Revenge

      Клайд никогда не относился ко мне с особым уважением. Вообще с каким-либо, даже самым малым, на какое было способно его непутевое существо. Он обращал на меня внимание не больше, чем на горшечный цветок в углу классного кабинета, к которому, сидя за последней партой, оказывался настолько близко, что мог, заведя руку за спину, незаметно потрепать его листья, потягать на себя ветки, заваливая горшок почти до переворачивания. То ли он это делал со скуки, то ли из любопытства, сколько еще уроков сможет перенести живучее растение.       Попытки вступить со мной в контакт начались в третьем классе — у Клайда рано пробудились зачатки любопытства к девочкам, а я рано начала развиваться как девушка. Разговоры о том и сем, пустые споры о любимых фильмах, соревнования в школьной успеваемости вплоть до скорости бега на физкультуре.       Мне нравилась его компания и настойчивость. Ощущение признания было приятным и питало мою детскую гордость. Помимо моей лучшей подруги Венди, я стала единственной девочкой, с которой мальчики общались почти на равных, благодаря связи с Клайдом. Я, как говорила мама, вошла в фазу расцветания, а он с каждым днем интересовался мной все больше, позволяя растению в кабинете спокойно доживать пусть укороченный уже раза в два, но какой-никакой оставшийся срок.       Его дерганье за косички, поглаживания и объятия были вполне приятны и невинны. Но они до незаметности быстро для нас обоих обратились в бессовестные облапывания всего, что можно было потрогать руками. Я могу лишь поблагодарить жизнь за то, что Клайд, в отличие от меня, телом не цвел и до опыления бы физически не дошло.       Когда я поняла, что он трогает меня, даже когда я сама того не хочу, я обиделась на него и начала игнорировать, чувствуя искреннее раздражение от одного его вида в школе. Мгновенно расценив мое поведение как намеренную отстраненность, Клайд в свободное время стал звонить мне с номера Крэйга и, копируя его голос, вытягивал из меня, как из дурочки, разговоры, которые я с ним не желала проводить, пока пребывала в своем невероятно разъяренном состоянии.       Клайд постоянно раздражающее жужжал и бзыкал в ответ на любую фразу — даже не к нему обращенную — засидевшись в своей тупой роли человека-комара, самого жуткого персонажа из пацанских игр в супергероев. До начала моей обиженности он часто гулял со мной, но, когда подошло время обеспечивать нам местечки в его супер-команде, я почему-то упала в приоритете, уступив роль единственной свободной женской героини для Венди.       Я Клайда с тех самых времен и ненавижу, презираю, мысленно готова о него хоть ноги вытирать, вследствие чего пришла к тактике еще большего избегания по возможности. Все, лишь бы не входить в бесноватое состояние, когда все мои разумные и гуманные убеждения едва не отмирают во мгновение, а по мозгам так и долбит фейерверк лютой ненависти. Я стараюсь игнорировать даже упоминания его личности, ибо уже одно это способно вывести из равновесия мое обычно жизнеутверждающее настроение.       Но сегодняшний день неожиданно для самой меня стал особенным, он украшен таким событием, связанным с Клайдом, что никакие негативные эмоции меня не преследуют.       Я смотрю на игрушечный крюк, поблескивающий на земле металлической краской. Ощущаю лицом тот же поток ветра, что развивает мех упавшей с головы Клайда треуголки. Тот же, что раскачивает лежащие подолы его красного, а-ля пиратского плаща. Изорванные, наполовину располосованные согласно задумке владельца, а на другую половину истерзанные и расшедшиеся уже из-за его неосторожности в ношении.       Не будь я который год столь озлоблена на своего одноклассника — может быть, оценила бы его рвение к стилю важным выпячиванием губы и авторитетно приподнятой бровью. Сказала бы, что вырядился он со вкусом, и даже с тактичностью отвела бы взор от некоторых потрепанных дырок в материале накидки. Они привлекают к себе критичное внимание и создают впечатление, что внизу, около меня, отходя от моего недавнего удара, развалилась самая настоящая педовка.       Спустя минуту выжиданий непонятно чего от Клайда, распластавшегося на земле, вижу, как он, наконец, поднимает голову и устремляет взгляд на меня. В карих глазах более нет той задорной искорки, которую они излучали в начале боя, пока мальчик с самодовольной улыбкой покручивал причудливую игрушку попугая на своем пластиковом крюке, смакуя чувство предвкушения скорой битвы. Отныне в этом взгляде читалась побежденность, усталость, как он того на самом деле и заслуживал.       Я бы хотела победно ухмыльнуться, так, чтобы больше никто этого не увидел и лишь лицо Клайда отобразило сначала удивление, осознание, затем бессилие, досаду, может быть, даже сожаление; но мне не следует выходить из образа сурового буканьера.       Так или иначе, сама того не планируя и не сознавая, я освободила свою команду от лишних пыхтений и победила нашего главного противника — босса, если хотите — в одиночку, прописав тому по лицу удар, получившийся столь точным, наверное, по воле небес. Или капитан пиратов просто разнежился под защитой крепких крэйговских кулаков, тоже может быть.       Он позорно упал лицом в землю и почему-то соизволил проваляться так неподвижно в течение какого-то времени. На столпившуюся вокруг свору с тупыми лицами, уставившимися на лежащего, я не обратила никакого внимания, как и на их упреки что в мою сторону, что в сторону Клайда насчет прерванной не по правилам игры.       Чувствую, как порывы воздуха развивают мои и так по-любому растрепавшиеся от активности волосы. Холодный пот стекает по вискам, ветер не оставляет шансов на сохранение чувства тепла. Я будто на вершине высокой горы. Все люди вокруг исчезают для меня: голоса ребят сливаются в один неразборчивый щебет; их очертания, которые я едва замечаю боковым зрением, так как непрерывно смотрю то вверх, на солнце, то вниз, на побежденного, расплываются, смешиваясь с окружающей средой, переставая чем-либо от нее отличаться.       Теперь на ногах гордо стою только я одна, наедине с павшими предо мной ветром, горами, слепящим солнечным светом, от которого в глазах появляются темные круги. Я победила, я чувствую некое отмщение. На душе легко, так просто и свободно, как, казалось бы, никогда раньше. Здесь меня ничего не гложет и никто больше не нужен.       Но почему я все еще вижу Клайда? Из этого уютного мысленного мирка, в котором, по ощущениям, времени прошло гораздо больше, чем несколько минут, протекших в реальности, мальчик не вытаскивает меня насильно и не зовет обратно; он находится здесь, лежа подле моих ног, с лицом, измазавшимся в земле и пыли, и не просит о помощи — вообще ничего не говорит, никак не действует. Только лицезрит мою фигуру, мысленно воспроизводя в сознании свое поражение, неправоту, ошибки. А солнечный свет тем временем так и бьет мне в глаза, унося все дальше, выше, ослепляя окружающий мир вместе с последним человеком, которого я способна видеть.       Я протягиваю Клайду руку. Даже не брезгую того, что он весь уже измарался и наверняка его грязь попадет на одежду.       Мальчик удивленно смотрит несколько секунд, явно не ожидая внезапной помощи, но не отвергает, а, спохватившись, берет мою руку в свою, позволяя мне помочь ему подняться. Отвожу взор на облака, за коими только что скрылось солнце, без отвратительного света которого смотреть на мир стало гораздо легче.       Я упускаю момент, когда уголки моих губ легонько приподнимаются. Мы распускаем руки, оба не претендуя на какую-либо романтичность. Счеты такие старые и бессмысленные, что их уже даже не надо сводить; и мы оба это понимаем. Но Клайд с жалостным видом все же произносит вслух:       — Прости…       — Крэйг правду говорит — любое дело можно решить кулаками. Теперь мы квиты, — отвечаю я, без стыда перебивая.       — Ага, — он тоже скромно улыбается.       Приятно видеть, что его тонкая душевная организация под названием "мужская гордость" смиренно сидит и не капризничает. Клайд просто искренне, без давления со стороны извинился, внезапно, кажется, уловив мою волну, чего раньше никогда не происходило. Похоже, это был один из тех неприятных конфликтов, которые в будущем становятся уроками их участникам.       — Э-э, Клайд, у тебя от ее удара, наверно, мозги вытекли, но ты ничего не попутал? Извиняться же должна она, — шериф Картман, один из многочисленных свидетелей нашего короткого диалога, приподняв бровь, непонимающе смотрит на потрепанного пораженного.       — Иди нахрен. Не так уж и сильно она ударила, — бубнит Клайд, с усилием сдерживая лицо от перекашивания, когда хватается за ушибленное место.       Мой не сдержавшийся смешок находит реакцию недоумения в лице каждого, находящегося здесь.