Ирландский гамбит

            Это был самый обычный бар. Не слишком большой и не слишком маленький, расположенный в стороне от больших дорог, но не слишком далеко, с положенным количеством выпивки и столов, расставленных на деревянном полу, и ворчливым барменом, что с равной вероятностью может выставить вам бесплатно пинту пива или выстрелить в зад солью, коли ему что не понравится.             Необычным в баре было одно — он стоял на незримой границе с Ши, вплотную прижимаясь к ней стеной. Именно поэтому он притягивал к себе и людей, и нелюдей самого разного толка.             Среди людей ходили разные слухи. Одни говорили, что бар построили фейри, чтобы быть поближе к людям; другие — что на самом деле бар — это ворота, сквозь которые любой желающий может проникнуть в Ши или вернуться обратно; а третьи фыркали и называли первых двух суеверными дураками — впрочем, люди третьего сорта в баре не задерживались.             Туаты относились к бару проще — они просто его любили. Здесь они могли легко смешаться с людьми, ничем не выдавая себя, посидеть с ними за одним столиком и обсудить животрепещущие вопросы — или, под настроение, заявить о себе и заключить пару-другую сделок без необходимости скакать по всему свету в поисках клиентов.             В сущности, не так и важно, что это был за бар, чем его считали или кто в нем бывал — а важно то, что однажды вечером на пороге бара встретились несколько нечеловеческих посетителей.             Их было трое: красивая черноволосая женщина с серо-голубыми глазами, высокий рыжий мужик в потертой джинсовой куртке и некто в черном плаще, чей пол определить не удавалось. Несмотря на странный и даже подозрительный вид, внимания он не привлек — здесь бывали ребята куда страннее, чем (не)человек, желающий сохранить инкогнито.             Все трое остановились на пороге и обменялись острыми взглядами: они пришли порознь, каждый из них привык не доверять чужакам, и к тому же, как выяснилось почти сразу — двое из них уже были друг с другом знакомы, и отнюдь не в положительном ключе.             Разговор завязался немедленно.             — Дамы вперед, — с нахальной усмешной сказал высокий рыжий мужик, приглашающе протягивая руку.             — Думаешь, я такая дура? — ответила «дама», упирая руки в бока. Серые глаза метали молнии — к сожалению, впустую. — Я переступлю порог только после тебя, и только когда ты отойдешь от двери на три шага, не меньше. Не хочу, знаешь ли, получить удар в спину.             Некто поерзал, плотнее кутаясь в плащ, но тоже не двинулся с места.             — Да брось, Эолха! — рыжий мужик развел руками. — Ты все ещё дуешься?             Женщина, которую назвали Эолхой, громко фыркнула и открыла рот — но ее перебил бармен, флегматично протирающий стаканы у стойки:             — Если вы пришли поболтать, то закройте дверь — у меня зад замерз!             Слова так и не прозвучали. Эолха сжала губы и демонстративно скрестила руки, показывая, что не собирается заходить первой. Рыжий мужик закатил глаза и перешагнул порог. Эолха фыркнула и пробурчала что-то трудноразличимое, но все-таки зашла следом за ним. Последним зашел некто, сразу же слившийся с таившимися по углам тенями — чего никто не заметил, ибо хоть молчаливых посетителей и любили, но по большей части на них всем было наплевать.             Несмотря на поздний час, бар не был пуст. В углу четверо мужчин играли в карты, и у их ног теснились пустые бутылки пива; через пару столов от них двое типов в низко надвинутых капюшонах — подозрительные уроды, как нарек их рыжий мужик — обсуждали что-то явно незаконное, низко склонив головы над столом; трое алкашей посередине зала гремели стаканами, орали и размахивали руками — неизвестно, как они вообще друг друга слышали, но вопить это им не мешало.             — «Портер», — сказал рыжий мужик, грузно опускаясь на барный стул.             — Джин, — сказала Эолха, присаживаясь на край своего в добрых пяти футах от него.             — Какими судьбами, МакКолман? — спросил бармен, выставляя пинту темного пива. — Давненько тебя не видел. Решил было, что ты помер.             — Долго жить буду, — усмехнулся рыжий мужик, обхватывая стакан обеими руками. — Не дождешься, Падди. Не раньше, чем высосу весь твой бар.             Он даже не старался понизить голос, и когда Эолха громко фыркнула, МакКолман обернулся к ней, игриво вскинув брови.             — Хочешь что-то сказать?             — Только то, что ты — сраный алкаш, и я не могу дождаться, когда ты сдохнешь под забором, — Эолха смерила его презрительным взглядом и отвернулась, когда бармен поставил перед ней стакан.             МакКолман хохотнул и сделал большой глоток, зажмурившись от удовольствия.             — Встань в очередь, детка. Ты даже не в первой сотне.             Это явно был не тот ответ, который хотела услышать Эолха — и беспечная беседа сдетонировала, как колба с нитроглицерином.             — Думаешь, это смешно?! — разбуженной змеей зашипела она. — Ты спер мою шкуру — мою шкуру! — и выменял ее на две бутылки паршивого виски! А я целый год стирала обоссанные трусы и вытирала лужи блевотины!             МакКолман развел руками.             — Ну прости, что не позаботился о твоих женских нуждах. В следующий раз я продам твою шкурку кому-нибудь более подходящему по параметрам.             — В следующий раз я утоплю тебя до того, как ты до нее дотронешься, — низким голосом сказала Эолха. МакКолман широко улыбнулся и наклонился к ней, без стеснения нарушая дистанцию.             — Жду не дождусь, детка, — горячо выдохнул он и поиграл бровями.             Их разделяло меньше дюйма. Бледные щеки Эолхи вспыхнули, но она лишь упрямо сдвинула темные брови.             — Не искушай меня, МакКолман.             — О, ты все-таки знаешь мое имя, — он расплылся в улыбке. — От тебя это почти что признание в любви.             Хлоп! Гудящую тишину бара расколола звонкая пощечина, но улыбка МакКолмана лишь стала шире. Эолха с отвращением вытерла руку о стойку, а затем о подол платья.             — Я скорее откушу себе язык, — ровным голосом сказала она и оскалила маленькие острые клыки в ответной улыбке.             — Если вам нужна комната — только скажите, — встрял бармен — и был награжден испепеляющим взглядом Эолхи.             — Сраные сексистские козлы, — процедила она и выпрямилась, опустив взгляд в стакан.             — Это все, на что ты способна? — МакКолман зевнул, старательно прикрывая рот ладонью. — «Паршивый», «сраные»… Какая скука. Неудивительно, что у него на тебя не встал — трахать кусок льда и то приятнее.             Эолха покраснела — не так, как краснеют от смущения или стыда; краска проступила на коже пятнами, и когда она медленно подняла голову, незряче уставившись перед собой, МакКолман прыснул.             — О боги, я же просто пошутил! Не принимай близко к сердцу — серьезно, Эолха, ты же сейчас лопнешь! Сдуйся, а?             Имя выстрелило и раскатилось по бару. МакКолман, посмеиваясь, склонился над стаканом — и только когда от наступившей тишины затрещало в ушах, осознание накатило на него, как прибой: что-то не так. Не то «не так», когда на тебя злится ополумевшая от недотраха баба — нет, другое, серьезное «не так», предвещающее большие проблемы.             Он поднял голову и встретил взгляд бармена — направленный куда-то за его плечо.             — Падди? — для верности он махнул рукой перед его лицом, но взгляд того не изменился — и МакКолману не оставалось ничего иного, кроме как развернуться и посмотреть, что же такого увидел его дружище.             Компания алкашей, орущих на весь бар, стихла. Двое из них смотрели на него, а один, с косящим правым глазом — на Эолху, и мутная слеза ползла по лоснящейся от пота щеке.             — Эолха, детка! — хрипло сказал он и простер вперед руки. — Наконец-то я тебя нашел!             МакКолман успел перевести взгляд на соседку и успел заметить — хоть она и быстро взяла себя в руки — как изменилось ее лицо: презрительная гримаса выцвела, как килт под палящим солнцем, и в серых глазах заплескался гнев, борясь со страхом.             — Ты?! — выдохнула она, приподнимаясь со стула. — Ты!             МакКолман снова перевел взгляд на алкаша, потом обратно на Эолху, потом снова на алкаша. Лицо того казалось смутно знакомым — и когда молния узнавания проблескнула в сознании, МакКолман зашелся хохотом, похлопывая ладонью по барной стойке.             — Твою мать! Воссоединение семьи! Эолха, иди обними своего муженька, он же по тебе так соскучился!             Женщина бросила на него короткий взгляд — растерянный и дезориентированный, как у оглушенного человека. Ну то есть нет, лицо ее было все таким же надменным, но МакКолман плевать на это хотел. Она могла хорохориться сколько угодно — его не обмануть. Она была в ужасе.             На короткий миг ему стало ее даже жаль.             — Пойдем домой, Эолха, — алкаш с трудом поднялся на ноги, качаясь при каждом движении. — Всё снова будет как раньше!             — Я больше не твоя собственность, Ронни! — отчеканила Эолха. Голосом она владела хорошо, но МакКолман, сидевший к ней ближе, видел, как панически бьется жилка на ее виске.             — Это ненадолго, — премерзко улыбнулся Ронни. — Джек и Джок пошли искать твою шкурку.             Краска сбежала с лица Эолхи, и она тяжело осела на барную стойку, чудом успев уцепиться за нее руками — с такими же лицами восходят на эшафот; Эолха явно предпочла бы смерть возвращению к «мужу». Взгляд затравленно метнулся к двери — впрочем, чтобы добраться до нее, пришлось бы миновать трех вусмерть пьяных мужиков. Поганое соотношение сил.             МакКолман шумно вздохнул, проклиная собственное добросердечие. Семейные разборки, черт побери, его вовсе не касались, да и вообще — он с удовольствием бы посмотрел на то, как Эолха разбирается со своим «муженьком», но Ронни перегнул палку. Одно дело — проучить засранку за высокомерие невинным розыгрышем, тут он всегда за; но обрекать ее на рабство у этого хмыря? Как бы сильно они ни ругались друг с другом, он никогда не желал ей зла. Такого — уж точно.             МакКолман гнал прочь мысли о том, что всей этой задницы вообще бы не было, думай он головой, а не о виски.             Он шумно шмыгнул носом, допил «портер» большим глотком, перевернул стакан донышком кверху и встал со стула — обычно этого было достаточно, чтобы сбить спесь со всяких козлов.             — Тебе придется обломиться, Ронни, — громко сказал он. — Эолха никуда не пойдет. Знаешь же поговорку — «жопу поднял — место потерял»? Нужно было лучше следить за ее шкуркой.             Пьяный взгляд Ронни с трудом сфокусировался на нем — безо всяких следов узнавания.             — Ты еще кто такой?             — Да просто мимо прохожу, — невозмутимо сказал МакКолман, складывая руки на груди.             — Новый хахаль, что ли? — Ронни тоже встал, но безо всякого эффекта: он был ниже МакКолмана на добрый фут; что, впрочем, нимало его не смутило. — Выйдем, поговорим?             — Выйдем, — охотно согласился МакКолман: драться он любил. Какая ж попойка без доброй драки?             — Никуда он не пойдет, — вплелся в разговор третий, незнакомый голос. — У нас к нему есть дело.             МакКолман славился тем, что жопой чуял опасность — и вот теперь волосы на ней встали дыбом. Он медленно повернул голову, надеясь, что обращаются к Ронни, а не к нему — но надежда сдохла сразу же, едва он нашел обладателя голоса, смуглого черноволосого мужика с нахально поблескивающим золотым зубом. Он смотрел прямо на него, судя по апломбу и замашкам — он был тут за главного, а судя по тому, что компания за карточным столом перестала играть и тоже уставилась на него — он был тут не один.             Плохо.             Все четверо внимательно, с каким-то хищным выражением смотрели на МакКолмана, и эти взгляды ему совсем не понравились, — как не понравилось и то, что главный упорно держал полусогнутую руку под столом.             И что еще за дело, блядь?             — Если он трахает мою жену, то никуда!.. — Ронни потряс указательным пальцем, но в пропитых мозгах, похоже, еще оставались остатки разума, и он сдулся, как футбольный мяч. — А, черт с вами. Милая!             Он шагнул вперед, к Эолхе, и широко улыбнулся желтыми пеньками зубов.             — Я тебя прощаю. Идем домой. Я люблю тебя, поэтому не заставляй меня применять силу.             Ноздри Эолхи раздулись, глаза засверкали — но МакКолман этого уже не видел. У него появились куда более актуальные проблемы: кто это такие, что, блядь, он такого сделал, а главное когда, почему он этого не помнит и что этим от него понадобилось? Спешно прокрутив в голове события последних дней — а потом, для верности, целого месяца — он удостоверился, что не порол никакой херни и вообще впервые видит этого золотозубого, как и каждого из его прихлебал — и задачка превратилась из сложной в нерешаемую.             Рука главаря все еще оставалась под столом, и помирающая надежда избежать пули в зад на миг встрепенулась: вдруг блефует и никакой пушки там нет?             — Вы еще кто такие? — спросил МакКолман, скрещивая руки на груди.             — Я никуда не пойду! — крикнула Эолха и отступила, налетев на стойку и опрокинув стакан, который крутанулся вокруг своей оси, расплескивая недопитый джин.             — Да как будто я тебя спрашиваю! — Ронни схватил ее за руку и дернул на себя, будто играл в перетягивание каната.             Игнорируя шум, главарь расплылся в улыбке, словно они с МакКолманом были лучшими друзьями —             хер тебе в рыло, ничего подобного.             — Допустим, что мы — заинтересованные лица, — в следующий миг улыбка исчезла с его лица. — Нам нужно твое золото, лепрекон.             Надежда сдохла окончательно и поспешно разложилась.             Слово «золото» — а может, другое слово — прокатилось по бару и мигом прекратило всякую возню. На МакКолмане скрестились взгляды всех присутствующих в баре, даже Ронни прекратил тянуть Эолху к выходу и навострил уши — а он стоял, оглушенный почище, чем в тот раз, когда его приложили битой по макушке.             Не просто плохо.             Охуительно плохо.             МакКолман не пытался искать бесполезные ответы: как он узнал, кто его сдал, откуда, что, зачем и почему — бессмысленно. Ответы не имели значения — похер, откуда он узнал, суть в том, что он узнал.             И теперь пизда нависла над ним как никогда близко.             — Послушайте, — он сделал шаг вперед, поднимая руки. Он не знал, что говорить, и потому ляпал первое, что приходило в голову. — Э-это ошибка…             Что ж, ошибкой было его решение открыть рот: в полной тишине явственно раздался щелчок взводимого курка. Главарь наконец извлек руку на божий свет — и в его ладони оказался зажат обрез охотничьего двуствольного ружья с поднятым затвором. И оба дула были направлены прямо ему в грудь.             — Вторая попытка, лепрекон.             МакКолман замер с идиотской улыбочкой, приклеенной к губам. Если после первой фразы еще можно было решить, что тишина наступила после «золота», то теперь каждый ублюдок в баре явственно расслышал то, что не должен был слышать. Даже два подозрительных урода перестали болтать и подняли головы, спешно пересматривая приоритеты — планы планами, но живые лепреконы на дороге не валяются.             В основном из-за таких вот деятелей.             Взгляд МакКолмана скользил с одного лица на другое, надеясь — несмотря на пиздецки хуевую ситуацию, все еще надеясь, неизвестно на что, — но в каждом читались лишь алчность и жажда легкой наживы. Он мог с легкостью озвучить мысли каждого:             Настоящий лепрекон!             Горшки с золотом!             Можно всю жизнь не работать!             Припугнуть — и как миленький всё отдаст!             МакКолман сделал шаг назад и налетел бедром на стол — тот качнулся и лишь чудом не упал, позвляя МакКолману ухватиться за него. Капля пота пробежала по носу и сорвалась вниз, расплывшись кляксой на вороте куртки.             — Может, договоримся, ребята? — голос МакКолмана прозвучал заискивающе, и срать он на это хотел. В баре было десять мужиков, пятеро из них точно имели при себе пушки, а он слишком любил гребаную жизнь, чтобы расстаться с ней по собственной глупости. Если есть хоть какой-то шанс договориться — он выжмет из него все, что только возможно. Душу, блядь, вытрясет.             — У меня есть идея получше, — главарь поднялся из-за стола, небрежно направляя дуло прямо на него. — Ты пойдешь с нами.             Два зловещих провала гипнотизировали похлеще, чем атакующая гремучка, но МакКолман нашел в себе силы отвести от них взгляд. Все смотрели на него, как зеваки на загнанного медведя, с нетерпением ожидая, когда выстрел наконец оборвет его жизнь — а он встречался глазами с каждым, не зная, что именно ищет — неведомого защитника, сочувствия, выхода? — но находил лишь пустоту.             Эолха тоже смотрела на него. Она все так же прижималась к стойке, ее рука лежала среди кусков льда в луже джина, а она будто не замечала этого — и смотрела, смотрела… МакКолман не сразу нашел в себе силы посмотреть ей в глаза — он знал, что встретит там насмешку, превосходство — ага, побудь-ка в моей шкуре! — но в ее глазах не было ничего подобного. Она ничуть не хуже знала, что случается с лепреконами, попавшими в лапы охотников за золотом, и всем своим обликом выражала печать и затаенную скорбь, словно...             Словно он уже был мертв.             Ну уж нет. МакКолман шумно, упрямо фыркнул, отказываясь признавать поражение, и тряхнул рыжей башкой, как мул: он что-нибудь придумает. Он выкрутится. Придется покумекать, конечно — ведь в отличие от некоторых, раздвиганием ног ему тут не отделаться… Он вновь тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли; а ведь между прочим, в принципе, если выбирать между этим и смертью...             В общем, МакКолман был открыт предложениям.             — Погоди-ка, — до Ронни наконец-то что-то дошло, и он повернулся, все еще держа Эолху за руку, но уже потеряв к ней всякий интерес. — Этот дылда что, настоящий лепрекон?             — Нет, блядь, игрушечный, — главарь усмехнулся, облизывая нижнюю губу, но смотрел он только на МакКолмана. — Забирай свою бабу и проваливай.             Ронни сощурил слезящиеся глаза. Мыслительные потуги отражались на его лице: на лбу выступила испарина, меж бровей залегла глубокая складка. Виски давно уже разжижило ему мозг, и будь задача посложнее, он вряд ли бы с ней справился — но к сожалению, дело было очень простым: безоружный лепрекон и халявное золото. Поэтому он небрежно оттолкнул Эолху на барную стойку и развернулся всем корпусом к главарю.             — Лепрекон, — повторил он, бросая на МакКолмана косой взгляд — тот так и стоял с поднятыми руками, пытаясь незаметно отодвинуть гребаный стол. — Жирный же куш я сорвал!             МакКолман замер. Если хоть один из них не будет тупым, задача станет чуть проще...             Главарь не был тупым. Обрез дрогнул в его руке — похоже, он только сейчас понял, что, возможно, не следует орать на весь бар о лепреконе, если ты не намерен им ни с кем делиться; но, к счастью для МакКолмана, было уже поздно.             Судя по лицу главаря, он от души жалел, что не родился глухонемым.             — Если ты сейчас не уберешься, то сорвешь пулю в лоб, — прорычал он, встряхивая обрезом — у МакКолмана перехватило дыхание, но он не выстрелил. — И твоей женушке придется заказывать по тебе панихиду.             — Если он лепрекон, — Ронни махнул рукой в сторону МакКолмана. — И он в этом баре, и я в этом баре — то я имею столько же прав на него, сколько и ты, англичашка!             Три щелчка слился в один. Как и предполагал МакКолман, у приятелей главаря тоже были пушки — и теперь они смотрели прямо в жирное брюхо Ронни.             — Подумай еще раз, ирлашка, — отчеканил главарь.             Щелчок.             — Только попробуйте тронуть Ронни, — лениво сказал бармен, небрежно целясь главарю промеж глаз из солидного «штогера».             Свита явно растерялась: пистолеты заплясали в воздухе, прыгая от Ронни к бармену и обратно, не зная, в кого целиться; а главарь злобно оскалился, бросив на бармена полный ненависти взгляд.             — Нас больше. Так что советую тебе засунуть пушку себе в задницу и помалкивать.             Его обрез опустился и теперь смотрел куда-то в пол за спиной МакКолмана. На самого лепрекона ни главарь, ни его подручные не смотрели: увлеченные друг другом, они будто бы вовсе забыли о цели своего визита — и МакКолман, пользуясь случаем, решил попытать счастья и сделал крохотный шажочек к двери.             К сожалению, человеку его габаритов очень сложно перемещаться незаметно.             Главарь отреагировал моментально. Грянул выстрел, из дула обреза взвился сизый дымок; МакКолмана отшвырнуло назад в облаке кровавых ошметков, и он беззвучно рухнул на многострадальный стол. Тот не выдержал и с готовностью проломился под ним, и лепрекон распластался на полу в куче бесполезного мусора. На куртке медленно, но неуклонно расплывалось темное пятно.             Никто не издал ни звука.             — Вы что, — рявкнул главарь, резким жестом забрасывая в стволы еще два патрона, — думаете, я шучу, что ли?! Лепрекон мой! Ты, Ронни или как тебя там, я даю тебе последний шанс: бери свою жену и выметайся отсюда, или встретишься со святым Патриком раньше положенного!             Обрез щелкнул, складываясь, и в этот раз главарь направил его на Ронни, усмехаясь кривой, полубезумной улыбкой.             — Ты его убил! — пронзительно вскрикнула Эолха, обретая голос, с ужасом глядя на длинные ноги, торчащие из кучи деревянных обломков.             Ноги не шевелились.             — Заткнись, истеричка! — рявкнул главарь, не удостаивая ее и взглядом — он смотрел только на Ронни. — Давай, Ронни, решай — хочешь стать героем?             Серьезность ситуации заставила Ронни протрезветь. Он бросил осоловелый взгляд на лужу крови, вытекающую из-под неподвижного тела, потом на обрез в руках главаря, словно впервые его видел. Про Эолху он будто бы забыл, лишь открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.             — Если на счет «три» ты еще будешь здесь, я отправлю тебя к твоим праотцам! — проревел главарь и взвел курок. — Раз!             Бармен обошелся без громких слов и молча передернул цевьё — и на него тотчас уставились дула пистолетов приспешников.             — Я дал вам добро на лепрекона, но не позволю убивать постоянных клиентов, — рыкнул он, не обращая внимания на направленные на него стволы. — Так что пошли вон отсюда.             — Два! — главарь будто не слышал.             Тишина наэлектризовалась. Глаз Ронни дергался от тика, но сам Ронни не выглядел хоть сколько-нибудь испуганным: он топтался на месте, пыхтел, как племенной бык, и медленно подступал к главарю, будто бы всерьез решил забороть вооруженного отморозка голыми руками. Его приятели, пользуясь тем, что на них никто не смотрит, медленно ползли в сторону выхода, надеясь оказаться вне линии огня, если начнется стрельба. Подозрительные уроды сидели с идеально прямыми спинами, словно примерзнув к стульям — и явно в полном внимании к происходящему. Эолха так и смотрела на МакКолмана широко распахнутыми глазами — и если раньше они были серыми, то теперь потемнели, как штормовое море. МакКолман не шевелился.             Ситуация балансировала на острие ножа, выбирая, в какую сторону упасть: происходящее ещё могло разрешиться благополучно. Если бы Ронни пришел в чувство, если бы бармен повторил свою фразу, если бы Эолха проронила хоть слово...             Дверь бара распахнулась, с грохотом врезавшись в стену, и на пороге возник небритый мужик, под ногами которого крутилась собака.             — Я нашел ее, Ронни! — громогласно крикнул он, потрясая чем-то серебристым. — Нашел!             Ситуация выбрала сторону.             Первым выстрелил главарь — не глядя, просто на звук, и пуля прошила голову небритого мужика, войдя в правую скулу и выйдя из затылка вместе со значительным куском мозга. Он взмахнул руками, сделал шаг назад и рухнул на собаку, переломив бедняге хребет.             Вторым спустил курок бармен, и главарь с дырой в груди отлетел на груды составленных бутылок.             Третий и четвертый выстрелы слились в один — это выстрелили приспешники главаря, превратив бармена в тренировочный манекен. Кровь из его груди разлетелась во все стороны, забрызгав стойку, ровный ряд бутылок, пол и белоснежное лицо Эолхи, превратив его в кровавую маску — она едва успела закрыться руками.             Пятым выстрелил кто-то из подозрительных уродов — и первый приспешник налетел на второго, опрокинув его на пол. Второй мог бы отделаться испугом, но налетел затылком на угол барной стойки, и на этом история его жизни была окончена.             Третий приспешник отшвырнул пистолет и с громкими воплями выпрыгнул в узкое окно — никто так и не понял, как ему удался этот фокус. Из темного угла раздалось что-то вроде смешка, но слишком тихо, чтобы оглушенные посетители могли услышать.             Упавший на пол пистолет от удара выстрелил — и пуля пробила ключицу одного из уродов и опрокинула его на стул, оставив его булькать кровью в ране. Второй быстро схватил со стола рассыпанные деньги, подрезал кошель приятеля и был таков — только захрустел позвоночник бедолаги, распластанного на входе.             Даже когда выстрелы стихли, их эхо долго перекатывалось под потолком, сотрясая бутылки на полках и уцелевшие мозги, отдаваясь в ушах звенящим эхом. Ронни, целый и невредимый, стоял на том же месте, несинхронно хлопая глазами и ртом.             — Что… Что… Что?..             Чудом уцелевшая Эолха отняла от лица трясущиеся руки, глядя в пустоту перед собой. В ушах надсадно звенело, руки заледенели, ног она не чувствовала вовсе; красивое светлое платье от подола до бретелек залепили кровь, ошметки плоти и, кажется, мозгов. Даже магия туатов не могла отчистить такую грязь, так что платье было безнадежно испорчено — испорчено, как этот вечер, единственный, блядь, вечер, в который она решила позволить себе немного расслабиться и отдохнуть. Она не так часто выходила на берег, и еще реже ей выпадал шанс посидеть в баре со стаканчиком джина в спокойной обстановке, отдохнуть от тягот подводного быта, от проклятых треволнений за свои хвост и шкуру — но теперь этот шанс был просран, и скажите пожалуйста, кто был в этом виноват? Чьи непроходимая тупость и идиотское упрямство привели к этому?             Она медленно повернулась, не отнимая ладоней от лица — словно вот-вот мог раздаться еще один оглушающий выстрел, хотя стрелять было уже некому. Повсюду тут и там валялись тела, по стыкам между досками весело бежали ручейки крови, скапливаясь в длинные вытянутые лужи. Ронни обернулся к Эолхе, разводя волосатые руки в стороны — вот на нем-то не было ни царапины, ни капельки крови; он таращил глаза как жаба и утробно квакал:             — Что?.. Что?.. —             как патефон с заевшей пластинкой, требуя у Эолхи немедленного ответа. Ему было плевать на трупы, плевать, что из-за него убили шестерых человек, плевать на Эолху и ее испорченный выходной — его волновал только он сам. Как и всегда. Как с первого дня их знакомства.             Сраный ебучий Ронни.             Ногти больно впились в ладони Эолхи. Не глядя, она нашарила позади себя опрокинутый стакан, остро пахнущий можжевельником; в нем до сих пор не растаял лёд. Точным движением она разбила его об стойку, расколов на три неравные острые части, и схватила самую большую из них голой рукой, безжалостно изрезав нежную кожу.             — Как же ты заебал портить мне жизнь, Ронни! — прошипела она и с размаха воткнула осколок в жирную заросшую шею.             Глаза Ронни стали еще больше; он попытался что-то сказать — очередное «что», — но из горла хлынула лишь темная кровь, мгновенно залившая его тельняшку, и куртку, и даже джинсы. Булькая, он сделал шаг вперед, хватая руками воздух — Эолха сделала короткий изящный шажок в сторону, позволяя ему рухнуть на стойку, сползти по ней на пол и сдохнуть.             Она сплюнула на его спину и сильно пнула ногой по заднице.             — Сраный ебучий Ронни, — произносенные вслух, слова разлились нектаром по ее языку.             Она сделала глубокий вдох через нос, выдохнула, отбросила черные волосы за спину и обернулась, встречая взгляд уцелевших дружков несостоявшегося муженька. Она пару раз встречала их прежде; кажется, их звали Вилли и Терри. Они выглядели точной копией Ронни: растопыренные руки, выпученные глаза, свисающие до пола пивные животы и философское «что?» в заплывших жиром маленьких глазках.             — Вопросы? — спросила она, обнажая клыки в приятной улыбке.             Вопросов не было. Они выскочили за дверь так быстро, что едва не застряли в проеме, не в силах решить, кто выбежит первым — и окончательно превратили бедогалу на пороге в кровавое месиво.             — Идиоты, — пробормотала Эолха, окидывая взглядом побоище. Трупы, кровь, тела, кровь... Взгляд наткнулся на разбросанные в стороны ноги в голубых джинсах, и ее лицо посерьезнело.             Она легко перешагнула через тело Ронни и неслышно приблизилась к лепрекону, боязливо склоняясь над ним. Живой ли? Нет? Эолха не видела раны — но джинсовую куртку заливала кровь, а кровь ведь не может взяться из ниоткуда? Длинные волосы соскользнули с плеча и она придержала их рукой, нервно выглядывая на распростертом теле признаки жизни и гадая — стоит ли поискать пульс, или уже поздно?..             Тело подало признаки жизни самостоятельно: застонало и попыталось перевернуться.             — Сраные сучары! — простонал МакКолман, с силой хватаясь за плечо. — Ебучие тощезадые англичашки! Хреновы охотники за золотом, блядь! Блядь, блядь! Блядь!             Эолха не сдержала вздох облегчения — жив! Такую собаку еще поди убей.             — Это все, на что ты способен? — не удержалась она, и, хотя ситуация совсем не располагала — полдесятка трупов, потенциально умирающий лепрекон, испорченное платье, — истерически хихикнула. — Какая скука.             Зеленые глаза с трудом, но сфокусировались на ее лице — и МакКолман хрипло хохотнул, но тут же скривился от боли и закрыл глаза.             — Сучка.             — Ты отключился, — сказала Эолха. Подумала и мстительно добавила: — Как баба.             — Да пошла ты, — фыркнул МакКолман, ерзая в попытках подняться.             — Дай осмотрю твою рану, — она присела рядом с ним, но он лишь тряхнул рыжей башкой.             — Лучше помоги мне сесть.             — Баран, — но руку она всё же протянула и помогла ему принять вертикальное положение.             Увидев погром, МакКолман высоко вскинул кустистые брови.             — Это ты их всех так?             Эолха уклончиво пожала плечами и разгладила складки на пропитанном кровью платье, затягивая паузу. МакКолман перевел на нее подозрительный взгляд — а ей очень хотелось соврать и посмотреть, как изменится его лицо, но честность победила, и она качнула головой.             — Они сами справились.             — Надо… Ух! — МакКолман с силой выдохнул через нос, сжимая пальцы на заскорузлой ткани, и откинулся на чудом уцелевший стул. — Не зря мне никогда не нравился этот гребаный бар.             — Брешешь как дышишь, МакКолман, — донеслось из темного угла. Конец фразы смазал скрежет отодвигаемого стула и тихие шлепки шагов.             Эолха и МакКолман вздрогнули и обернулись на звук, невольно прижимаясь друг к другу теснее: в месте, полном трупов, ты как правило не ожидаешь увидеть никого живого, и когда этот живой там оказывается — это производит впечатление. Мысли, одна хуже другой, теснились в сознании: кто это? Почему он выжил? Почему не принимал участие в перестрелке? Почему не убежал?             А что — по спине МакКолмана прокатилась ледяная волна, — а что, если это самый главный ублюдок, который нарочно сидел в темноте и наблюдал, не вмешиваясь? Свидетели перестреляли друг друга, никто ему не помешает, а раненый лепрекон и безобидная шелки, чья шкура валяется неизвестно где у порога — легкая добыча, тут даже стараться не придется.             — Ты еще кто? — рыкнул МакКолман, загораживая Эолху уцелевшим плечом. — А ну покажись!             — Как страшно, — прошелестел бесполый голос, и незримый собеседник наконец-то вышел на свет.             Эолха запоздало вспомнила о третьем спутнике, что зашел в бар вместе с ними — некто в черном плаще; но в этот раз плащ был свободно распущен по плечам, позволяя разглядеть длинные седые волосы, изрезанное глубокими морщинами лицо и блестящие черные глаза, насмешливо разглядывающие прижимающихся друг к другу уцелевших.             МакКолман захрипел и шарахнулся, как человек, увидевший призрак.             — Нет. Нет, нет, нет, нет! — он налетел на Эолху и едва не уронил ее на пол — ей пришлось его ловить. — Нет!             Пальцы Эолхи погрузились в теплую кровь, но она лишь крепче сжала их на влажной ткани и поспешно склонила голову, стараясь унять колотящееся сердце. В другой момент она не преминула бы поддеть МакКолмана и обвинить его в трусости — но она сама не завопила лишь потому, что у нее перехватило дыхание. Она никогда в жизни не видела банши, но от своей бабушки слышала множество историй о них — и теперь, когда она ее встретила, сразу узнала. В голове набатом гудела единственная мысль: предвестники смерти.             Чьей смерти?..             — З-здравствуйте, — выпалила она, не решаясь поднять взгляд. Длинные волосы банши волочились за ней прямо по подсохшим лужам, жадно — другого слова Эолха подобрать не могла — впитывая кровь, оставляя лишь зловещие бордовые круги на истертых досках.             Банши довольно хмыкнула и остановилась рядом с ней — если бы Эолха протянула руку, она могла бы коснуться подола плаща.             — Подержи его, милая, не то упадет еще — с такой-то высотищи даже я костей не соберу.             — Не трогай меня! — свистящим шепотом выдохнул МакКолман, наваливаясь на Эолху — и та крепко обхватила его за пояс. — Н-не трогай!             Банши стояла напротив, и теплая кровь МакКолмана струилась по ее пальцам, и Эолха понимала — она пришла за ним. Конечно, за ним. После такого выстрела не выживают, но —             он шумно дышал над ухом, и его грудь раздувалась, как кузнечные меха, —             ведь он еще жив?             Эолха сглотнула кислую слюну и крепче прижала МакКолмана к себе, собирая в кучу остатки смелости — и вскинула голову, бесстрашно заглядывая в страшное лицо банши, похожее на деревянную маску.             — Не забирайте его, — попросила она вдруг охрипшим голосом. — Пожалуйста.             Банши вперила в нее страшный, пустой взгляд черных глаз. У Эолхи перехватило дыхание: казалось, кто-то ухватил ее душу за край и медленно вытягивает из тела — так рыбаки тянут сети с уловом из моря. Сердце трепетало в груди — я хочу жить, я так хочу жить! — но она лишь крепче сжала руки на грязной джинсовой куртке, не позволяя себе трусить, и смотрела, смотрела, смотрела в неподвижное лицо, упрямо сдвинув брови.             — Хм, — сказала банши с непонятным выражением лица. — А она посмелее тебя будет, МакКолман. Тебе не стыдно?             — П-пусти, Эолха, — хрипло сказал уязвленный лепрекон, но она не разжала руки и лишь упрямо тряхнула головой.             — Нет. Ты живой.             — Верно, — проскрипела банши и сделала шаг вперед — прочь от них. Сердце Эолхи пропустило удар. — Не к тебе я, МакКолман, успокойся.             — Не ко мне?! — Эолха толкнула в бок, чтобы он заткнулся — еще не хватает разозлить банши! — Но…             — Пошутила я, — сварливо отозвалась банши, опускаясь на колени перед Ронни. — С чего ты вообще взял, что я за тобой? Ты ж даже не человек.             Повисла тишина. Банши склонилась над Ронни, то ли обнюхивая, то ли облизывая его лицо; а Эолха вдруг хихикнула, да так громко, что сама испугалась — и засмеялась, не в силах сдержаться.             — А ты что ржешь?! — возмутился МакКолман и оттолкнул ее прочь — но Эолха удержалась и не упала на пол. — Что смешного, а?! Сама пересралась, между прочим, не меньше меня!             Эолха не обиделась — даже если бы сейчас он назвал ее фригидной сукой или холодной рыбой, она бы простила.             — Трусишка МакКолман! — она протянула руку и щелкнула его по чумазому носу, заставив его зажмуриться. — Теперь только так буду тебя называть!             — Да пошла ты, гребаная шелки! — он попытался встать, но лицо перекосилось от боли и он рухнул обратно на пол. — Сука!             Эолха засмеялась в голос. Банши хлюпала чем-то у тела Ронни, она вся была в крови, и обстановка совсем не располагала, но её переполняло счастье: гребаный Ронни мертв, все они мертвы — а тех, кто выжил, она найдет и придумает, что с ними сделать, — МакКолман жив, и банши пришла не за ним, — и не за ней! — что не менее важно, и даже ее шкура никому не досталась — она видела родной серебристый блеск у распахнутых дверей. Ей хотелось протанцевать из одного угла бара в другой, хотелось распевать во все горло: она свободна! Свободна, как морские волны!             МакКолман смотрел на нее, как на дуру, супя кустистые брови, и прижимал ладонь к раненому плечу, и выглядел потрясающе обиженным, как мальчишка — и Эолха не удержалась. Она наклонилась и поцеловала МакКолмана в губы. От него пахло порохом, кровью и виски, рыжая борода больно уколола нежную кожу, и он даже не ответил на поцелуй — но когда Эолха отстранилась, задумчиво смакуя вкус его губ, она решила, что дело того стоило.             Его лицо было настолько офигевшим, что ее вновь разобрал смех.             — Видел бы ты себя, МакКолман. Дурак дураком.             Он лишь хлопнул глазами, не находя слов для ответа.             — Светает, — прокаркала банши, поднимая голову от тела Ронни. — Тебе лучше поспешить, шелки.             — Ой! — спохватилась Эолха: в окнах и вправду виднелось бледно-голубое небо. — Точно, мне пора! Спасибо вам большое!             — Ступай-ступай, — проворчала она. — Шкуру не забудь свою.             Она легко вскочила на ноги и поспешила ко входу. Шкура лежала на пороге: прохладная, легкая, сотканная из волн и северного ветра...             — Стой! — МакКолман наконец обрел дар речи. — Ты же еще придешь сюда, да?             Эолха замерла на пороге, прижимая шкуру к груди. Окинула взглядом бар: лужи крови, ворох трупов, разбитые бутылки…             — Возможно, — сказала она. — А ты этого хочешь?             МакКолман облизал губы — и широко улыбнулся.             — Тебе придется самой узнать ответ, шелки.