Август

Однажды Эрика села на велосипед и поехала через весь Гротхаузен к тому месту, откуда не собиралась возвращаться. Она знала, что Шарлотта хватится ее, когда проснется, знала, и потому написала: “Дорогая моя, я хочу оставить тебя, помня твое лицо. И я не хочу потерять свое. Я люблю тебя, прости, что никогда тебе этого не говорила. Печенье под салфеткой на кухонном столе”. Когда Эрика крепила записку к холодильнику магнитом с надписью “Люцерн 1998”, глаза резало от слез. Как больно осматривать этот дом в последний раз — гнездышко, где она узнала покой. Где выросли ее дети, где она провела последние тридцать лет. Шарлотта дремала в кресле-качалке - часы пробили пять пополудни. Худая веснушчатая ладонь лежала поверх одеяла, длинные седеющие пряди волос выбились из пучка и закрывали глаза. Эрика подошла ближе, чтобы взглянуть в изнуренное даже во сне лицо. — Ну вот и все, — ласково сказала она. — Мы увидимся с тобой на том свете, если есть Бог. А если нет, нечего тут и говорить. Несколько месяцев назад Эрика впервые испытала кратковременную потерю памяти. Она очутилась на обрыве вместе с велосипедом и котомкой еды, но как доехала туда, не знала. Она и раньше забывала какие-то вещи - сначала мелочи, потом не только мелочи, - но никогда не теряла память. Должно быть, Эрика пробыла на обрыве достаточно долго, потому что Шарлотта отправилась ее искать, а так как ноги у той были больные, попросила соседа-почтальона подвезти ее на автомобиле. Молодой Грюнемайер подкатил к самому краю, и из машины так быстро, как могла, выбралась Шарлотта. Она была бледна, ее пальто было застегнуто всего на две пуговицы. Тогда Эрика и поняла, что случилось нечто ужасное: старость начала забирать ее разум. Эрика сразу составила план действий. Так же, как в послевоенной молодости, оставшись вдовой с четырьмя детьми, которых нужно было как-то прокормить, Эрика не собиралась сдаваться на волю случая. Она не даст деменции отнять свою жизнь. Она отнимет ее у себя сама. В последние месяцы Эрике снились странные сны. Воспоминания шестидесятилетней давности все чаще приходили к ней ночью, она видела концлагерь, нюхала дым печей, ела опротивевший редьковый суп. Эрика ехала на велосипеде. Стоял август — спелые яблоки падали с деревьев, стрекотали сверчки. Прекрасное время, подумала Эрика. В такое время хорошо уйти. Эрика познакомилась с Шарлоттой в Лондоне в шестидесятые. Обе работали машинистками в конторе. Эрика зарабатывала на хлеб после смерти мужа, Шарлотта поссорилась с семьей после того, как родила ребенка вне брака, и в маленьком городке о ней пустили дурные слухи. Женщины поддерживали друг друга, чем могли. Вместе воспитывали детей, вскоре переехали в Европу и купили домик в деревне. Шарлотта работала учительницей английского в местной школе, Эрика подвизалась волонтером. Их навещали дети, позже — с внуками. Сейчас все потомки были заняты своими делами. Лорна с мужем — в Миннесоте, Ванда работает в Бирмингеме. Дэвид с семьей живет в Берне, совсем недалеко от Гротхаузена, если учитывать глобализацию последних лет. Всем им Эрика написала письма — со словами прощания, признания, любви. Жизнь не была для нее сказкой, но она сделала все, чтобы дети жили в лучшем мире — в том, где нужно радоваться, а не выживать. Самое большее, что она могла им дать. Если она не сумела быть хорошей матерью — что ж, такова жизнь. Дорога кончилась, и Эрика оказалась на краю ущелья. Далеко в тумане белела вершина горы, которую Эрика столько раз видела во снах.