Забытые сказки

— Помолимся, дети, — воззвал надтреснутый высокий голос, разносясь по пустому залу, отдаваясь от стен и возвращаясь назад. На секунду воздух замер в тишине — и тут же осел под тихим одновременным шепотом повторяющих стихи молитв, как заклинания. Это и было их заклинание. Матушка Анна воздела руки к потолку, отдаленно напоминая шамана. Ее голос, все еще звучный, но уже с яркими следами старости, давно пропитал стены насквозь. Казалось, тронь кирпичи рукой — и они заговорят с тобой ее словами. Воспитанники осмотрительно не трогали. — Говорят, она снова слышала святых, — громким шепотом поделилась Вороненок, когда молитва закончилась и все расселись за стол для завтрака. Она была одной из тех, за кем клички привязывались гораздо сильнее, чем имена. Кудлатая, с маслянисто черными волосами и радужкой глаз, почти сливающейся с зрачком, вечно находящая острые углы и гвозди, о которые можно разорвать казенное платье, она и правда удивительно напоминала неуклюжую птицу. Любимица болтливой сестры Урсулы, дамы шестого дортуара, она вечно узнавала о всех новостях первой и не уставала о них сплетничать. Не надоедало ей и каяться в этом на исповеди с искренне скорбным видом. — Никого она не слышала, — фыркнула смуглая Арабка, послушно позволяя Вороненку кормить себя кашей. Это стало чем-то вроде их ритуала: она лишилась обеих рук во время пожара, зато превосходно умела снимать боль заговорами. Работало, правда, только для смельчаков — такое считалось страшным грехом, а сама Арабка даже не была верующей — но Вороненок ненавидела терпеть, когда можно было этого не делать. — Просто свихнулась. На нее тут же шикнули, призывая немедленно замолчать, хотя говорили они едва слышно. Софи из второй показательно закатила глаза, отодвигаясь от них на возможно далекое расстояние, и пробормотала что-то невнятное. Наверное, обвиняла в смертных грехах и, собственно говоря, была права. Даже Вороненка покоробила такая дерзость, а она вовсе не была особенно набожной. То ли ее взгляд был слишком разговорчивым — она никогда не умела его сдерживать — то ли реакция предсказуема, но Арабка приутихла, раздраженно отворачиваясь. Она не верила в святых. Если бы святые на самом деле существовали, ее бы не приходилось кормить с ложечки. — А я тоже их слышала, — мечтательно заметила Веснушка, опираясь руками на стол. Ей вообще очень шло мечтательно говорить, по-детски наивно поднимая глаза к потолку. В такие моменты ее бледное лицо с россыпью веснушек, окруженное ореолом из пушистых светло-рыжих волос, принимало настолько ангельское выражение, что даже матушка Анна умилялась и не смела ей отказать. Очень полезное умение, и каждая из них отдала бы немало за такое, но она им не пользовалась. Она мечтала искренне и бескорыстно, хотя, наверное, без этого бы пропала вся магия. Арабка хмыкнула, поведя плечом, и в этом многозначительном жесте почти криком читалось заключение: «Сумасшедшая». Вороненок укоризненно цокнула языком, но возражать не стала. Назвать Веснушку нормальной осмелились бы разве что воспитатели. — Они красивые, — добавила она, переводя на них взгляд настолько сквозной и нездешний, что, если смотреть достаточно долго, можно было почувствовать сквозняк. — Тихие такие. Зовут. Хотите, покажу, где? Только они стесняются. Судя по кислым лицам девушек, все они не были в восторге от идеи проникновенно слушать тишину, а потом клясться и доказывать матушке Анне, что слышали в ней что-то. — Хотим, — заключила за всех Вороненок, отставляя тарелку и перегибаясь через стол. Ната из десятой опасливо протянула руку, будто боясь, что она может прямо здесь сломаться пополам и кровавыми обломками рухнуть на стол — о ее позвоночнике ходило множество отвратительнейших слухов, и она сама их охотно поддерживала. — В десять часов, у главной лестницы. Я и Агату вытащу. Вторые имена давались далеко не всем. Младшим они и вовсе не полагались по причине неопытности, хотя, безусловно, сами младшие их раздавали направо и налево и даже вели подробные списки. Агата, например, значилась в них как «клюква» за ее вечно красные щеки и нервную улыбку. Старшие крайне редко снисходили до того, чтобы называть их по кличкам — они и среди своих-то раздавали их не всем. А еще такие имена становились пожизненными, а Агата свое прозвище ненавидела, иначе они определенно бы ей его привязали, наплевав на правила. Она была почти старшей. Но только почти. Однако лицо Веснушки просветлело от ее слов, и она быстро закивала, улыбаясь. Арабка закатила глаза и, казалось, очень жалела об отсутствии возможности скрестить руки на груди. Вороненок поспешно выпрямилась, чувствуя, как кости начинает ломить от неудобной позы. — Вот и договорились. К десяти часам, однако, оказалось, что идти не хочет почти никто. Правда, на удивление, идеей загорелись Софи и Стриж: первая готова была нарушить правила, чтобы услышать голоса, вторая — поддержать Веснушку. Еще нескольких девушек удалось уговорить пойти молениями, шантажами и задабриваниями. Софи толкала коляску Стрижа, пока та командовала, куда идти, но они все равно поминутно сталкивались со стенами и порогами. Вороненок тихо ругалась — боль разрасталась все сильнее — и на ходу прижималась плечом к теплому боку Арабки. Помогало это не особо, но идти в лазарет, пропуская такое событие, она бы не решилась даже под страхом смерти. Агата хромала с похоронным видом и только из уважения к старшим. Веснушка сидела на полу, скресив руки на коленях. Из-под суконного платья выглядывали босые пятки. Она встретила их легким кивком и жестом приказала молчать, сесть рядом и закрыть глаза. Они послушались; недолго поколебавшись, вытащили из коляски Стрижа и посадили рядом. Повисла тишина: глухая, навалившаяся комом, укутывающая в одеяло, она убаюкивала их, заставляя забыть, зачем они вообще пришли. А потом они услышали шелест. Каждая из них мгновенно поняла, что так шумит лес, хотя в настоящем лесу бывала только Арабка. Шум надвигался, заслонял все вокруг, незаметный, но отчетливый. Он пугал и затягивал, звал и ругал одновременно. И флейту. Далекую флейту. Ее звук был монотонным и грустным, таким грустным, что щемило сердце и хотелось плакать и идти за ним. Мелодия повторялась, закручивалась, жила своей жизнью, куда-то зазывая — и вслед за ней до них донесся голос. Незнакомый и тоже очень тихий. «Те, кто будут жить, не теряя веры в чудо, обретут его». Те, кто будут жить, не теряя… Те, кто будут жить… Те… Они вдруг резко поняли, что голос говорит о них и что флейта тоже звучит для них, что это все — чьи-то осколки, брошенные к их ногам, потому что блестят, чтобы привлечь внимание, как завлекают ребенка солнечным зайчиком, что кто-то — Кто-то — хотел, чтобы они услышали… — Святые… — пробормотала Софи, и мираж рассеялся так же быстро, как и появился. Стриж ахнула и толкнула ее в плечо. Та сразу дернулась. — Эй, ты чего? — Ты спугнула его, — надломленным голосом сказала Арабка, уставившись в одну точку где-то над головой Софи, и, будто в забытье, повторила. — Ты спугнула его! Агата молчала, поджав губы и не понимая, о чем они говорят. Веснушка примирительно подняла руки и мягко улыбнулась, призывая к тишине. — Не кричите. Он не приходит надолго. И сегодня уже не вернется. Ее лицо светилось изнутри, как керосиновая лампа за мутным стеклом. Возможно, все дело было в огарке свечи, который она держала в руках. Она ни о чем не просила, но ей тут же помогли сесть в коляску, а потом и Стрижу, про которую чуть не забыли. Арабка сидела, как зачарованная и прозревшая истину, и Софи пришлось расталкивать ее. Потом они все-таки удалились. Агата исчезла сама по себе, и никто не помнил, когда. Вороненок осталась сидеть на холодном полу. Ее била дрожь. Ей казалось, что она услышала что-то очень-очень запретное, и это что-то стеклянной крошкой впивалось в кожу, прорастая наружу. Что-то в ней сломалось, стало другим, совершенно другим, и даже боль отступила, почти забывшись. Агата присела напротив. Она сказала, что она сидит здесь уже несколько часов и ей пора в дортуар, но после, противореча своим же словам, отвела ее в лазарет. Вороненок не сопротивлялась. Она слушала ее сквозь туман: и про то, что она ничего не услышала, и что таинственный голос наверняка читал молитвы и много чего другого, и все это было как-то неправильно. — Там еще был лес, — озябшим голосом поправила ее Вороненок. — Лес и флейта. Она очень грустно играла. И никаких молитв. Агата посмотрела на нее очень странно и сказала, что о таком ей никто не рассказывал и что у нее, наверное, начинается лихорадка. Вороненок замолчала и не говорила больше ни слова до самого утра.

***

Сестра Элен придирчиво осмотрела десятки раз порванное и заштопанное платье. Ну конечно же оно было слишком холодным и его давно пора сменить: удивительно ли, что девочка простудилась. Тем более, ночи и правда были очень холодные, и им не стоило выходить в коридор так поздно. Она снисходительно улыбнулась. Дети. Наверняка поспорили, кто дольше просидит в темноте. Незамеченный никем, на пол упал зеленый, совсем юный листок и тут же залетел под шкаф, оставаясь там гнить. Шла зима, и до Первого Выпуска было еще далеко.