года в бесконечных пытках». Неужели его А-Яо теперь тоже… там? – Ешь, – строго повторил Лань Сичэнь, сердце которого сжималось от дрожи сидящего рядом человека. – Бери, сколько нужно. Я выдержу. Мэн Яо неуверенно склонился над протянутой рукой – он еще сомневался, но инстинкт взял свое: острые зубы вцепились в запястье, и Лань Хуань почти физически ощутил, как кровь отлила из кончиков его пальцев. Однако Гуан Яо сделал лишь несколько глотков и сразу же отстранился, виновато склонив голову и отводя сияющий в темноте взгляд – не успел он отпрянуть, как в комнате раздался мрачный голос Сичэня: – Пей столько, сколько нужно, я же сказал. Этого мало. Больше держаться Гуан Яо не смог. Прижавшись губами к чужой руке, он прокусил ее почти насквозь и жадно пил – кровь струилась по его подбородку, пачкала пион на знаменитом одеянии «сияния средь снегов»: с каждым его глотком Лань Сичэню казалось, что он чувствует, как его вены набухают изнутри от прильнувшей крови. Перед глазами все поплыло, сердце стало биться медленнее, и мужчина вдруг подумал, что все это может оказаться очередным кошмаром – именно в этот момент Мэн Яо отстранился от него и виновато прошептал: – Прости… Поэтому я не хотел приходить. Не хотел, чтобы ты видел… – Я люблю тебя. Двое мужчин сказали это почти одновременно. Сичэнь больше не мог сидеть прямо, и Мэн Яо осторожно уложил его на свои колени, погладив по взмокшему лбу – он все еще не мог поверить в слова мужчины, но тот сразу же посмотрел на него снизу вверх. Лань Сичэнь потерял слишком много крови, но из последних сил заставлял себя находиться в сознании, чтобы успеть сказать самое важное. – Я всегда любил тебя, – уверенно прошептал Лань Хуань. – И я виноват, что не встал на твою сторону, не уберег тебя. Все это время я думал о тебе каждый день, звал тебя и не мог заснуть. Ты мне нужен, А-Яо. Прости меня. – Я тебя никогда не винил, – Гуан Яо грустно улыбнулся и склонился над лежащим на его коленях мужчиной, чтобы коснуться холодными губами его полыхающего лба. – Я зашел слишком далеко, и в этом только моя вина… Знаешь, я ведь тоже не спал и думал о тебе. Кошмары в Аду не дают спать. Двое мужчин замолкли, внимательно глядя друг на друга в темноте, освещаемой лишь демоническими глазами Цзинь Гуан Яо – и все-таки даже так он был чертовски красив: вот о чем думал Лань Сичэнь, из последних сил улыбаясь при виде такого знакомого лица. Мэн Яо смотрел на него с сожалением и неподдельной любовью, и, хоть тело ломало, глава ордена Лань знал, что этому человеку всегда было во много раз больнее. Он нащупал здоровую руку Гуан Яо и прижал ее к своему сердцу, подумав, что у него-то оно уже точно не бьется: будто прочитав его мысли, Мэн Яо резко выдохнул, ощутив размеренное биение. – Поспи, – шепотом сказал он, кончиками острых ногтей поглаживая чужую кожу. – Я буду сторожить твой сон, сегодня не будет кошмаров. Будто в доказательство своих слов Мэн Яо резко сощурился, и две темных тени в углу комнаты зашипели и растворились – оказывается, все это время он еще отгонял от них расплывчатых тварей. Покачав головой, Лань Сичэнь собрался с силами и сел, снова обнимая Мэн Яо за талию. – Я наконец-то получил возможность все тебе рассказать, сказать, как сильно люблю, и насмотреться, а ты предлагаешь мне проспать? – мужчина грустно усмехнулся, зарываясь в шею Мэн Яо. – Хотя бы сейчас я тебя не оставлю. Цзинь Гуан Яо слабо усмехнулся и покачал головой – придерживая Лань Сичэня здоровой рукой, он утянул их обоих на кровать: лежа на одной подушке, они прижимались друг к другу так тесно, что было не понято, где заканчивалось одно тело и начиналось другое. Мэн Яо закрыл глаза и сжался, подтянув ноги к пробитой насквозь груди – теперь, когда демонического свечения его глаз было не видно, он снова стал привычным для Сичэня А-Яо, которого нужно было защищать. Прижавшись подбородком к чужой макушке, глава ордена Лань крепко обнял Мэн Яо и укрыл их одеялом, ощущая, как дрожат его окровавленные пальцы – как будто тот, кто сейчас находился рядом, был сделан из самого хрупкого фарфора. Вздохнув, Гуан Яо снова открыл глаза и обхватил холодной рукой запястье Лань Сичэня, едва ощутимо скользя по выступающим шрамам – взгляд Мэн Яо сделался осуждающим. – Зачем? – шепотом спросил он, мягко касаясь порезов кончиком острого носа. – Не думай об этом, – Лань Сичэнь обнял Гуан Яо еще крепче, так, чтобы тот не мог даже двинуться. Они лежали рядом и внимательно смотрели друг на друга, боясь отвести взгляд – ведь сейчас даже секунда важна, ночь не может длиться бесконечно, и рано или поздно на горизонте вспыхнет бледная полоса рассвета: для них она станет смертным приговором. Но пока небо еще было совсем черным, дождь, кажется, прекратился, и со стороны улицы не доносилось ни звука – ночь была в их распоряжении, и сердце Лань Сичэня вдруг забилось быстрее: ночь это пугающе мало, но даже это лучше, чем ничего. Ему хотелось насмотреться на Мэн Яо, прорисовать в памяти каждую черту его лица, запомнить, как падают на плечи темные пряди волос, как подрагивают длинные ресницы – сам Гуан Яо, будто стыдясь демонического света из своих глаз, то и дело неловко отводил взгляд в сторону. Если бы только в прошлой жизни они могли точно также лежать и молча смотреть друг на друга: он бы отдал все, только бы получить второй шанс. – Спасибо. Мэн Яо сказал это совсем тихо и чуть подтянулся на подушке, чтобы его лицо оказалось на уровне Лань Сичэня – в этом жутком золотистом свете из его глаз мужчина будто светился и действительно напоминал небожителя. Почувствовав его непонимающий взгляд, Гуан Яо вздохнул и пояснил: – Ты первый, кто принял меня таким, какой я есть. И принимал всегда. Сын шлюхи или Верховный заклинатель, благородный глава ордена или равнодушный убийца… Ты был рядом всегда. Спасибо. – А-Яо, я и сейчас рядом, – Лань Сичэнь мягко коснулся его ледяной щеки. – И буду рядом до последнего. – Я знаю. Двое мужчин молча посмотрели друг на друга, и глава ордена Лань первым подался вперед, приникая к чужим губам – рот наполнился вкусом крови, Лань Сичэнь, кажется, даже ощутил языком два острых клыка Мэн Яо: он замер лишь на мгновение, но затем продолжил поцелуй. Хотелось только разбить время вдребезги, отменить рассвет, отказаться от солнца – эта ночь стала моментом, когда все сожаления были отброшены, все важные слова сказаны: осталась только безграничная любовь. Лань Сичэнь целовал Гуан Яо, ласкал его язык, скользил по клыкам, к которым мгновенно привык, кусал припухшую губу: делал все, чтобы еще отчетливее ощутить его присутствие рядом. Даже закончив поцелуй, двое мужчин не отстранились друг от друга и остались лежать рядом, едва касаясь губами – они не спали, но и не бодрствовали, провалившись в тонкую, как грядущая полоса рассвета, дремоту: первую ночь оба проведут без кошмаров. Гуан Яо обнимал Лань Сичэня здоровой рукой и прижимался носом к его шее – сначала тот долго не мог привыкнуть, что кожу не щекочет дыхание, но затем вздохнул и притянул Мэн Яо за талию. Тот слышал, как бьется сердце главы ордена Лань, и невольно улыбался самыми уголками губ: сейчас он был предельно близко к этому сердцу, и пусть в его груди уже давно не было стука – Лань Сичэнь мог поделиться с ним своим хотя бы на одну ночь. Впервые оба чувствовали такое спокойствие: они наконец-то были рядом, они любили и были любимыми, могли шептать это, а могли кричать на всю комнату – спустя год Лань Сичэнь все-таки сумел встретиться с тем, чью душу искал так долго. Но рассвет обязательно должен был наступить. Когда разгромленная комната окрасилась в тот бледный сумрачный цвет, который бывает только перед восходом солнца, Мэн Яо резко открыл глаза и, замявшись на мгновение, позвал дремлющего рядом мужчину: – У нас осталось полчаса. Со стороны могло показаться, что Лань Сичэнь крепко спит, но стоило ему услышать этот шепот, как он мгновенно открыл глаза: в темной радужке снова мелькнула горькая тоска. Полчаса это невыносимо мало, почему ночь пролетела так быстро, почему время не остановилось, почему им не дали еще немного – почему так больно? Сердце разрывалось от отчаяния, и Мэн Яо только лежал рядом и грустно смотрел на него пустым взглядом: в предрассветном полумраке даже его янтарные глаза уже не казались такими пугающими. – Дай я обработаю твои раны. Не могу отпустить тебя таким. – Не стоит. Я ведь уже… Мэн Яо мягко оттолкнул протянутую к нему руку, но договорить фразу не сумел: «не живой» так и не сорвалось с языка – казалось, что если не произносить это вслух, то можно будет обыграть реальность и отвоевать еще немного времени. Но Лань Сичэнь уже уверенно поднялся с кровати и взял со стола бинты и лекарственные травы: струны, что вчера больно резали кожу, теперь мягко, словно нити, прогибались под его пальцами. Вернувшись, глава ордена Лань опустился на колени перед кроватью, распахнул чужое верхнее одеяние и принялся осторожно стирать с застывшего тела Гуан Яо засохшую кровь, нанося на холодную кожу живительную смесь, как будто это могло хоть как-то помочь – Цзинь Гуан Яо только смотрел на него с тоской и покусывал нижнюю губу в попытке распробовать ночной поцелуй. Их время неумолимо приближалось к концу. Лань Сичэнь обмотал бинтами его раненую руку, смазал тонкий порез на животе – осталась только сквозная рана в груди у самого сердца, оставленная его же мечом. – Когда ты вернешься в следующий раз, – Лань Хуань сглотнул и уверенно поднял голову, заглядывая в демонические глаза с вытянутым зрачком. – Я подготовлюсь гораздо лучше. – Послушай, – Мэн Яо ласково запустил пальцы здоровой руки в волосы Сичэня, но улыбка на его губах больше напоминала гримасу боли. – В аду… тяжело. Этот мир сжирает изнутри, он разрушает остатки души, и я… Боюсь, что через год… Я… Лань Сичэнь сразу обо всем догадался. Даже сейчас он чувствовал, как в том месте, где у людей должно быть сердце, в груди Гуан Яо путаются прочные нити темной энергии – ведь изначально этой ночью он даже не узнал его, чуть не убив своими струнами. Что же будет, пройди еще год? Нет, он не позволит демонам растащить на куски его Мэн Яо – Лань Хуань решительно стянул с головы налобную ленту и, словно бинтом, туго обвязал ей грудь Цзинь Гуан Яо, закрыв сквозную рану от своего меча и то место, где должно быть сердце: Мэн Яо ошарашено вздрогнул. В ту же секунду он ощутил, как что-то, что будто сжимало его грудную клетку изнутри, дробя ребра, чуть ослабило хватку – если бы он мог дышать, то обязательно сделал бы вдох. – Теперь тебя ничего не тронет, – волосы Лань Сичэня упали на его лоб, но он только прижался к животу Гуан Яо, как в первую секунду их встречи этой ночью. – И через год мы с тобой увидимся снова. А я все это время буду ждать тебя и думать, как спасти из этого кошмара. Мэн Яо пытался что-то сказать, но нужные слова не находились или вовсе застревали где-то в горле – лента туго сдавила его грудь, и впервые за столько времени Цзинь Гуан Яо ощутил такое спокойствие: он прекрасно знал, что значит этот атрибут ордена Лань. И только что Лань Сичэнь отдал свою ленту ему, даже сейчас он признал его, он сказал, что обязательно дождется… Это было чутко, как признание в любви, не произнесенное вслух, но выраженное в каждом действии – касании, взгляде, вздохе. Лань Сичэнь поднялся с пола и снова лег на кровати, крепко обнимая Гуан Яо: у них осталось всего несколько минут друг с другом, в комнате становилось все светлее, рассвет вот-вот должен был застать их врасплох – Мэн Яо дрожал в его руках, отчего глава ордена Лань сжимал его все крепче, целуя в закрытые глаза. В какой-то момент ощущение этого человека в руках становилось все призрачнее, он еще был рядом, но неумолимо отдалялся с каждой секундой, и от этого расставания сердце болезненно корчилось в груди, в каждом ударе отстукивая свое отчаяние. Последним, что услышал Лань Сичэнь, был слабый шепот, после которого его руки едва ощутимо что-то коснулось: – Когда я вернусь, будь рядом. *** Лань Вандзи обессиленно ввалился в маленький коридор перед комнатой брата – всю ночь он сдерживал удары колокола в башне: впервые после случая с рукой Не Миндзюэ тот так бушевал, норовя пробить каменные стены насквозь. Через всю территорию Гусу этой ночью прошли мощные потоки темной энергии, и Лань Вандзи с опасением заглянул за угол, рисуя самые жуткие картины – но видел только дремлющего на стуле Вэй Ина. Тот выглядел довольно спокойным, почти расслабленным: вряд ли, случись ночью что-то страшное, он бы так умиротворенно сидел у двери, придерживая флейту подрагивающими во сне пальцами. – Вэй Ин, – мужчина негромко произнес чужое имя. Старейшина Илин сразу же открыл глаза и вскинул голову, но, увидев усталого Лань Чжаня, успокоился и привычным жестом потер переносицу, после чего потянулся и бодро произнес: – Думаю, ничего не вышло… За ночь из комнаты ни звука. Мужчины переглянулись – конечно, вторгаться в чужую спальню не лучшая идея, но ситуация была исключительная: осторожно толкнув дверь, Лань Вандзи первым заглянул в комнату и тут же охнул. Первым, что бросилось в глаза, были кровавые пятна на стенах и на полу. Вздрогнув, Лань Чжань попытался найти брата – тот обнаружился на собственной кровати: лежа в окровавленной одежде, Лань Сичэнь странно держал руки, будто все еще обнимая кого-то невидимого в этом рассветном полумраке, пока воздух пах холодом и отчаянием. Стоило двери хлопнуть, глава ордена Лань сразу же проснулся и, обнаружив рядом лишь пустоту, сдавленно вздрогнул и вцепился в окровавленное одеяло, будто никак не желая мириться с ледяной реальностью – глядя на младшего брата пустым взглядом, Лань Сичэнь хмуро поморщился и медленно поднялся с кровати: Вэй Ин впервые видел его глаза такими пустыми. Мужчина был серьезно ранен, его плечо располосовали пять длинных царапин, рукав традиционной одежды пропитался кровью, но он все равно уверенно прошел мимо них, направляясь к выходу на улицу: отчаянно хотелось свежего и холодного воздуха. Вздохнув почти одновременно, Вэй Усянь и Лань Вандзи еще раз переглянулись и, окинув взглядом разгромленную комнату, поспешили за главой ордена Лань – впервые они оба видели мужчину таким разбитым, будто он прямо сейчас упадет на колени и разразится отчаянными рыданиями. Лань Сичэнь медленно вышел на улицу, подставляя лицо потокам холодного воздуха, и Вэй Ин подумал, что здесь ему точно не место – он редко чувствовал себя некомфортно в чужом обществе, но сейчас лишь мягко коснулся руки Вандзи и, шепнув ему что-то на ухо, скрылся в одном из дворцов ордена Гусу Лань. Сичэнь еще несколько минут пытался привыкнуть к ощущению утра – он привыкал к собственному дыханию, к робким лучам только взошедшего после дождливой ночи солнца, к холодному утреннему воздуху и… к собственному одиночеству. Утро выдалось неожиданно ясным, ветер едва ощутимо трепал волосы и касался губ, которые еще недавно ощущали чужое присутствие: сейчас это все напоминало сон, который медленно растворялся в наступающем дне. Лань Сичэнь ощущал, как его сковывает леденящий ужас: а если ему это только привиделось, а если этой ночи не существовало, и Мэн Яо покинул его навсегда – в руку неожиданно что-то вцепилось, больно обжигая запястье. Глава ордена Лань склонил голову и ошарашенно замер: вокруг его запястья обернулась алая струна: острое оружие, что больно резало плоть прошлой ночью, сейчас застыло на его коже мягкой нитью. Когда Лань Чжань осторожно подошел сзади, его старший брат как раз мягко гладил красную нить, замерев на берегу одного из многочисленных прозрачных озер клана Гусу Лань – его взгляд застыл, подернувшись льдом, но на губах застыла мягкая улыбка, полная скорби. Почувствовав чужое приближение, Сичэнь тихо сказал: – Я так горжусь тобой… Ты все время оставался верен свой любви, не смотря ни на что. Лань Чжань промолчал. Он прекрасно знал, что здесь не помогут ни слова, ни уговоры, ни утешения: Сичэнь должен сам все осознать и принять решение – а каким оно будет, зависит только от него. Стоя на берегу озера, что еще было подернуто туманной рассветной дымкой, два брата молча наблюдали, как солнце медленно появляется из-за горизонта, царапая небо первыми лучами: на контрасте с дождливой ночью казалось, что весь мир замер. Лань Чжань так и не нашел хоть немного подходящих слов, а потому лишь слабо сжал здоровое плечо брата, мрачно окинув тяжелым взглядом его раны и окровавленную одежду, а затем развернулся и не спеша направился в обратно в дом: нужно было успеть убрать все следы темной магии до пробуждения остальных адептов. Кажется, Лань Сичэнь даже не сразу заметил, что остался на берегу озера один. Он продолжал теребить браслет за запястье, пока его сердце раздирали самые противоречивые эмоции – горечь, скорбь, вина и едва ощутимая в этом густом мраке нежность: этот луч любви был совсем тонким, но ему все равно удавалось рассеивать темноту. Лань Сичэнь думал о том, что впереди еще год тяжелого ожидания, еще двенадцать месяцев одиноких ночей и душащих рыданий, еще триста шестьдесят пять рассветов, когда он проснется от очередного кошмара с замершим на губах криком и болью в висках – и никто его не обнимет, никто не прижмется, никто не одарит своей мягкой улыбкой. Он так привык к этому ощущению пустоты, но одна ночь сломала все вдребезги, одна ночь вывернула его душу наизнанку и напомнила, что он потерял самое важное, самое дорогое, что у него было: он сам разбил свою возможность быть счастливым. Однажды он проткнул насквозь грудную клетку Мэн Яо, а теперь был готов вырвать свое собственное сердце и, истекая кровью, отдать его этому человеку – только бы он был рядом. Но наступало утро, новый день мерцал совсем близко, и он был настоящим: слабый плеск воды, едва ощутимое дуновение ветра на порезанной коже, сияние солнечных лучей в покрасневших глазах: каждая секунда уносила прошедшую ночь все дальше, делая ее призрачной, едва ощутимой – воспоминания останутся только в памяти Лань Сичэня, а остальное беспощадно сотрет время. Вздохнув, и он тоже развернулся и медленно пошел обратно, ощущая, как с каждым шагом внутри него обрывается что-то чрезвычайно важное: и только нить алой струны на запястье казалась по-настоящему реальной. «А-Яо… Когда ты вернешься, я обязательно буду рядом».