Вендиго

Морозный ветер незнамо какого месяца настойчиво пробирается под тонкую ткань, изнутри выжигает лёгкие. Дышать невыносимо тяжело — и от холода, и от быстрого бега. Босые ступни ноют и кровоточат, расцарапанные о скрытые снегом камни. Но остановиться, чтобы перевести дух или обмотать ноги куском рубашки Акира не может. Остановиться — означает умереть. Он невольно всхлипывает и поворачивает голову назад, стараясь рассмотреть что-либо во тьме леса, но видит лишь белоснежные сугробы, подсвечиваемые слабым лунным светом и лапами чудовищ тянущиеся к нему ветви деревьев. По звуку тоже не определить толком, смог ли он наконец оторваться, все другие звуки заглушаются биением его сердца. Останавливается он только тогда, когда бежать дальше становится попросту невозможно — гора впереди резко обрывается бездной, в которую Акира лишь чудом умудряется не рухнуть. Он делает шаг назад, другой… И упирается спиной во что-то мягкое, надрывно дышащее. Разом на перепуганное сознание наваливаются звуки: сиплое воронье карканье, пронзительные крики сов, щёлканье множества челюстей, низкое протяжное завывание волчьих глоток… Сердце не то что в пятки уходит — насквозь, кажется, готово грудину пробить. Акира медленно-медленно поворачивается назад. С знакомого и любимого лица на него смотрят лишенные даже намека на цвет провалы глаз. — Брат? — на грани слышимости, едва сдерживая крик. Юи — или что-то, очень сильно его напоминающее — раззевает полный клыков рот и тянется к чужой беззащитной шее. Акира закрывает глаза и ждёт, когда зубы вопьются в него, вырывая кусок плоти. Ничего не происходит. — А…ки…ра… Вместо зубов — холодные руки, обвивающие дрожащее от страха тельце. Не открывая глаз, Акира накрывает чужую ладонь своей. А дальше накрывает уже его самого — спасительной темнотой обессилевшего сознания. *** В темноте одна за другой загораются картинки из детства. Как ласково брат трепал его по голове, как улыбался — только ему и никому боле. Как нежно касался своими губами его, когда никто не видел. Светлые воспоминания прошлого резко сменяются на темные нынешнего. В них брат уже не улыбается — вгрызается в плоть деревенских женщин, рвет тела их на части, под кожу проникает когтями-стилетами. Воет, рычит диким зверем, в спине выгибается кошкой. Как после оборачивается на скрип снега — Акира на крики выбежал, не надев даже башмаков. Как по губам его окровавленным он читает «беги». Резко распахивая глаза, Акира едва не падает с дерева, вывалившись из импровизированного гнезда — непонятно как держащихся на ветках досок, обкиданных тряпками. Преимущественно окровавленными тряпками. Акира морщится и чешет отросшими ногтями кожу, желая как можно скорее принять теплую ванну. А после замирает, вспоминая события ночи. В «гнезде» только он да мертвая белка. При взгляде на неё невольно начинает урчать живот. Он смотрит вниз, прикидывая, сможет ли самостоятельно слезть, и приходит к неутешительным выводам. Юи до сих пор нигде не видно. Появляется он только к ночи, таща за собой половину чьего-то трупа. Акиру мутит и он отворачивается, чтобы не видеть этого ужаса. Его начинает потряхивать, когда на колени падает кусок свежей плоти, но он находит в себе силы улыбнуться и посмотреть в /не/знакомые глаза. — Всё хорошо, братик. Я обязательно что-нибудь придумаю и верну тебя в прежний вид, — сквозь слезы и тошноту, когда Юи касается его поврежденных ступней языком, слизывая кровь. — Ты ведь всё ещё помнишь меня, и это значит, что у меня обязательно получится. Правда ведь? «Если не умру раньше» — остаётся несказанным. *** Окруженный горой из костей, вендиго скулит над мертвым телом кого-то, кто явно был дорог ему в той, прошлой жизни, когда холод ещё не пробрался ему под кожу, не затопил собой всё чувства и воспоминания. Вендиго скулит. И с чавканьем принимается за ещё теплую плоть.