Любимый пленник

Я боролся с чувством страха и верности. С одной стороны — попасть в рабство вампиров, это Рай на земле: богатое убранство, хорошая еда, заботливые хозяева, а с другой — Ад, неизвестный никому, кроме меня. Стоять у дубовой двери покоев моего господина и силиться войти. Почему Я? Почему меня вы призвали в столь поздний час? Но ответа на эти вопросы я никогда не получу. Поправив ворот шелковой рубашки — единственного атрибута ночных встреч, я тихо постучал в дверь. Та, приглашающе, скрипнула и приоткрылась. — Мой господин, изволите? — Я тихо ступил через порог. Люблю я именно эту комнату. Тут пахнет розами и свежей выпечкой, горит уютный камин, ноги согревает пушистый ковер, на кровати с балдахином тихо лежит мой господин, прикрыв алые глаза. — Проходи, Лиус. — он редко обращался ко мне по имени. Обычно, когда я сильно накосячил и совершенно наоборот, когда слишком послушен. Смело подойдя к кровати, я покорно замер, убрав руки за спину. Оринус — так зовут моего господина, вампира древнего рода, но он едва ли старше тысячи лет, что приравнивается к человеческим восемнадцати. По подушке раскидана сеть его волос, цвета спелой сливы, белоснежную кожу делает сияющей лунный свет в окне, на шее поблескивает амулет в форме красного сердца. — Ты голоден? — тихо спросил он, садясь ровно и открывая алые глаза. Я всегда с трепетом наблюдаю за подрагиванием темных ресниц, сколько теплоты и заботы в монстре, что разглядеть в этом прекрасном создании невозможно, без особой близости. И эта близость допущена мне. — Извольте, господин, ужин был недавно. — Я и вправду живу днем, как и другие слуги для порядка. Это личные и секс-рабы живут ночью, дабы в нужный момент исполнить требования своего господина. — У меня есть для тебя небольшой подарочек. Присядь. — Он встал с кровати и направился к камину, а я послушно сел на кровать. Меня всегда пугали вампиры своим движением. Каждый их шаг либо отдается глухим эхом, либо не слышен совершенно, что пугает совсем не меньше. Вернулся он так же незаметно. В руках он держал чашу, наполненную диковинными фруктами. Заметив их сочный алый цвет, я непроизвольно сглотнул слюну. Аппетитные. — Это Вампирские сливы. — тихо пояснил господин, присаживаясь рядом. — Нынче их урожай был избыточный и мне подарили немного. Эти сливы я видел на праздничном столе, когда занимался сервировкой. Неужели они столь редки и подаются только в особых случаях? Господин взял одну сливу и аккуратно поднес к моим губам. Я послушно открыл рот, забирая губами небольшую сливу. Она оказался поразительно сочной и мягкой, а от сладости поднималось настроение. Я почувствовал, как от переизбыточного сока с уголка губ скатилась капелька. Господин тут же подхватил ее и нежно прошелся языком по моим губам, слизывая сок. Последовала еще одна, ее мы уже разделили вдвоем. Господин зажал ее между губами и позволил мне откусить, и так продолжалось, пока бедная косточка не оказалась между нашими языками, что вновь сплелись в страстном танце. В какой-то момент мой язык пронзила боль и я понял, что поранился о острый кончик косточки. Господин, видимо, сразу почувствовал кровавый привкус, потому с заметным усилием прервал свою ласку и достал косточку из своего рта, где та благополучно осталась. Небрежно кинув ее на поднос, он вновь вцепился в мои губы, высасывая кровь из мелкой ранки. Он терзал, рвал мои губы и язык, не желая касаться моей кожи. Он давно предупредил меня, что не хочет портить мое тело, значит будет довольствоваться чувствами. Он любит меня баловать, пугать, радовать и тут же расстраивать. Он невыносим, а его пытки еще хуже. Но он питается мною, пускай и в энергетическом смысле. Сжалившись над моими губами, господин выпрямился и незаметно пропустил руку мне под спину, перекладывая меня на большие подушки. — Какой же ты сочный. — Его глаза ярко блистали во мраке. Он замер надо мной, изучая взглядом, поедая, осматривая каждый изгиб кожи. Раньше от этого взгляда меня колотило, но сейчас он согревает меня и дарит чувство полной защищенности. — Мой любимый пленник. Мой беззащитный. — Ох, эта кличка. Ей больше лет, чем господину. Так вампиры называют дневных рабов, что сами идут в объятия мрака всепоглощающих алых глаз. Да, именно дневных. Пропитанные солнцем люди более аппетитные и сочные, нежели ночные мотыли, что исчерпали свой запас и похожи на упырей даже больше, чем их хозяева. Господин погладил меня по голове и нежно надавил большим пальцем на чуть опухшую от терзаний губу. На самом кончике выступила капелька крови. — Ты сладкий, такой терпкий, освежающий, как качественный коньяк. И с годами все хорошеешь и хорошеешь. — Он слизнул капельку, спускаясь ниже и целуя в плечо. — Когда ты достигнешь пика, я сорву тебя, оставлю своим, единственным, я обещаю. — Шептал он, терзая поцелуями и засосами мою шею. Вампиры всегда ассоциировали людей с цветами, это ничем не объяснить. Пик, когда половое созревание подходит к концу, кровь кипит от любых неловких движений, пальцы дрожат от грубых ласок, вампиры убивают человека, как сам человек срывает цветок в день его цветения. Вампир выпивает все до капли, без остатка, рвет нежные вены, застилая взгляд невиданным ранее туманом. Но после, как говорят обращенные, ты просыпаешься в постели своего господина и бесконтрольно зовешь его папой. С тех пор жизнь меняется, идя совсем в другом направлении. Но почему Господин заговорил об этом? Мой пик на подходе, как мне определить? Я приоткрыл закрытые от наслаждения глаза и понял, что все давно прекратилось. Мое тело покрыто укусами и засосами, а господин лежит рядом, прижав меня к себе и нежно перебирая белые волосы пальцами. Выть от прикосновений Господина мне хочется давно. Я не могу и не хочу это объяснять, хочу лишь наслаждаться ими и впитывать, как утренний ветер. — Мой сладкий, завтра все случится. — Доносится до моего уха сквозь медленно настигающую пелену сна. Завтра… Завтра? Следующей ночи я ждал, как на иглах. Тело и вправду стало поразительно чувствительным, даже чай в стакане казался бурлящей лавой. Мое состояние видели и понимали остальные, подбадривали, а некоторые даже поздравили с началом новой жизни. Перед ночной встречей, мой сосед по каморке Стефан ободряюще обнял меня и сказал мне ступать смело, ибо пути назад давно уже нет. На этот раз я не колебался перед дверью, а смело постучал, ожидая разрешения. Господин на этот раз стоял у камина, вертя в руках кинжал, покрытый некой кровавой пеленой. Заметив меня, он указал рукой на свою кровать, куда я послушно и сел. Каждый его шаг ко мне казался шагом палача к сегодняшней жертве топора. Я осознавал, что сам выбрал такую жизнь и теперь должен расплатиться за выбор. Господин взял меня за лицо и поднял взгляд зеленых глаз, полных храбрости и уверенности, на себя. Меркнув в полутьме алыми глазами, он легко улыбнулся и нежно надавил на губы, вынуждая открыть рот и вобрать длинные пальцы. — Не боишься? — С усмешкой спросил Господин, а я сам не замечал, как с наслаждением облизываю его пальцы. Холодные, тонкие, длинные, такие аккуратные и нежные. Проведя когтями по языку, Господин убрал пальцы и широко улыбнулся, одним легким движением прижимая меня к кровати. — Столько послушания и верности послужат клану чистым и благородным потомством, о, мой любимый пленник, ты прекрасен. — А я, как зачарованный, слушал эти сладкие речи, понимая, что прямо сейчас, позволив прижать себя к кровати, я сжег все мосты. Мне некуда возвращаться и ни к чему, я сам подставляю шею под острые клыки. Столько эмоций разом Господин не выдавал никогда: сначала шок, глаза распахнулись и улыбка ушла с лица; потом удовольствие, нежное подрагивание уголков губ и нескрываемая доброта в глазах; следом похоть, мягкие руки скользнули по внутренней стороне бедер, легкими касаниями дразня чувствительную плоть, шею нежно морозили поцелуи и едва видные засосы. Точкой пика стал треск десны, так клыки увеличиваются и заостряются, это я так четко расслышал за пеленой возбуждения и удовольствия, а разум затмил шепот. — Я выпью все, до капли. Но твое сердце должно биться. Теперь ты наедине с разумом и ты решаешь, жить тебе вечно или умереть. Меня пронзила такая привычная и сладкая боль укуса, но с каждой секундой возбуждение спадало и становилось холодно, а боль расла невыносимо быстро. Но я терпел, не издал ни звука, стараясь сосредоточиться на чем-либо. Взгляд зацепила свеча на полке шкафа. И мир как-то потускнел, словно остались наедине я и эта свеча, что если потухнет, погрузит меня в неминуемую яму смерти. Не знаю, как долго я оберегал этот слабенький огонек, но свеча успела порядком подтаять. Я приоткрыл глаза и почувствовал, как лежу в теплых объятиях, а в груди невыносимо ноет. — Добрая ночь, малыш. — нежно донеслось до меня и холодные руки коснулись щеки. — Добрая ночь, папа. — Так же тихо ответил я, расплываясь в улыбке.