Художник в поисках музы

Герберт никогда не получал удовольствия от убийства. Честно говоря, благодаря своему покореженному травмой мозгу он и мир воспринимал по-другому. Смерть, любая смерть, вызывала у него сожаление. Тело в крови на полу раздражало. Поэтому в каждой операции он прорывался вперёд, брал врага на себя, убивал быстро и жестоко. Чтобы сохранить то, ради чего возвращался домой. Костяк своей банды и уют и покой, который они ему приносили. Все, даже Шумный Старикан. Так он его вначале называл. Потом тот стал Болтуном, Килликом, Ослом. Но больше всего ему был нужен Волк. Волк был нужен Моттсу как воздух. Если Эмил задерживал дыхание, Герберт тоже. Герберт ненавидел Ястреба, но Эмил хотел Ястреба. Герберт тоже. Но не так, как Эмил. Герберт хотел пытать Ястреба на глазах у Эмила, и чтобы Эмил получал от этого удовольствие. Иногда странные и мерзостные мысли пугали Герберта. Они приходили из той части разума, где клубилась тьма потерянных воспоминаний. И, чтобы победить тьму, Герберт рисовал. Первый альбом подарил ему Мулки. Он сунул Гербу в руки дорогущие листы плотной бумаги и пачку карандашей, стоящих, как бутылка элитного виски. — Если херово, намалюй что-то, — сказал снайпер, прикуривая сигарету. И Моттс намалевал. Эмила Стенца. Причём так красиво, что сам охренел на месте. Может, он был художником? С тех пор день за днём Моттс рисовал мир вокруг себя. Боясь его забыть. Он часто рисовал Эмила. Злого Эмила, задумчивого Эмила. Эмила в кресле в гостиной. Эмила у машин перед боевым выездом. Эмила, орущего на Киллика. Эмила на стрельбище. Но чего-то Герберту не хватало. Ему хотелось раскрыть Эмила. Раскрыть, как бутон цветка, которые он видел на восточных рынках. Эмил не раскрывался, из всех растений он больше всего напоминал Гербу кактус с колючками длиной в метр. Но Герб считал, что когда Эмил расцветёт кроваво-красным цветком, это будет самый красивый цветок на Земле. Герберт начал ловить момент. Сегодня он притащился за Эмилом в душевую. Уже голым. Герб ничего не планировал, но Эмил непредсказуем в своих потребностях. После душа в первый раз Эмил не просил, но он же тут, он же с альбомом. Как говорит Вадим, проси осла, а верблюд, может, и так перепадёт. — Рисовать хочу, — сообщил Герберт немного офигевшему командиру, застывшему под душем. От Эмила пахло дрянным мылом с ароматом лимона. Герберт поморщился. Запах его бесил. Но нигде, даже в интернете, он не смог найти мыло с ароматом цветов кактуса. — А, — Эмил, наконец-то, отвис и усмехнулся. — Меня, что ли? — Да, — сообщил Герберт гордо. Он никому пока не показывал свои рисунки. Как-то стеснялся своего неожиданно обретённого дара. Один раз Болтун спёр лист из его альбома и нарисовал в нём нечто, отдалённо похожее на женщину с большой грудью. Моттс долго смотрел на его рисунок. Долго и внимательно. Болтун почему-то испугался и пообещал так больше не делать. Моттс вовсе не собирался его убивать, у него просто не было слов, чтобы передать свои впечатления. Рисунок, он был правильным. Вот так и должен рисовать наёмник, привыкший стрелять, но не стоять за мольбертом. Это нечто, хм, грудастое, было таким природным и естественным. Таким обычным. А Герб почему-то рисовал картины прямо как в музеях. Он считал это ненормальным. Боялся, если парни увидят, испугаются ещё больше. Но в тишине своей комнаты он перерисовал даму Киллика и даже, хм, получил от этого образа физическое удовольствие. Эмил не очень-то сочувственно фыркнул и ополоснулся, высморкав попутно нос: — Я некрасивый. Может, лучше Мулки или Тайлер тебе попозируют? Не сказать, чтобы он совсем возражал, и это было слышно в его тоне. Скорее это было банальное недоумение. То, что Моттси начал много рисовать, Эмил приметил давно, но особого значения не придал: мало ли, как его парни развлекаются на досуге? А тут рисовать. Лично его неуклюжую, огромную, татуированную, битую жизнью тушу. В отряде и красивее парни найдутся. Но тут было что-то ещё. Какое-то дерьмо. А Эмил в известном смысле обожал его раскапывать. — Ты красивый. Ты не понимаешь. Нет некрасивых. Только живые и мёртвые. Мёртвые некрасивые, — Герберт уселся прямо на пол и открыл альбом. Он изрисовал уже пять штук. Тайлер на его очередную просьбу заказать новые просто пожимал плечами. И брал альбомы толще и толще, дороже и дороже. Моттсу было наплевать. Он достаточно рисковал жопой за деньги, чтобы не экономить на бумаге. Так что он без сожаления открыл очередную страницу и начал рисовать Эмила по частям. Ему нравилось так. Вначале детально, разные части тела. Потом человека полностью. Как будто человек, весь, это как бы механизм из судьбоносных деталей. У мужчин Герб любил руки, лицо и член. Но член… он представлял проблему. Потому что на фотках он был вялым или возбуждённым, но не привязанным к эмоциям. Пока живые, настоящие члены Герб мог видеть у Мулки, Тайлера. Ну и у себя. Но пока в спальни он с альбомом не таскался. Парни точно попросят посмотреть. И испугаются. Герб изобразил лицо, красивые руки, покрытые татухами. Злые глаза. Но вот главное, оно было не таким, как надо. — Подрочи, пожалуйста. Эмил закашлялся и сплюнул воду, которой так не вовремя решил прополоскать горло. — Хорошо. Но ты мне потом покажешь, что получилось. Договорились? Герберт замер. Почесал плечо. Он иногда почему-то его чесал. Хотя ран или убранных татух там не было. Но Гербу казалось, когда-то его вправляли. Выбивали. Потом вправляли. Может быть, пытая. Может быть. — Хорошо. Тебе. И всем. Покажу. Пора, наверное. — Мне просто интересно, — честно пояснил Эмил. Влаги под душем было предостаточно, так что Эмил даже не стал облизывать ладонь. Прикрыв глаза, он коснулся своего члена и стал аккуратно себя ласкать, постепенно набирая темп и действуя более грубо. Из-под ресниц он поглядывал на Моттса, любовался его руками, пальцами, лицом, пусть каменным, но всё же по-своему красивым. Герб наслаждался. Он смог полностью нарисовать член Эмила, и сейчас, на другой странице он рисовал его целиком. Стараясь передать фактуру, капли воды и наслаждение на его лице. Потом замер. Тьма в нём странно всколыхнулась. Не опасно, просто странно. И за Эмилом он нарисовал силуэт мужчины. Это точно был не Ястреб. Высокий парень. Кажется, красивый. Кажется, у него зелёные глаза. Герб удовлетворённо кивнул и положил альбом на пол душевой. Эмил почти закончил, когда Герб встал перед ним на колени и поймал губами головку члена. Эмил вздрогнул всем телом и открыл глаза. На самом деле с Моттсом у них был всего один раз в самом начале: Бобби-Ястреб почему-то особенно сильно ревновал к нему, и если других парней в койке командира терпел, то встречам с Моттсом мешал всеми правдами и неправдами. К счастью, именно сегодня он был где-то в отъезде. Эмил, опираясь одной рукой о стенку душевой, второй осторожно погладил Моттса по голове. — Рисунки всё равно покажешь, — прошептал Эмил. — М-м-м, — подтвердил Герб, сильнее заработав ртом. Вопрос своей ориентации он вообще никогда не обдумывал. Ему нравились и женщины, и мужчины. Но он давно понял, что с его телом в этом смысле что-то не так, и боялся делать больно. Эмил просто вздохнул и отключился от реальности, полностью погрузившись в наслаждение моментом. Ему было легко и спокойно, как никогда не было спокойно с Ястребом. Тот был хозяином, садистом и просто сучьим сыном. С ним Эмил постоянно был напряжён. С Моттсом было спокойно даже в самом опасном бою. Эмил плавно двигал бёдрами и тихо рычал от удовольствия. Моттс отпустил его, нежно погладил по бёдрам. Он любовался Эмилом, ласкал его взглядом, как не ласкал других. Секс с парнями — это была игра. С ним, да, с ним всё было по-другому. Моттс встал и развернулся к Эмилу спиной. — Хочешь меня? Парни говорят, ты в душе не только руками и ртом. С ними. А я? — А об тебя хуй сломаешь, — хохотнул Эмил. Погладил могучую спину: — Я просто не хочу тебе больно делать, Моттс. Я грубый. — Хорошо. Тогда кончи на меня, — Герб не стал настаивать. Настаивать, злить, ломать — дело Ястреба. А Моттс подождёт. Эмил фыркнул ему в затылок и, потеревшись о роскошное тело, кончил ему на спину, положив ладонь на гигантское достоинство любовника. — Спасибо, — шепнул он. — Сочтёмся, — Герберт поцеловал его руку и, выйдя из душа, фыркнул и отряхнулся, как большой пес. Вернулся с альбомом и стал открывать медленно, демонстрируя каждый рисунок. Эмил выключил душ и, вытираясь полотенцем, смотрел на рисунки. Очень внимательно. Приподнял бровь: — Ты загадочен, друг мой. Но, по большому счёту, для меня важнее, кто ты теперь. Кто ты для нас и для меня. А рисуешь очень красиво. Но меня, кажется, приукрашиваешь. Точно не хочешь кого-то ещё из ребят порисовать? Тайлер, думаю, согласится даже без тупых приколов. Парни в гостиной замерли, когда туда ввалился Моттси. На его каменной роже застыла решительность. Даже Тайлер сглотнул испуганно, когда Герберт стал переводить каменный взгляд с одного на другого. Чёрт его дёрнул вчера с Килликом до трёх ночи смотреть «Терминатора»! — Киллик, — Моттси ласково улыбнулся. — А?! Чувак, ты прости. Обувка в прихожей, мотоцикла нету, а шмотки в плечах малы. Но я тебя люблю! — Киллик поднял руки вверх. — Закрой пасть. Сидеть, — Моттс приземлился в другое кресло, — сегодня. Я буду тебя рисовать. Эмил в это время наблюдал из коридора. И вспоминал невероятные рисунки. Он мало что в этом понимал, но, пожалуй, только художники Возрождения могли сравниться с уровнем парня, отбитого хрен чем, по имени Герберт Моттс. А ещё его удивил рисунок, на котором за его собственной спиной стоял призрак. Моттс не нарисовал практически ничего, кроме силуэта с яркими, русалочьими глазами. Призрак обнимал Эмила нежно и покровительственно, положив голову ему на плечо. И Эмил сказал бы, что встреча с таким здоровым парнем интриговала. Только вряд ли он будет нежным с террористом номер один.