А как же волшебное слово?..

Всё, что слышит Дэдди — это мерный шум крови в ушах. Он похож на гул океана или двигателя — такой же непрерывный и монотонный. Он не слышит собственного голоса, осталось только ощущение вибрации в горле — наушники перекрывают любой звук. А повязка, плотная и мягкая, не пропускает ни единого намёка на свет. Быстро облизнув губы, он сглатывает вязкую слюну и наугад произносит: — Эй, комми, ты там заснул? Я не соглашался висеть тут просто так, пока ты чешешь свою советскую жопу. Возможно, Князев ему даже ответил, но Дэдди не может сказать наверняка. Он глубоко вдыхает носом, но сухой воздух пахнет только бетоном, и лишь тянет откуда-то едва уловимым терпким запахом парфюма. Раздражённый, Дэдди ёрзает в ремнях, с силой проворачивает запястья в браслетах. Но плотная кожа обхватывает их плотно, а руки подняты и разведены в стороны. — Ты бы поторопился, — он не знает, как звучит его голос, но вкладывает в слова весь яд, на который способен. Лёгкое дыхание обжигает шею, ерошит волосы на затылке, и против своей воли Дэдди вздрагивает. Слишком внезапно. Его чувства и без того обострены до предела, и эта щекотка отдаётся пробегающей вдоль позвоночника дрожью. — Чтобы меня впечатлить, нужно что-то большее, — Дэдди хмыкает в тишину. Горячая щекотка исчезает. Наверняка Князев стоит рядом и смотрит — сейчас бы перехватить его рукой под подбородок, уложив ладонь на уёбищную вытатуированную птицу и сжать на ней пальцы посильнее. Вместо этого Дэдди рычит: — Ну что ты там? Он сам на это согласился, но теперь ощущает беспомощную ярость от нетерпения и невозможности хоть как-то шевельнуться. Тёплые пальцы касаются спины, очерчивают всю длину позвоночника, и исчезают. — Да какого хуя? Теперь рука ложится на бедро, аккуратно гладит — и тут же чувствительно сжимает ягодицу, а потом Дэдди ощущает сильный, с отдачей, шлепок. Спина, бока, бёдра, загривок — прикосновения исчезают только чтобы появиться вновь, но для него этого мало, слишком мало и коротко. Дэдди дёргается, кожа браслетов впивается в запястья и лодыжки. Он напрягается всем телом, подаётся назад вслед за исчезнувшим пару секунд назад прикосновением. — Я тебя убью нахуй, — в горле пересохло, и ярость внутри мешается с возбуждением. Ему действительно хочется убить Князева, но ещё больше хочется, чтобы тот подошёл ближе, вновь коснулся его и уже не смел отходить. — Да подрочи ты мне блядь уже! — Орёт он, напрягая горло, и добавляет, зло и одновременно чуть восторженно: — Сука коммунистическая. Он награждён: ладонью на загривке, горячим дыханием на щеке, с силой прошедшимися по напряжённому животу ногтями, и, наконец-таки, сильными пальцами, обхватившими его член. — Мог бы с этого и начать, — он подаётся бёдрами вперёд, насколько позволяют разведённые в стороны и прикованные к опорам рамы лодыжки. — Давай, сделай мне охуенно. Но Князев разжимает пальцы и с силой шлёпает его ладонью по бедру. И отходит — Дэдди больше не ощущает запах его парфюма, не чувствует его дыхание на коже. Он снова остаётся наедине с шумом крови в ушах и ноющим от возбуждения телом. Он может только кричать в тишину и темноту и снова и снова дёргать руками, надеясь невесть на что, и шипеть от раздражения. И надеяться, что это действительно шипение, а не стон, когда касания возвращаются. Их снова много — и снова недостаточно, Дэдди хочется большего. — Да сделай ты уже что-нибудь!.. — Его голос совсем сел, голова кружится, но зато Князев, пусть совсем легко, словно издевается, поглаживает ему поясницу. — ...Пожалуйста?