терпи

— терпи, принцесса. с детства говорят ей горничные, потому что знают: терпеть в этой жизни атанасии придется много. они лишь подготавливают ее к этому, не более. атанасия совершенно не довольна, ей грустно, она хочет внимания и заботы, но их, заведомо, не получает. вместо этого даже хуже: ее дом разворовывают, думая, что она дурочка каких свет не видывал и все равно ничего не заметит., но она замечает. все, вплоть до единой мелочи. остается терпеть, сцепив зубы, опустив взгляд огромных топазовых глаз куда-то вниз и сжимая кулаки, а что ей остается? она даже повысить голос не может: ей сразу же дадут оплеуху и даже это останется безнаказанным. потому что забыта. потому что нелюбима никем в этой жизни. потому что рождена быть терпилой. и она покорно терпит. терпит, даже увидев, как холодно смотрит на нее, маленькую девятилетнюю девочку, отец. будто убила кого-то. ей тогда даже сразу же захотелось зарыдать от счастья: папа здесь, папа ее спасет… но нет. глупо было надеяться на что-либо. и все же, она не переставала трудиться; нет, даже наоборот: сидела за учебниками днями и ночами, училась играть на фортепиано и танцевать. выучила все книги по этикету наизусть. она думала, она надеялась, что отец спасет ее. спасет, увидев, чего она достигла; ведь и достигла она не малого: ее по праву могли считать гением. она терпела все выходки своих жалких горничных, терпела ноющую боль в голове, когда долго засиживалась за учебой и голод: есть было почти нечего, да и некогда. она вытерпела все это ради… да, ради того же холодного взгляда на своем собственном дебюте. ее никто не сопровождал (кому нужна забытая девушка, пусть и принцесса? она же впала в немилость сумасшедшему императору) и она оставалась в стороне до самого конца., но тот единственный взгляд, что он бросил на нее уходя, явно не говорил о проявлении нежных чувств за все те заслуги. наоборот. все большее презрение читалось в ледяных глазах отца. на том же дебюте появилась и она: сладкая до тошноты и милая девочка. дженнет маргарита., но кажется, она теперь де эльджео обелия, а не маргарита. почему? за что отец обходится с ней подобным образом? атанасия ломала голову, не понимая, что сделала не так., но терпела. терпела, когда дженнет восхищенно наблюдала за тем, как она вышивает и просила научить ее также (глупая девчонка, что ты делала в поместье альфиус все эти годы, если собиралась так нагло войти в их семью?); терпела, когда та лезла обниматься (идиотка, прекрати этот спектакль). терпела, когда дженнет лезла к ее, атанасии, отцу и называла его до ужаса сахарным и ванильным, как и все ее существование: «папочка». терпела. видит бог, терпела; скрипя зубами, впиваясь ногтями в ладони и раздирая их до крови, но терпела. сидя в темнице — терпела?.., но нет. терпения не оставалась, хотелось завыть от той дичайшей боли, что она испытывала. не от кандалов, что натирали запястья, не от особенно сильного голода — она привыкла к нему в какой-то степени. она хотела кричать и плакать, крушить все вокруг (но в камере крушить нечего). вырвать идиотке дженнет ее прекрасные каштановые волосы, выбить ей зубы (о да, все, до единого), окунуть ее лицо в воду, подержать там, заставить пройти ее через все то, что прошла сама атанасия, подержать без еды и воды в камере несколько недель и сжечь. поджечь и наблюдать за тем, как она горит и кричит, метаясь в агонии, как пузырится и плавится ее фарфоровая кожа, как спустя какое-то время она уже не может кричать и ей остается всего-навего хрипеть, надеясь, что ее кто-нибудь спасет. как еще спустя время она задыхается, под улюлюканье толпы, не в силах ни метаться в агонии, ни кричать, ни даже хрепеть. наблюдать за тем, как закатываются ее глаза, как она медленно и мучительно умирает, не только снаружи, но и внутри, подобно самой атанасии. да, наверное только так дженнет могла бы понять ее хоть наполовину. волоча собственные ноги к эшафоту под громкое улюлюканье толпы, она не хочет ни плакать, ни терпеть. она не хочет н и ч е г о. ей уже нечего терять. у нее никогда не было чего-то, что можно потерять. ну, начиная с того самого момента, как отец посмотрел на нее тем взглядом, которым обычно смешивают человека с грязью. да, будто она была лишь жалкой пылью под его ногами. атанасия горько усмехнулась, кинув взгляд в сторону отца и сидящей рядом с ним дженнет. довольны, небось, избавится от «ужасной злодейки». да, у нее никогда не было ничего, что можно потерять. отец не был тем человеком для нее, которого можно «потерять», ведь она совсем ничего для него не значила. дженнет? да она бы собственными руками подвергла ее таким мукам, что та бы умоляла ее, валясь в ногах, прекратить. сейчас, чувствуя как на ее шею набрасывают петлю и затягивают, она уже ничего не хочет. лишь безразлично оглядывает всех, даже не проклиная. просто смотрит. опора уходит из-под ее ног и атанасия, скорее из рефлекса, чем собственного желания, хватается за туго обхватившую ее шею петлю, пытаясь ослабить ее. расцарапывая горло в кровь и тщетно пытаясь выбраться, она барахтается, словно тонущий человек (она и так потонула в своем отчаянии, так давно, что даже и не помнит когда). наверное, она выглядит очень глупо со стороны. наверное, она всегда выглядела глупо терпя все унижения и надеясь на что-то. теперь атанасия это поняла… но сейчас уже поздно о чем-либо жалеть. ведь эта сказка никогда не была о ней. все в этой сказке принадлежало лишь дженнет и она все забрала. все то, что принадлежало ей по праву., но если у атанасии есть хотя бы одно маленькое предсмертное желание, то она бы хотела, чтобы однажды, когда-нибудь, терпела дженнет, терпел кто угодно, но не она. чтобы был ее собственный мир, где все и немного больше принадлежит только ей и ей одной. чтобы… она была любима. хрусть.