Тентакли

— Закрой глаза. По нежной коже скользит тонкая ткань, тоже нежная и мягкая. Она свернута в несколько слоев, получается достаточно плотно, чтобы совсем ничего не видеть сквозь тугую повязку. — Не бойся, вот, держись за руку. Сейчас, сейчас, проходи сюда, ступай осторожно. Ее тянут вперед, не слишком сильно, но настойчиво. Она идет туда, ведомая теплой ладонью, звук шагов глухой, скрадывается шершавой поверхностью пола. У голоса проводника появляется слабое эхо, наверное, они входят в большое и пустое помещение. — Остановись здесь. Сейчас снимем с тебя все эти лишние тряпки. Разоблачение начинается с туфель. Сперва ослабляют ремешки, затем снимают туфлю с одной, а за ней и с другой ноги. Босые ступни погружаются в длинный, густой, немного скользкий ворс. Ковер? Мех? Ловкие пальцы расстегивают маленькие тугие пуговки на манжетах, потом одну, две, три такие же — от горла вниз. Вытягивают невесомую шелковую блузку из штанов, поднимают полы вверх, вместе с руками, тянут выше, выше. Снимают, осторожно высвобождая голову, затем и руки. Повязка держится крепко и плотно, но сквозь нее видно чуть-чуть света. Он фиолетовый. Или это ткань фиолетовая? Палец подцепляет бретельку лифчика, спускает ее вниз, затем вторую, так, чтобы чашечки без поддержки упали и открыли груди. Соски уже очень чувствительные, их слегка царапает при этом. Крючки расстегнуты, резинка больше не стягивает ребра, можно вздохнуть глубже. Ноздри щекочет странный тонкий аромат, пока слишком слабый, чтобы разобрать, что это. Она, кажется, ощущает, как горит кожа на ее груди, там, куда прикован взгляд. Жадный взгляд. Требовательный и собственнический. Откуда ей это понятно? Теплые руки скользят по животу, тонкие твердые пальцы спускаются к поясу. Звякает пряжка ремня, края чуть стягиваются, чтобы можно было расстегнуть застежку, шуршит молния — больше нигде не туго, кроме глаз. Штаны спускают до колен, вместе с трусиками, помогают высвободить сначала одну, потом другую ногу. Все. На ней больше ничего нет. Кроме повязки. Она стоит совсем голая, в огромной гулкой комнате, с плотной фиолетовой повязкой на глазах. Ей обещали нечто особенное, нечто никогда с ней не происходившее. Некий подарок, праздник плоти. Искушение наслаждением, так ей говорили. В груди екает, кожа покрывается мурашками, ей все-таки немного боязно и очень-очень любопытно. Вокруг слышны шорохи, то дальше, то ближе, чувствуется движение крупного тела, легкий ветерок, скорее, дуновение. Запах понемногу усиливается. Жадные взгляды перемещаются, ощущаются все более явно, словно огненные поцелуи, кожа горит уже повсюду. Она переступает с ноги на ногу, приподнимает руки, поводит перед собой ладонями, ищет опору. Слышит тихий смех, совсем близко за спиной, хриплый вкрадчивый шепот: — Какая нетерпеливая, сейчас, сейчас, все будет. Запястья вдруг перехватывают чем-то вроде толстого жгута, сначала правую руку, затем левую. Жгут упругий, будто резиновый, немного скользкий, со странными уплотнениями — присоски? Держит крепко, но пока не больно. Руки растягивают в стороны и немного вверх. Два других пупырчатых жгута касаются уголков рта, потом одновременно ползут по подбородку, шее, ключицам, сходятся между грудями. Они совсем тонкие на концах и сильно утолщенные дальше, присоски тоже на концах совсем маленькие, а затем становятся крупнее. Еще они немного шершавые, или скорее бархатистые наощупь и покрыты скользкой вязкой жидкостью, которую, похоже, сами и выделяют, так как ее становится все больше. Жгуты — щупальца? тентакли, вот! — спускаются на живот. И ниже. Немного раздвигают бедра, обвивают ноги, стягивают щиколотки. Толстые, толщиной в руку тентакли протискиваются между бедер и приподнимают ее в воздух. Ноги теряют опору. Щиколотки теперь разведены широко-широко, намного шире плеч, и ноги вытянуты вниз. Она на мгновение теряет равновесие, теряет ощущение верха и низа, пытается взмахнуть руками, но они крепко связаны, тоже широко растянуты вверх и в стороны, все тело как бы натянуто на четыре жгута. Еще один тентакль обнимает ее поперек живота, обвивается вокруг талии. Запах усиливается. Она начинает различать в нем грибные нотки, что-то немного отталкивающее, похожее на чуть подгнившие яблоки, или све́жее — огурец? Запах будоражит, завораживает, возбуждает, пьянит. Она никак не может определить, чем это пахнет. Жженый сахар? Сено? Молодая листва? Сушеная вишня? Воск? Сзади также начинает ощущаться жар. Там кто-то стоит. Очень большой и очень горячий. Он совсем близко, но пока не касается ее. Жар приходит волнами, и приносит с собой запах. Это он так пахнет, значит, тентакли тоже его? Тонкое, тоньше пальца, щупальце касается левой груди. Оно скользко кружит вокруг соска, сминает мягкую плоть, присасывается к нежной коже то в одном, то в другом, то сразу в нескольких местах. Второе щупальце повторяет все это с правой грудью. Она уже давно дышит учащенно, теперь из ее губ вырывается стон. А за ней, прямо у ее затылка слышен хриплый смешок и шепот: — Сейчас, сейчас, все будет, моя сладкая. Еще одно щупальце — она не помнит, сколько их, все равно не разобрать, где у которого конец, где середина — очерчивает ее полураскрытые губы, скользит внутрь, ложится на язык, скользит по нему вглубь и обратно. У него есть вкус, он кажется ей знакомым, тонкий, немного терпкий, но и его невозможно определить точнее. Грудь все же пока получает больше всего внимания, от нее приходят особенно сладкие импульсы, они отдаются внизу живота, между ног, дергают внутри. Там скапливается желание, наливается, набухает, как спелый плод. Оно прорывается стонами, дрожью, ей хочется, чтобы действие переместилось уже туда, где все сжимается и горит. Она начинает посасывать пупырчатое щупальце, обвивает его языком, пытается насадиться на него, пытается дать понять, чего хочет. Ее тело все еще растянуто, она изгибается, пытается потереться о поддерживающие тентакли между ног, пытается свести ноги и получает еще смешок и шепот. Новое — или то же самое? — щупальце обвивает и фиксирует ее шею. Кончик тентакля у нее во рту реагирует на ее посасывания, набухая, заполняя собой весь рот. Его движения становятся мелкими и немного замедляются, давая ей привыкнуть к новому размеру. Терпкая смазка сочится сильнее, она сглатывает ее вместе со слюной. Другой такой же скользкий, горячий, тонкий пока еще конец трется в ложбинке меж ягодиц, ныряет в тугую дырочку, гладит сжатое колечко мышц, словно уговаривая расслабиться, пустить его внутрь. И пробирается все глубже и глубже. И тоже начинает набухать и обильно выделять смазку. По внутренней стороне ног гладящими движениями скользят другие тентакли, то щекоча мелкими легкими поцелуями маленьких присосок, то обжигая поцелуями-укусами больших. Они все ближе и ближе подбираются к средоточию похоти, туда, где все набухло и пульсирует, сжимается и горит, течет и плавится. Жар за спиной становится нестерпимым, и внезапно она ощущает, как ее притягивают к чужому твердому телу, касаются лопаток, притискивают теснее, впечатывают в себя. Мешающие плотному контакту тентакли выскальзывают, перемещаются, теперь между их телами и волоска не протащишь. Тентакль для попы теперь входит снизу и немного сбоку, в горячее лоно наконец протискивается настоящий монстр, правда, без пупырышков, но сразу горячий и твердый. Монстр времени не теряет, начиная древний танец движения туда-сюда. Маленькие скользкие щупальца тем временем уделяют внимание клитору и прилегающим к нему губкам, посасывая и поглаживая все, докуда дотянутся. Ее тело напряжено как струна, ноги и руки по-прежнему растянуты, вес приходится на толстые тентакли между бедер. Что-то посасывает ей пальчики ног, целует ступни, гладит, целует и прикусывает нежную кожу на внутренней стороне голеней и выше. Попу настойчиво мнут, тоже покусывают и целуют вездесущие отростки. Шею их поцелуи обжигают особенно сильно, там наверняка и места живого потом не останется. Груди также никто не переставал мять, сосать и гладить. Посасывают и кончики пальцев на руках, то один за другим, то все разом. Все подходящие отверстия на ее теле заполнены движущимися набухшими отростками, и это не только тентакли. Ритм движения то синхронизуется, то будто нарочито ломается, поднимая ее все выше и выше по крутой тропе наслаждения, неотвратимо подводя ее все ближе и ближе к обрыву. Живот тоже поглаживает тентакль, и по ощущениям от него она вдруг понимает, что когда член с силой входит в нее, то он натягивает ей живот изнутри, и тогда головка наверняка заметно выпирает на нем этаким упрямым бугорком. Эта воображаемая картина возбуждает ее еще сильнее, хотя казалось бы куда уж. В ушах ревет кровь, она с трудом различает хриплый шепот: — Сладкая, сладкая, я же обещал тебе все, моя маленькая. Да, да, и вот так еще, и так… Мелкие поцелуи в лицо, в уши, ее распятое тело целуют, кусают и мнут сразу в тысяче мест, три горячих толстых поршня непреклонны и неустанны, распирают и безжалостно дерут ее, и вот-вот раздерут на мелкие клочки не только плоть, но и душу. Мощный тентакль особенно требовательно прижимает ее к твердому телу за спиной, и она вдруг понимает, что вот эти два упругих мягких шара под ее лопатками — это пышные груди, такие же, как у нее. А язык, орудующий в правом ухе — раздвоенный и слишком длинный. Картинка в мозгу щелчком встает на место, и с осознанием того, где и с кем все это у нее происходит, она наконец срывается в неистовый и небывалый оргазм. — Добро пожаловать во Дворец Принца Наслаждений, маленькая. Здесь тебя научат правильно служить Слаанеш. А это была всего лишь вводная лекция, сладкая.