Три месяца спустя
— Считаешь, что выиграешь это дело? — с лёгкой усмешкой спрашивает мужчина, хлопая адвоката по плечу. — Безусловно, у нас есть донос одного из убийц по этому делу, — достаточно самоуверенно произносит другой. — Эх, Шатов! — улыбается вновь мужчина, держа руку на том же плече, — И что по идее ты будешь делать? — Одного в тюрьму на пять лет в связи со смягчающими обстоятельствами, а второго на волю, — пожимает плечами Иван. — Постарайся теперь это объяснить пострадавшему, — уже серьёзно произносит Кириллов, поворачивая на себя Шатова. Тот лишь кивает, мол, будь спокоен, я свое дело знаю. — Николай Всеволодович? — заходя в кабинет, в котором сидел мужчина, что внешне очень пугал: пустой взгляд, по которому не поймёшь, что он сейчас испытывает, тонкие губы плотно сжатые друг с другом, в уголке которых красуется ещё свежий шрам. Рядом с мужчиной, одетым во все строго чёрное, стояла изящная трость с железным наконечником в виде рычащей головы льва. Длинные волосы, на вид мягкие, лежали слишком прямо, прикрывая парой волосинок густые брови. Руки мужчина держал на столе, соединив их в замок, — Здравствуйте, — мужчина не поворачивает головы, смотрит так же перед собой все тем же пугающим взглядом. Шатов чуть вздрагивает и проходит к своему креслу. — Каково состояние дела? — встретившись взглядом с бездонными голубыми глазами, застеленными какой-то мёртвой почти чёрной пеленой, Шатову думается насколько тяжело было бы оказаться на месте этого мужчины. — У нас есть донос одного из убийц. Александра Кравчука, — поясняет Иван, сглотнув, — Он помог нашему делу, сдав своего напарника. — Венеамин, верно? — почти не моргая, Николай смотрит на адвоката. Голос его звучит грубо, низко и совершенно бэзэмоционально. — Верно, — кивает он. — И что в итоге? — Зарецкого мы посадим за убийство, но в связи со смягчающими обстоятельствами это выйдет лет на пять. Глаз Ставрогина дёргается, а брови сдвигаются к переносице. — Пять лет? — Звучит более грубо, — А второго, который все это сделал на самом деле, вы отпустите? — напряжение в его теле чувствуется даже на расстоянии. — Важно не то, что было, а что мы сможем доказать, Николай, — как можно спокойнее объясняет адвокат. — Я видел их лица, видел все, что они сделали, черт возьми. Мне обязаны поверить! — он ударяет по столу, не в силах совладать с эмоциями. — Вы потеряли сознание, — дернувшись, отвечает Иван, — Вам не поверят, списав это на помутнение. — Он изнасиловал и убил самое ценное, что у меня было. Прямо на моих глазах, — рычит Николай, сжимая руки в кулаки, до хруста в пальцах. — Послушайте, Николай, — Шатов слегка отодвигается, боясь, видимо, получить по лицу, — Мы проиграем это дело, если выставим что-то, чего доказать мы не сможем. К тому же с Вашей ориентацией. Он убил и изнасиловал, насколько мне известно, Вашу «невесту»? Как его звали? Пётр Верховенский, я правильно помню? — Ставрогин заметно мрачнеет, когда Шатов произносит «его» имя, — Поймите, в России «таких» не любят. Потому Вы должны быть рады уже тому, что мы можем посадить одного из них. Это дело выигрышное. Оба выходили из кабинета со своими мыслями и осадком на душе. Если Ивану по большей части было все равно, не первый день он сталкивается с таким, просто немного жаль, видимо, любили они сильно. То Ставрогин был взбешен сильнее, чем, когда приходил в это здание. — Как прошло? — обеспокоенно спрашивает Алексей. — Ну, лицо у меня на месте, поэтому вроде неплохо. Конечно, он не согласен, но что мы можем? Суд и так закрыл глаза на его «ориентацию» в связи с тем, что он военный. Может он и поймёт, что лучше так, чем никак. Три месяца Ставрогин жил с ощущением полной, убийственно тишины. Он каждую ночь видел один и тот же кошмар, а каждое утро просыпался лишь с одним горьким желанием мести. Даже сейчас, идя по холодной осенней улице, Николай возвращается мыслями к началу лета, когда все было хорошо… Воспоминания улыбки Петра резко меняются на застывший ужас на мёртвом лице. Это изводит лучше любой тренировки, лучше, чем что либо. Страшно даже слушать смех Верховенского в голосовых сообщениях, которые он присылал ему за все то время, что они были вместе. Кольцо с пальца Петра теперь красовалось на шее Николая, обжигая кожу на его груди, каждый раз, когда он думал о нем. Ставрогину уже не страшно переходить дорогу с закрытыми глазами, не важно, горит ли зелёный. Уже ничего не важно. Печально одно: каждый раз машины останавливаются, слышны крики водителей, а Ставрогин лишь глухо усмехается. «Какие добрые» — Звучит в голове мужчины. — Привет, — через каждый день в течение трех месяцев Ставрогин приходил на могилу к Петру. Клал рядом с плитой свежие ярко-красные цветы, розы, которые он любил, — Ты помнишь, — начинает Николай, садясь на маленькую лавочку возле той же плиты. Он оставляет трость, с которой теперь вынужден ходить из-за хромоты, и смотрит куда-то вниз, на свои ноги. Страшно смотреть на выгравированное фото Верховенского, — Какой сегодня день? — голос его уже не такой грубый, в нем нет былого вызова всему живому. В нем сплошная боль и плачь. Собравшись с силами, Николай поднимает глаза на этот мраморный камень. Фотографию Ставрогин выбирал сам, оттого больнее. Верховенский улыбается ему, а сердце сжимается с невероятной болью, будто ещё чуть-чуть и оно взорвётся, — Петь, — привычка называть людей по полным именам куда-то улетучевается, когда нужно показать всю ласку, на которую вообще способен Ставрогин, — Сегодня наша свадьба. В голову тут же ударяют воспоминания, когда мужчина впервые решился сделать это серьёзное предложение. — Ты можешь объяснить, что происходит? — Пётр тогда был более, чем взбешен тем, что Ставрогин буквально игнорирует его весь день, отвечает сухо, говоря «потом, все потом», — Зачем мы сюда пришли? — все не унимался он, когда Николай под ночь привёл его на крышу какого-то высокого здания, где стоял столик на двоих и горели маленькие свечи, а позади сиял ночной город Москва. — Верховенский Пётр, — слишком серьёзно начал тогда Николай, подведя Петра к столу. Парень заметно вздрогнул, но продолжил ждать ответа на все свои вопросы, а когда Ставрогин опустился на одно колено, рыжеволосый и вовсе прикрыл рот рукой, широко распахивая свои ярко-голубые глаза, — Мы с тобой уже полтора года вместе. Ты знаешь, я не привык говорить или делать что-то романтичное, но позволь сказать, что это были лучшие полтора года во всей моей жизни. Я до сих пор не верю в тот день, когда мы случайно встретились в кофейне. А ведь встреча получилась глупой, ты был раздражен чем-то и пролил на меня кофе. Помнишь? — Николай смотрел на такого счастливого Верховенского снизу-вверх и тоже невольно улыбался, — До сих пор не верю, что ты влюбился в такого старика, как я. Не верю, потому что все это похоже на сладкий сон, которого я не достоин. И я много думал, за что мне такое счастье, но так и не нашёл ответа. Вместо этого я лишь хочу спросить тебя, — он тихо выдохнул, понимая, что своей бывшей жене так нервозно не было делать предложение, как ему, — Ты выйдешь за меня? — Дурак, да? — Первое, что услышал тогда Николай, а затем почувствовал, как его крепко обнимают за шею и всхлипывают где-то над ухом, — Конечно, выйду. Я люблю тебя, черт возьми, Ставрогин! — Помнишь? — снова спрашивает Ставрогин, невольно улыбаясь этим воспоминаниям. Сердце снова больно щемит, а глаза неприятно щипит, — Хотел бы я сегодня снова спросить у тебя, правда ли ты согласен выйти за меня, — он не выдерживает и отводит взгляд, чувствуя, как по щеке ползёт ленивая слеза. Ветер поднимается сильный и Ставрогину хочется верить во что-то, что раньше отрицал. Хочется верить, что тёплый ветер, касающийся его лица — это тёплые, родные руки Петра, что пытаются успокоить и сказать «Помню, конечно, помню».Пять лет спустя
Николай слишком редко ходил в церкви, не веруя в Бога уже очень давно, потому даже сейчас не понимал, для чего пришёл сюда. Для чего стоит у свечей, вглядываясь в лики святых. — Что-то ищешь, сын мой? — спрашивает священник, подходя к мужчине. — Вы думаете правосудие существует? — оглядывая каким-то совершенно пустым взглядом иконы, спрашивает Ставрогин. — Это весьма растяжимое понятие, — тихим, слишком спокойным голосом отвечает священник, вглядываясь в черты лица того, кто явно не пришёл за прощением, — В нынешнем мире вряд ли все знают, что на самом деле являет собой правосудие. Мужчина слышимо усмехается и чуть поворачивает голову, устремляя пустой взгляд прямо на «служащего Богу». В этих глазах давно не видно души. Ни чёрной, ни светлой. Её словно разорвали на части. — А Вы? Знаете? — Вероятно моё мнение насчёт этого тебе вряд ли надобно, — спокойно отвечает старик, слегка склонив голову набок. — Верно, — Ставрогин снова отворачивается, складывая вторую руку поверх первой, что лежала на трости, — Считается ли грехом, совершение самосуда? — Ставрогина не слишком беспокоило совершит ли он грех, ему было интересно, наверное, посчитать сколько их вообще. — Для Бога, мой мальчик, возможно. Но для самого себя. Если намерения твои оправданы, если это в твоём понимании правосудие, — священник тоже переводит взгляд на иконы, перекрестившись затем, — Для тебя это будет не грехом, отнюдь. — Полагаете, — Ставрогин чуть задумывается, а затем сжимает наконечник, — Если я считаю смерть лучшим правосудием — это вовсе не грех? — он поворачивается вновь на священника, в лице которого видит лишь сострадание. — Бог простит, — тихо отвечает он, крестя Ставрогина, — Бог простит, мой мальчик. Пять лет Николай жил с одной мыслью: отомстить, совершить нужное ему правосудие. Виновен? Понеси наказание. Каждый человек должен отвечать за свои поступки. Ставрогин переодевает военную форму на черную одежду, стоя возле старой фотографии его и Петра: Верховенский обнимает его за шею, улыбаясь во все 32, пока недовольный Ставрогин, пытается отвернуться от камеры. — Всё будет хорошо, — произносит он с лёгкой улыбкой, надев перчатки на руки и надевая небольшой рюкзак, а затем беря фотографию, — Обещаю, — он прислоняет её ко лбу и закрывает глаза, громко вдыхая и выдыхая. Пять лет достаточно долгий срок, чтобы придумать, решиться и перепроверить весь свой план. Николай, будучи военным (лейтенант по званию), прекрасно понимал, что такое стратегия, как ею пользоваться, а самое главное у него было все необходимое. Нужно было только дождаться нужного момента. А терпение у него хорошее. На дворе была ночь, когда он покинул свой дом, надевая на голову чёрный капюшон толстовки. Убирая руки в карманы, Ставрогин снова и снова прокручивал в голове уже выученный маршрут. — Да похуй, заткнись! Не убили же тебя! — до противной боли и тошноты знакомый голос говорил Ставрогину о том, что он в принципе на нужном ему месте. — Ты подставил меня! — кричал второй в старой какой-то поношенной квартире первого этажа. На кухне горел свет, стояли спиртные напитки и жутко воняло, стоило подойти ближе к окну. В голове Николая не было ни одного приличного слова, хороший самоконтроль помогал ему справиться с желанием просто застрелить обоих, забыв про изыск. Он зашёл в подъезд за каким-то человеком, без труда находя нужную квартиру и не снимая перчаток, пару раз позвонил в звонок. Через две минуты они откроют дверь, через минуту человек, вошедший в подъезд перед ним зайдет в лифт. Николай косо взглянул в сторону площадки с лифтами, двери открылись и человек скрылся. Хорошо. Вместе с тем послышались тяжёлые шаги в коридоре. Ставрогин сжал пистолет в руке, отсчитывая про себя каждую секунду. Замок щёлкает и дверь открывает тот, кто стрелял тогда в Ставрогина. Что ж, как говорится, земля круглая. Николай без труда целиться в коленную чашечку стреляя туда ровно два раза, после чего толкает щуплого мужчину в грудь, не сильно, но этого хватает, чтобы он упал. Дверь за собой он захлопывает, чтобы соседи не сразу отреагировали на крики. Выстрел они проигнорируют, здесь это слышат часто. Ставрогин уж за пять лет успел это заметить. — Что блять? — выбежав в коридор, выплюнул жирный. Ставрогин снимает капюшон, наслаждаясь тем, как искажается чужое лицо, — Ты, сука, — Звучит из противного рта. Ставрогин стреляет мужчине в плечо, прежде чем тот дёргается за пистолетом. Убивать он умел куда лучше, чем признаваться, пусть даже и себе, в чувствах. Как никак он всю жизнь на это положил. Хватает пары шагов, чтобы подойти к мужчине и ударить его по голове, тем самым обездвиживая. Оставив на время Кравчука, Николай наконец обращает внимание на жалкое подобие человека позади себя. — Не убивай, — скулит он, хватаясь за колено, — Прошу, я ни в чем не виноват, я не хотел, — руки, да как и все тело его дрожат. А Ставрогин смотрит прямо в глаза, прожигая мёртвым взглядом, горящим лишь одним желанием крови. — Прошу, — продолжает умолять он. По расчётам Николая на второй выстрел только насторажатся, повременив вызывать полицию, что находилась отсюда достаточно далеко. Примерно в 40 минутах езды, это убрав любые помехи на дороге. Он направляет дуло на лоб тощего, одними губами произнося «Пуф», затем слышится выстрел. В глаз попадает маленькая капелька крови, отчего Николай морщится и осторожно вытирает, размазывая её по веку. Многие люди сомневаются перед тем как выстрелить и почему-то сейчас Ставрогину вспоминается, что Верховенский был совсем не из тех людей. Когда он попросил научить его стрелять, Николай думал, что парень замнется, испугается и не сразу выстрелит. Но взглянув тогда в его глаза, услышав выстрел в тот же миг, что пистолет попал в руки Петра, Николай наконец понял, почему так быстро они поняли друг друга. В них обоих была та же пустота и некая отчаянность. И пускай Верховенский отлично это скрывал за детской улыбкой, Ставрогин отлично видел по глазам, сколько боли он пережил, пока они не встретились. Николай тогда пообещал себе, что больше не позволит ему плакать, иначе не простит себе. Хватит с этого мальчишки тяжёлого детства. Но вспоминая это сейчас, так хочется прислонить пистолет к виску, хочется просто убить главного виновника. Но Ставрогин держится, сначала нужно разобраться с тем, что валялся без сознания на вздутом полу. Проснувшись после сильного удара по голове, убийца лишь мычит не в силах ни двигаться, ни говорить. — Доброе утро, — произносит Ставрогин, сидевший все это время рядом и терпеливо ожидавший пробуждения. Он успел привязать того к стулу и вколоть что-то наподобие яда, что на время обездвиживает, но боль не убирает, напротив, слегка увеличивая её. Мужчина косится на Ставрогина, сидящего в тёмной части кухни и снова что-то мычит. — Неприятно это, да? Быть неспособным сделать совершенно ничего? — вставая с места, спрашивает Ставрогин, — Ничего, я понимаю, — он поджимает губы и подходит ближе, держа в руке нож для рубки мяса, — Ты же помнишь, кто я? И вновь в ответ мычание и вытаращенные глаза зеленого цвета. — Прекрасно, — кивает Ставрогин, беря маленькие ножницы, кажется, маникюрные, — Смотри сюда, — он показывает их мужчине, — Захочешь закрыть глаза, я отрежу тебе этим веки, понял? — он склоняет голову чуть набок и внимательно смотрит, — А этим, — он все же показывает нож для рубки мяса, — Я отрежу твой член, который ты привык пихать куда не надо. Ставрогин кладёт эти предметы на стол рядом с мужчиной и берет со стола позади кусачки. — Слишком много некрасивой речи вылетало из твоего рта, пока ты трахал моего мальчика, — вспоминать противно и слишком ненавистно, он все ещё держится, чтобы не начать прямо сейчас, — Ими я вырву твои зубы, ты в детстве дарил их фее? — Николай жесток настолько, насколько считает нужным с этими людьми. Да их даже людьми то тяжело назвать. Правосудие по сути не может жалеть кого-то, а Ставрогин сейчас для самого себя и есть лицо этого правосудия. Он берет обычные, садовые ножницы и тоже показывает их испуганному мужчине, — Сказать для чего? — в ответ снова неразборчивое кряхчение, даже смешно, как может кто-то настолько жалкий испугаться, если с ним сделают все то же, что делал он, — Для твоих жирных пальцев, которые ты тоже суешь куда попало. Мама в детстве совсем не учила манерам? Решив больше не мешкать, Николай, надевает на лицо маску, чтобы кровь не попала на него, пачкая кожу. — Быстрее начнём, быстрее закончим, — он натянуто улыбается, беря в руки кусачки и отлепляя с губ мужика скотч, что вырывает пару волосинок с усов. И снова слышно мычание, которое лишь доставляло удовольствие Ставрогину. Он на секунду останавливается и берет телефон в руки, вкладывая его на стол, — А знаешь, без музыки как-то не то, — он нажимает «play» и тут же слышится смех, когда-то любимого Ставрогиным человека. Сказав, что включит музыку, он не врал. Для него это и правда лучше любой музыки. Как же хорошо все это ломает чужую психику, буквально рушит на мелкие части, на этом можно было бы остановиться, но Ставрогину мало. Они же не остановились на краже. Он раскрывает рот мужика, зная, что сомкнуть его он не сможет и с лёгкой ухмылкой снова берётся за кусачки. — Раз, — произносит он, прилагая усилия, чтобы вырвать первый зуб. Сквозь смех на фоне, прорывается вопль полный боли и Ставрогин не мешкает, зная, что насчёт три соседи точно начнут звонить в полицию, — Два, — он вырывает ещё один зуб, снова получая в ответ крик, — Три, — и ещё один зуб летит на пол, пока Александр с ужасом стонет и чуть ли не плачет. Николай вслушивается в смех снова и снова вспоминает ту жуткую картину надругательства над его мальчиком. Именно память об этом заставляет Ставрогина двигаться дальше, буквально кромсая мужчину на разные части, пока тот кричит от боли и в конце концов хрипнет. К концу своего суда, Ставрогин уже стоял весь в крови, а за окном (в далеке ещё) послышались полицейские мигалки. — Вовремя, — смотря на часы, произносит Николай. Батарея на телефоне села минут пять назад, поэтому в комнате было убийственно тихо. Ставрогин снимает одежду поочерёдно. Начиная перчатками и кончая бельём. Перспектива быть пойманным его вовсе не пугает и бежать он не намерен. Лишь спокойно идёт в сторону двери, в которую уже ворвался отряд, наставляя на него пистолеты. — Ставрогин Николай Всеволодович, — Звучит женский голос судьи, на столе которой стоит золотая табличка с именем «Шатова Дарья», — Обвиняется в убийстве двух ране судимых людей, а именно Кравчука Александра Григорьевича и Зарецкого Вениамина Игорьевича. Николай стоит смиренно, не чувствуя вины за свои действия. Он стоит прямо по середине зала с приставленным к нему охранником и не чувствует ничего, кроме приятного покоя. Он знает, что правда на его стороне, чтобы суд ему не предъявил, а Ставрогин явно виновен лишь в одном. Смешно или нет, но Николая защищает тот же адвокат, что когда-то оправдал доносом убийцу Верховенского. — Состояние Николая нестабильно, — Звучит из уст Шатова, — Он давно принимает таблетки, выписанные ему его же психотерапевтом, — Ставрогин лишь усмехается этому, ведь таблетки то выписывают, а пить их он не пьёт, в этом не было нужды с того дня, как появился Пётр, — Посему прошу смягчить его приговор, сославшись на его невменяемость во время совершенного убийства. Учитывая, что эти люди убили его друга, — это мерзкое слово «друг», так не подходящее к описанию Петра. — Невесты, — поправляет его Николай. — Прошу прощения, — Звучит голос судьи, — Обвиняемый, Вы хотели что-то сказать? — Да, Ваша честь, — звучит спокойный голос Ставрогина, — Мой адвокат не прав. — В чем же? — удивляется женщина, складывая руки друг на дружку. — Во всем. Поверьте мне, я был абсолютно вменяем, как и сейчас, — он чуть дёргает головой, поправляя отросшие уже по плечи волосы, — Таблетки, что были упомянуты Иваном Шатовым, я давно не принимаю. Видите ли, когда в моей жизни появился Пётр, как раз тот «друг», — он специально сделал ударение на этом слове, — Мне они перестали быть нужными. И напрасно Вы назвали Верховенского моим другом. Отнюдь не друг он мне, попрошу заметить. А моя невеста, — в зале послышался какой-то глухой шёпот и Ставрогин представлял, о чем они шепчутся. — Коля молчи! — вдруг вскочила его мать, Варвара Петровна, — Молчи, ирод! — Маменька, — он поворачивается к женщине, — Успокойтесь, совсем на старости лет умом тронулись. — Попрошу тишины в суде, — стуча пару раз своим молоточком, произносит Судья, — То есть, Николай Всеволодович, я Вас правильно поняла? Вы хотите сказать, что намеренно убили тех людей, что причинили вред Вашей… Невесте? — Абсолютно верно, — улыбается Ставрогин, снова смотря на судью, — Дашенька, видите ли, это моё правосудие. Пять лет назад вы отпустили на волю человека, что убил и изнасиловал дорогого мне человека. И меня бы вы отпустили, если бы признали меня сошедшим с ума. Меня, человека, что жестоко убил двоих людей, пусть и в наказание. Вы не меняетесь, — вскинув густые брови, произносит Николай. — Попрошу Вас не грубить судье, — оскорбленно произносит Шатова. — Вы совсем отупели за время сидения в этом здании? Я говорю о том, что разорвал на части человека, а второго не колеблясь застрелил. Вы слышите это? И продолжаете думать, что я сумасшедший? У вас есть семья? Конечно, есть, — он смотрит в сторону адвоката, — Ваш брат, верно? — судья вздрагивает, — Чтобы было, если бы на Ваших глазах, Иван, Вашу сестру бы изнасиловали, пока она кричала, пока ты не мог ничего сделать, лишь смотреть на её слезы? Чтобы было, если бы последнее, что ты видел было бы перерезанное горло родного человека? — он делает паузу, а следом продолжает, пока все ещё молчат, — А когда бы ты обратился за помощью, тебе бы сказали, что одного из убийц твоей сестры оправдали, а второго посадили всего лишь на пять сраных лет? — этот намеренный переход на «Ты» не более, чем попытка поставить Шатова на свое место, — Разве ты бы не думал о мести, о действительном правосудие, где все получают, что заслужили? — Если я правильно поняла, — Начинает женщина, прокашлявшись, — Вы говорите о том, что каждый человек должен нести ответственность за свои поступки? А как же Вы, неужели Вы не думаете, что Ваша невеста была бы против? Ставрогин касается маленькой верёвочки на его шее, что служила напоминанием о когда-то висевшем на ней кольце, что теперь было закопанно в могильную землю у самой плиты Петра. — Боюсь, он давно мёртв и ничего не чувствует, — отвечает Николай с больной улыбкой, а затем дернувшись в сторону довольно быстро, забирает пистолет охранника, что опрометчиво оставил его без присмотра. В зале дергаются и слышатся крики, — Я тоже обязан нести ответственность за свои дела. Но только я сам себе судья, — Николай подносит пистолет к виску и не медля стреляет, зажмурив перед этим глаза, возможно, с надеждой, что «тот мир» есть и там он встретит человека, чьё имя когда-то должно было стать Ставрогиным Петром Степановичем.