Шанс, что станет лучше

Дни после окончания войны кажутся пустыми. Слишком тихими. Кажется, будто деревню заморозили. Как будто весь мир задает безмолвные вопросы. Что теперь? Что от нас осталось? Сколько людей погибло в пропитанной кровью грязи, темных развалинах и задымленных заброшенных подвалах? Мир уже не тот, что раньше. И это заметно. Медленно заживают раны, оставляя следы, которые никогда не исчезнут. Война закончена, что ещё не ушла, а Джемма устала. Она чувствует себя старше, чем она есть на самом деле. Чувствует себя насквозь выгоревшей, как и дома вокруг. Иногда ей хочется всё бросить. Иногда ей не за что ухватиться. Иногда ей хочется просто лечь и уснуть. Иногда сны хорошие. Сны — это бегство. И надежда. Ей снятся добрые дни. Иногда. Но чаще ей снятся дни, пропитанные огнем и кровью. Ей снится внезапный пронзительный вой сирен, прорвавшийся сквозь мирную тишину ночи. Ей снятся письма, пропитанные слезами. Размазанные буквы. Ей снятся окровавленные руки, хвающиеся за нее. Губы, шепчущие свои последние слова. Затравленные, пустые глаза, цепляющиеся за нее, как за якорь. Ей снится Фитц, который выходит из пыльного вагона, а её сердце заколотится в горле, когда она увидит его в толпе, и замрет, когда она увидит пустоту там, где должна быть его правая нога. Когда она видит, как он тяжело опирается на костыли, она чуть не падает. Она бежит, обнимает его, а их слёзы смешиваются. Иногда Джемма просыпается с криком, а Фитц смотрит на нее сквозь темноту широко распахнутыми глазами. Он тянется к ней, она вырывается из его рук, а он отшатывается, словно обжёгся. Джемма не смотрит на него, чтобы не увидеть обиду в его глазах. Иногда Фитц будит ее своими криками. Он почти всегда плачет после кошмара, но прячет лицо в подушку, чтобы не было слышно, и она знает, что ему стыдно. После всего, через что он прошел, он все еще чувствует себя слабым, чтобы показывать эмоции, а она чувствует слишком много ярости, чтобы оказать должную поддержку. Иногда Фитц позволяет ей обнять себя, а в другие ночи даже прикосновение к его плечу — это уже слишком. И она старается не обижаться, потому что делает то же самое. Она тоже отшатывается. Достаточно часто. Так бывает не всегда. Довольно часто Джемма коротко извиняется за то, что кричит, вытирая слезы, а Фитц качает головой, говоря: — Все в порядке. Я все равно не мог уснуть, — и Джемма вспоминает все ужасы, через которые он, должно быть, прошел, вспоминает все ужасы, которые она видела за последние несколько лет, и она ломается, не сопротивляясь, когда Фитц притягивает ее к себе, обнимает ее дрожащее тело, чтобы согреть и защитить, и шепчет ей на ухо нежные слова. Они уже не те, кем были раньше. Это заметно. Открытые раны есть снаружи и внутри. Бывают дни, когда Фитц чувствует себя чужим, и Джемма хочет прикоснуться к нему. Дни, когда они ругаются до хрипоты. Ругаются из-за вещей, которые больше не имеют значения. Бывают дни, когда они вообще не разговаривают. Когда затянувшееся между ними молчание грозит задушить Джемму. В прошлом они всегда знали, что сказать, и даже тишина казалась успокаивающей. Теперь всё кажется бесконечной вереницей вопросов. Что же они теперь такое? Неужели они сломаны? Неужели их связь разрушена? Она помнит прошептанные еще до войны обещания, и иногда их бывает достаточно, чтобы она не бежала к старшей сестре, или к матери, или к кому-то еще, кто не похож на Фитца с его выпученными глазами и тонкой, как бумага, кожей. Обещай, что вернешься. Обещаю. Обещай, что будешь осторожна. Обещаю. Он вернулся, но не весь. Она была осторожна, но этого было недостаточно, чтобы сохранить рассудок. Теперь, в плохие дни, когда она чувствует себя настолько беспомощной, что не может встать с постели, и когда она видит, как Фитц тянется к своей потерянной ноге, потому что фантомная боль мучает его, Джемма думает, что обещания бессмысленны. Их все равно нельзя выполнить. Однажды Джемма входит в гостиную и видит Фитца, сидящего на полу под окном. Солнечные лучи падают сквозь тонкие занавески, делая его волосы мягкими и золотистыми. Его глаза темно-синие, и она думает, как он красив, и ее сердце болит. Он держит в руках свою старую форму и смотрит на нее. — Фитц? — вопросительный голос Джеммы звучит слишком громко в тихой, почти пустой комнате, эхом отскакивая от стен. Фитц смотрит на нее снизу вверх, и она вздрагивает от слез, сверкающих в уголках его глаз. — Что тебе нужно? — спрашивает она. — Мне нужно ее убрать, — говорит Фитц. И Джемма знает, что он имеет в виду. Знает, чего жаждет его сердце. Знает, что она не может ему этого дать. Но нет. Все уже произошло. Его нельзя сделать еще более несчастным. Случилась война, и они были втянуты в нее, как и все, потому что это их время, и у них есть только эта жизнь. Случилась война, и она отняла у Фица ногу и большую часть его здравого смысла, лишила Джемму ее взгляда на жизнь, лишила ее возможности видеть хорошее в этом мире. Так оно и случилось. Но есть бескойства, которые она может забрать у него. То, от чего она может избавиться. Когда стемнеет, Джемма выводит Фитца наружу. Она кладет его форму и одежду медсестры на кучу сухих дров. Она зажигает спичку и бросает ее. Пламя быстро и жадно лижет разорванную тонкую ткань. Ночь начинает пахнуть дымом. Джемма делает глубокий вдох. Фитц издает сдавленный звук рядом с ней, его глаза устремлены в огонь. Джемма прислоняется к нему. Она чувствует его твердое присутствие рядом с собой, и на данный момент этого более чем достаточно. Ей не так уж много нужно. Даже не из будущего. Сейчас она слишком трезва. Никаких чудес она от этого мира не ждет. От них тоже. Она просто хочет получить шанс. Просто шанс, что, может быть, им полегчает. Потому что, какая бы звенящая тишина ни была между ними, как бы часто Фитц ни отворачивался от нее, как бы часто Джемма ни отшатывалась от его прикосновения, когда плакала от кошмара, они все равно связаны. Это тонкая линия, на которой они балансируют, но все же это линия, на которой они стоят вместе, глядя друг на друга и большую часть времени протягивая руку, чтобы убедиться, что другой не упадет с края, в пропасть. В большинстве случаев. Джемма вздыхает и осторожно кладет голову на плечо Фитца. Фитц нерешительно обнимает ее за плечи. Вместе они наблюдают за танцем огня, наблюдают, как высоко взлетают золотые искры, когда прошлое горит, горит, горит.