Через стенку

Илья выдыхает, стирая пот со лба. Десятый час вечера. Мало того, что первый день на работе вынудил кататься по городу в душном транспорте, параллельно прикидывая, не грохнется ли он в обморок от жары, так еще и переезд в служебную квартиру отнял последние силы. Лифт, конечно же, по традиции жанра, сломался, и пришлось таскать коробки на двенадцатый этаж своими силами. Все как в дурацком американском фильме — на каждой подписи «спальня», «кухня» и дальше по списку. На двери подъезда, покрашенной в черный, виднелось пятно явно другого цвета, сверху которого — граффити серебристого цвета, как будто тут точилась война художника и моралиста. В углах подъезда — мусор. Грязный, неопределенного цвета пол и стены цвета, тут же почему-то внушавшего мысли о больнице. В общем, местечко так себе, но уж точно лучше студенческого общежития, где они теснились в одной комнате вчетвером, отстаивали длиннейшие очереди в ванную и сначала сражались, а потом смирились с лезущими отовсюду тараканами и прочей живностью. Кто-то даже шутил, что ними можно питаться, если деньги закончились, а до стипендии еще как до луны. Илья не проверял: стипендии у него отроду не было. На первых курсах брал у родителей, параллельно выслушивая ужаснейшую мозгопилку на тему того, что умудрился-таки вылететь из политеха и пошел туда, куда смог устроить его отец, чтобы иметь какую-то «корочку». Под конец нервная система у Лудинова выдерживать совсем перестала, и он метался от подработки к подработке. Часто не хватало, но не просил принципиально, хотя мог и поголодать пару дней, если совсем уж туго приходилось. Но в конце концов эти времена прошли. У него даже работа теперь есть, хоть и не та, о которой он мечтал. Да и наставница, Ольга Евгеньевна, выдалась ему довольно строгой женщиной. Сразу ощущалось, что спуску ему тут не дадут хотя бы от страстной любви к своей работе: иначе как объяснить, что Макарова засиживается допоздна, даже если рабочий день закончился? Катания по маршруту, который проделывала погибшая девушка каждый день, выжали Илью, как лимон. Больше всего на свете он сейчас мечтал лежать в обнимку с кондёром и пить что-то холодное, а не вытаскивать из отцовской машины собственные вещи под по какому-то недоразумению (уже половина седьмого все-таки) палящим солнцем. Так запыхался, что вынужден был снять мокрую насквозь от пота футболку и продолжить свою каторгу. После трех проходок на двенадцатый этаж с грузом не хотелось ни холода, ни кондёра. Хотелось лечь на новообретенную кровать и умереть. А еще ведь должна была приехать любимая девушка. Именно сегодня, когда не хотелось ровным счетом ничего. Вот сейчас он позвонит, а на него из трубки выплеснется поток возмущений, мол, как же так, я уже собралась, приготовилась, а ты все отменяешь в последнюю минуту. Сомнительное удовольствие. Но если встретить никаким, еще хуже будет. Все же звонит, стоя на лестничной клетке, оперевшись на «больничную» стену и чуть прикрыв глаза. После пары слов на него обрушиваются столь громкие возмущения, что приходится убрать телефон от уха, чтобы не оглохнуть. Гневная тирада оканчивается фразой «меня это достало, так что мы расстаемся» и брошенной трубкой. Илья хочет выть. Сначала работа, потом эта ненорормированная нагрузка, а теперь еще и накрывшиеся медным тазом отношения. Просто нечего сказать. Он уже открывает дверь, надеясь сейчас рухнуть мертвым пластом на кровать и пролежать так ближайшее тысячелетие, когда внезапно на лестничной клетке появляется — ему это точно не мерещится? — Ольга Евгеньевна. Макарова, конечно, вверх-вниз с тяжестями не бегала и с мужем не рассталась, но под конец дня чувствовала себя изможденной. Мало того, что до этого нормально не выспалась: среди ночи сорвалась на смерть Полины, так еще и пристроили ей этого помощника ни к селу ни к городу. Что, спрашивается, она с ним делать должна? Поднявшись на этаж и увидев Илью, стоящего у двери соседней квартиры, Ольга почти что растеряла всю цензурную часть своего словарного запаса. А нецензурную его часть по понятным причинам озвучивать не хотелось. Вернее, очень хотелось, да вот только воспитание не позволяло. — Что ты здесь делаешь? Лудинов от неожиданности поперхнулся воздухом и какое-то мгновение стоял, хлопая ресницами и смотря на наставницу так, словно она — восьмое чудо света в человеческой подобе. Вот только этого счастья ему еще не хватало. Жить по соседству… оставалось только молиться на нормальную звукоизоляцию. Иначе Ольге Евгеньевне не позавидуешь. — Я здесь живу. Мне служебную квартиру выделили, заселяюсь потихоньку. У Макаровой возникла целая кипа вопросов, например, почему Илья стоит тут как ни в чем не бывало без футболки (хорошо еще, что не в трусах-семейках) и словно чего-то ждет, но задаваться ними она ну совсем не хотела. Собственно, хотела она разве что наконец-то лечь спать. Уже через пару дней, однако, Оля ощутила все прелести такого соседства в полной мере. Например, то, что звукоизоляция хромала на обе ноги, а у Лудинова, кажется, появилась девушка, и особо они себя не сдерживали. Женщина особо не раздражалась, даже в какой-то мере завидовала тому, что у Ильи по возвращению с работы хватает сил еще хоть на что-то кроме того, как рухнуть в кровать и отключиться. Спала как убитая, без сновидений, просыпаясь под навязчивый дребезг будильника и иногда обнаруживая, что помощник и его подружка, судя по звукам, то ли уже встали, то ли еще не ложились. А через неделю произошла комедия в чистом виде. Даже и не поздно было — часов, может, семь. В общем, Илья решил что-то приготовить и ему не хватало сахара, а идти в магазин не было ни сил, ни желания. Квартира с другой стороны пустовала, и он решился заглянуть к наставнице и попросить отсыпать ему немного. Оля, как обычно, была измотанная. Артур по своему обыкновению где-то шлялся, что тоже наводило на определенные мысли, и кого угораздило в такое время нанести визит, она даже не догадывалась. Но на пороге стоял Лудинов с широченной улыбкой. — Ольга Евгеньевна, можете, пожалуйста, отсыпать мне немного сахара?.. — начал тот, недоумевая, почему женщина вдруг начала звонко смеяться. — Ты бы хоть оделся поприличнее, — выдавила она из себя, подавляя смех, — сейчас отсыплю. На футболке Ильи большими красными буквами значилось «секс-инструктор». Эту вещь ему подарила одна из многочисленных бывших, и вот он привык ходить в ней по дому, и выбросить как-то жалко. Сейчас он благодарил небеса за то, что Макаровой тоже, как выяснилось, не чуждо чувство юмора, иначе кто его знает, как наставница это поняла бы. А сейчас она в домашней простой одежде, с распущенными по плечам каштановыми волосами, искренне улыбающаяся, вытирающая выступившие от смеха слезы… такой хотелось видеть её чаще. Открытой и домашней, а не холодной и отстраненной, как на работе. Разумеется, потом он даже занес Макаровой кусочек собственноручно испеченного пирога, который к тому же оказался очень вкусным. Яблочный с корицей, ароматный, душистый. В юности Оля тоже любила готовить что-то эдакое, но в последнее время слишком многое на нее обрушилось. Не до того стало. Мало того, что сомневалась в верности своего мужа, так еще и это дело, почти никак не продвигающееся. Илья видел, как следовательница изматывается, и пытался помочь, поддержать, как уж умел. Не позволял засиживаться до ночи и чуть ли не засыпать в обнимку с кипой бумаг, что иногда уже становилось опасной близостью к норме, если шел в магазин, то спрашивал, нужно ли что-то купить, стоически принимал на себя все внезапно обрушивающиеся удары незаполненной документации. Однажды, когда бумажной работы скопилось особенно много, Лудинов просидел, не отрываясь, пока не зачирикали птички за окном и, посмотрев на часы, он не обнаружил, что уже вот пять утра и проще посидеть тут еще пару лишних часов, чем ехать домой. Ольга, разумеется, заметила его «помятость», выданную, наверное, усталостью глаз и небритыми щеками. — Ты что, тут и ночевал? — ужаснулась она, — я же говорила, что много работы… не стоило так перетруждаться из-за меня. Илья слабо улыбнулся — настолько, насколько позволяло состояние после бессонной ночи — и покачал головой. — Вам приходится труднее, чем мне, Ольга Евгеньевна. И я хочу вам помочь, как уж смогу. Я уже все сдал, последний срок ведь был до сегодняшнего утра, а иначе мы бы никак не успели. Внезапно женщина подошла и обняла Лудинова, ничего не говоря. Этой ночью она сильно разругалась с Артуром. Настолько сильно, что тот ушел из дома, даже не собрав вещей, и сил делать еще что-то у нее не было совершенно. Илья вначале удивленно содрогнулся, но все же притянул наставницу к себе, аккуратно обнимая и опуская голову на её макушку. — Как я и думал, да, Ольга Евгеньевна? Да? Ну и черт с этим обмудком. Он не стоит волосины с вашей головы. — Давай на «ты». И зови меня просто Оля. — Просто Оля, — тихо повторяет он. С тех пор они зачастили друг к другу — просто сложилось вот так вот. То чай вместе попить, то попросить отсыпать муки или сахара. Илья однажды даже полочку дома у Макаровой прикрутил под выжидающим Фединым взглядом. В общем, стерпелись как минимум. Да и Лудинов перестал водить девушек — перешел этот этап. Другое дело — что следовательнице все чаще приходилось слушать доносящийся через стену концертный репертуар «Наутилус Помпилиус», изредка сменяющийся какими-нибудь зарубежными группами, которых она не слышала. Объединяло эти песни одно: печаль и надрывность. Мужчину явно что-то волновало, причиняло боль, но он не рассказывал, держал это в себе. Однажды Оля не выдержала — зашла, спросила, в чем дело. Илья поднял усталый взгляд и натянуто улыбнулся. — Я влюбился. Макарова взглянула удивленно. Внутри что-то кольнуло, но это никоим образом не отразилось на её лице. Только спросила, кто же она. Абсолютно беспристрастно. А Илья почему-то не ответил — вместо этого сделал шаг на сближение и нежно поцеловал Олю, ожидая ругательств или пощечины. Но этого не последовало. Когда они отстранились друг от друга, глаза горели чем-то ярким и теплым. Второй поцелуй произошел уже по инициативе Макаровой. Теперь все будет хорошо.