Видение

Это был тоскливый вечер холодного осеннего дня. Погода бушевала в пределах границ своей скоротечной власти, не давая покоя не только Лондону и его жителям, но даже миру жнецов, и без того имевшему немало забот. Порывистый ветер, не прикладывая особых усилий, срывал листья с шелестящих кроной деревьев, клонил тонкие ветви к земле и не давал ни одному живому существу выбраться из своего хлипкого укрытия. По грязным лондонским улицам, нещадно заливаемым сплошной стеной дождя, словно помешанные, бегали люди, крошечными цветными точками перемещаясь от навеса одной каменной стены к другой, и так понемногу продвигаясь вперёд, навстречу уже представляемому в воображении теплу домашнего очага и сухости крыши над головой. Но не только животный мир и люди страдали от непогоды. За последние несколько лет это была одна из самых свирепых бурь, которая случалась на памяти жнецов. Ночная смена заступила на службу около часа назад, когда дождь только начинался и масштабов стихии ещё не было никакой возможности предвидеть. Но как только внушительное здание Организации потряс ветер, смешавшийся с обильно льющей на землю влагой, порываясь выбить стёкла в окошках маленьких рабочих офисов, те, кому посчастливилось только что закончить свою непростую восьмичасовую работу, с сочувствующими улыбками, в которых, однако, легко можно было заметить тень насмешки, обращённой к менее удачливым диспетчерам, бросились прочь из стен родного и любимого Департамента, чтобы поскорее променять его побелённые «больничные» стены на уют и тепло собственных квартир. В первых рядах среди торопящихся жнецов стоял Грелль. От счастливого стечения обстоятельств (а счастливым оно, безусловно, было, так как всего несколько дней назад он поменял свою сегодняшнюю ночную смену с одним из коллег по личной просьбе последнего и совершенно не в ущерб своим интересам) лицо его было на редкость приветливым и доброжелательным. Казалось, подойди к нему сейчас какой-нибудь желторотый стажёр с самой что ни на есть идиотской просьбой, недостойной даже секунды внимания Алого Жнеца, которую юнец потратит на её объяснение, — Грелль мало того, что не прогнал бы забывшего своё место наглеца, а ещё и помог бы ему, что было бы не менее удивительно, чем хорошая погода в Лондоне в середине октября. Проще говоря, практически невозможно. Грелль руководил шествием жнецов, высыпавших в коридор перед главным входом, представляющим собой четырехметровые дубовые ворота, нелепо выделяющиеся своей темнотой и тяжестью среди белоснежных стен. Он бодро вёл своих коллег к выходу, по дороге натягивая на себя рукав алого пальто и, словно предводитель, показывал своим примером этим заблудшим (а на самом деле всего-навсего менее проворным) жнецам верный путь. Толпа, проявляя столь же достойный уважения энтузиазм, как и её вождь, шумела и шла нестройными рядами к ступеням парадного крыльца. Бодрый шаг Сатклиффа уже почти достиг края распахнутой двери, как что-то с силой схватило его за плечо и так резко увлекло в сторону, что Грелль едва не упал, запнувшись и потеряв равновесие. Но к его счастью он, в стремительном движении развернувшись вполоборота, упал в руки ни к кому-нибудь, а к самому Уильяму Т. Спирсу, надо отметить, и послужившему причиной этого неудавшегося падения. Пару секунд Грелль изумленно смотрел на подхватившего его начальника, пока, видимо, до Спирса не дошло, что дай Сатклиффу волю, он будет лежать на его руках до второго пришествия, если такое, разумеется, когда-нибудь произойдёт. Уильям немедленно выпустил диспетчера, позволяя ему держаться на собственных обутых в красные сапожки ногах. — И что это было? — отойдя от первого шока, предъявил диспетчер законную претензию. От того, как резко развелись руки начальника, он едва не потерял равновесие второй раз. Благо все обошлось. — Я конечно все понимаю, Уилл, но хватать леди в общественных местах за плечо — верх неприличия. Ты, как представитель целого отдела, должен бы это знать. Ты мне напомни как-нибудь, я тебе занесу книжку по этикету. Уильям молча выслушал заманчивое предложение улучшить свои манерны, но судя по не изменившемуся выражению серьезного лица — оно его не прельстило. — Сатклифф, — прозвучал невозмутимый вопрос, — что вы делаете в такое время перед главными воротами, когда должны быть в офисе? Грелль опешил. Он поражено посмотрел на Уильяма, словно не верил услышанному. — Уилл... — пробормотал он, растерянно хлопая ресницами. — Я ведь работал сегодня в основную смену. Ты сам меня видел, я, как затворник, провёл в кабинете весь день. — Весь день вы красили ногти, примеряли по сотне раз чёрные туфли на каблуке и пили то, что у вас лежит в верхнем правом ящике письменного стола, — Грелль чуть заметно вздрогнул, всего на мгновение отведя взгляд. — Вы думали, ваше вызывающе безответственное поведение останется незамеченным? — А как же сделанная работа? — отыскивая пути спасения, возмутился Грелль. — Я сдал тебе все, что ты от меня хотел. — Я также знаю, что переданную мне сегодня вечером документацию составил Нокс. И не вздумайте отпираться, — предупредил Уильям, заметив, как Грелль поднял указательный палец к потолку и набрал в легкие воздуха для контраргументов. — Я отпустил вашего стажера домой в качестве поощрения за усердную работу. К вам же это ни в коей мере не относится. Грелль с искренним ужасом посмотрел на своего судью и палача в одном лице: — Ты хочешь сказать?.. — Я хочу сказать, — перебил Спирс, — что вы немедленно должны вернуться в свой кабинет и достойно принять наказание в виде ночного дежурства. Надеюсь, мне не придётся вести вас силой? Сатклифф, сообразив, наконец, масштаб трагедии, посмотрел на своего мучителя так жалобно, что, кажется, любое сердце бы тут же растаяло от вида этих невинных, блестящих от обиды и просящих о милости глаз. Но Уильям даже бровью не повёл, с показным равнодушием наблюдая за театром одного актера. Помявшись ещё пару минут в неудержимом отчаянии, с каждой секундой все более ясно появляющемся на аккуратном лице, в тщетной надежде хотя бы этим пронять бесчувственного носителя буквы Устава и справедливости, Грелль понял, что его приемы, несмотря на все усилия, не действуют. Жалобный взгляд беззащитных глаз исчез так же неожиданно, как и появился. Раунд остался за Уильямом. — Ну и подавись, — выплюнул Грелль, толкнув Спирса в плечо и расчищая этим себе обратную дорогу на ненавистный третий этаж, где его ждала ночь в компании рабочих столов, канцелярских принадлежностей и комнатных растений в огромных горшках, вместо горячей ванны и тёплой постели. Сбив с ног ещё пару человек, так неудачно вставших на его пути, Грелль скрылся за поворотом, ведущим в сторону лифтов и лестницы. Поглазевшие на бесплатное представление жнецы, потерявшие интерес к происходящему, как только Сатклифф исчез из поля зрения, как ни в чем не бывало продолжили начатые сборы и высыпали на темную, раздираемую ненастьем улицу. О своём несчастном предводителе ослеплённые счастьем диспетчеры больше не думали. Когда Уильям пришёл в кабинет Алого Жнеца, удерживая в руках стопку штрафных бумаг, невинно осуждённый сидел, развалившись в офисном кресле, и пустым взглядом смотрел в серый, как его лишившаяся надежды душа, потолок. Он даже не повернул головы, когда дверь за начальником закрылась, оставляя их один на один в маленьком душном кабинетике, безжизненную тишину которого нарушал только стучащий в окно заунывный дождь. — Нет необходимости изображать из себя мученика, — сказал Спирс, бросив бумаги на стол прямо перед Греллем. Их грохот вывел жнеца из меланхоличного созерцания облупившейся побелки и заставил посмотреть на Спирса взором полным нескрываемого раздражения и презрения. — Оставь свои тонкие замечания для слабохарактерных стажёров, Уилли, — язвительно посоветовал Грелль, сделав особый акцент на последнем слове, зная, как Уильям относится к фамильярному обращению, особенно когда оно касается его имени. Ну а что? Спирс итак вынужден проводить всю ночь в офисе, исправляя за своими подчиненными те ошибки, которые они не смогли (или не захотели) увидеть, а уж тем более исправить. Так что раз он втянул во все это его, Грелля, то пусть не надеется провести эту ночь спокойно. По крайней мере теперь нет нужды притворяться и играть в любезность. Ведь вряд ли что-нибудь может быть хуже ночного дежурства, так что возможности Спирса для выбора следующего варианта наказания за дерзость были весьма ограничены. Не заставит же он его мыть полы, в конце концов? — Придержите язык, Сатклифф, пока есть такая возможность. — Угрозы, как это мило, — Грелль улыбнулся широкой острозубой улыбкой, вызывающе одаривая ею своё начальство, и закинул ногу на ногу, откинувшись на спинку кресла. — А я думал, они появятся минуте на пятой нашего бессмысленного разговора. Видимо, я недооценивал свои способности. Уильям угрожающе спокойно посмотрел на него через стёкла блеснувших в полутьме очков. Этот пронизывающий, веющий могильным холодом взгляд мог бы напугать любого служителя Смерти, но не Грелля. Может всему виной их совместное прошлое, в котором Сатклифф запомнил своего будущего начальника, а тогда ещё всего лишь напарника по экзамену, как симпатичного черноволосого мальчишку, пусть и доставившего ему немало проблем, но зато впечатлявшего юного Грелля, как никто другой своим безумным, никак от него не ожидаемым напором. Много десятилетий прошло и их положение в Организации разделило начальника и подчиненного непреодолимой стеной субординации и строго охраняемыми правилами поведения нижестоящих сотрудников по отношению к главам. Только вот Грелль, как нетрудно догадаться, не признал этой разницы. Должного уважения начальству в лице бывшего одногруппника он не оказывал, приказы не выполнял, сроки сдачи не соблюдал. Другими словами, делал все, чтобы показать, что Организация Организацией, а он сам себе хозяин и ни перед кем унижаться и отвешивать учтивые поклоны не будет (в принципе, это основная причина, по которой его продвижение по служебной лестнице было невозможно, так как данный девиз относился не только к Спирсу, но и к любому вышестоящему лицу, в полевой работе которому, действительно, согласно разнице положений, равняться с неукротимым Алым Жнецом ни в коей мере не приходилось). Впрочем, если не считать этого обстоятельства, Грелль, если можно так выразиться, по-своему любил Уилла. Романтический ореол первой влюбленности не прошёл незамеченным для его впечатлительной натуры. К слову, иной раз засматриваясь на идущего по коридору Уильяма, на его решительную сдержанную походку, идеальную осанку уверенного в себе мужчины и строгое, но от этого почему-то не менее привлекательное лицо, Грелль не мог сказать наверняка, а прошли ли вообще эти первые неопытные чувства? Кто знает, может быть, не будь одной из основных черт характера Сатклиффа стремление к протесту против любой власти и любого вмешательства в свою жизнь, не исключено, что его отношение к Уильяму обрело бы иную форму, более миролюбивую, но от этого не менее страстную в своих проявлениях. Спирс выразительно посмотрел колючим взглядом на наглого подчиненного. После минутного молчания и не оказавшей должного эффекта игры в гляделки, Уильям положил раскрытую ладонь на верхний лист высоченной стопки принесённых бумаг и сказал: — Здесь работы, которые вы должны проверить и исправить за это дежурство. Большая часть отчетов, притом, принадлежит вам. У вас есть время до восьми утра. Я буду у себя. Всё понятно? — не заметив никакого энтузиазма или хотя бы ответа от Грелля, он немного понизил голос, что, зная его привычки, выдавало крайнюю степень раздражения. — Я сказал, вы все поняли, Сатклифф? Сатклифф, красноречиво сверкнув глазами, потянулся, отодвинул от себя нагроможденные на его столе листы, так что они едва удержались на краю, и, наклонившись вперёд, произнёс: — Я понял, что по твоей милости мне придётся сидеть здесь всю ночь, без возможности переодеться, принять ванну или нормально поспать, какую должны иметь все живые существа, у которых есть дом, о котором ты, видимо, ночуя на работе, не имеешь никакого представления. Так что вот что я тебе скажу, Уилли, ты можешь запереть меня здесь как последнего преступника, но работать ты меня не заставишь. С торжествующей улыбкой Грелль скрестил руки, опять откинувшись на спинку скрипнувшего от такого резкого движения кресла. Всем своим видом он выражал прямое неповиновение, получая удовольствие хотя бы от него, если возможности уйти домой все равно не предвидится. В пустом кабинетике не было никого, кроме их двоих. Мерное тиканье часов перебивалось страшным шумом — буря за окном в давно погасших сумерках набирала новые обороты. Спирс следил за Сатклиффом не мигая. Он стоял перед рабочим столом своего сотрудника, видимо раздумывая, какая часть его тела пострадает в первую очередь за очередное нарушение приказа. Однако Грелль смотрел на угрожающее молчащего Уильяма с лукавым любопытством. То открывая, то закрывая один глаз, как довольный ленивый кот, он практически лежал на кресле, а в глазах его читался простой и ехидный вопрос: «И что ты мне сделаешь?» Уильям мог сделать многое. И сделал бы. Только вот привело бы это в конечном итоге к желаемому результату, а именно к тому, чтобы Грелль выполнил свои обязанности безропотно и добросовестно? Какой бы изощрённый вариант из своих обычных образовательных методов Уилл не выбрал бы для наказания, он знал, что нет. От этих безрадостных мыслей настрой на расправу у главы Третьего отдела пропал окончательно, что не осталось незамеченным для просиявшего Грелля. С важностью победителя он снял с себя полосатую ленту, заменявшую ему чёрные офисные удавки, расстегнул пуговицы жилета и, вздохнув как человек, у которого жизнь удалась, закинул ноги на стол, едва не задев носком сапожек брюки Уильяма. — Ну так что ты решил? — улыбнулся Грелль, зорко посмотрев в глаза Спирса. Уильям, ничего не говоря, отошёл к двери и выдернул небольшую связку ключей из внутреннего замка: — Решил, что вы будете сидеть здесь хоть неделю до тех пор, пока выполненная работа не окажется на столе. Грелля, кажется, это известие немного огорчило, так как рука его странным образом потянулась за стоящими в подставке ножницами. — Уилли, это нечестно, — угрожающе медленно проговорил он, подтягивая к себе подставку. — Ты ведь говорил про одно ночное дежурство. — Я говорил, что вы должны отработать своё наказание, а сидение в офисе таковым не является. Это ваша прямая обязанность, идиот. — Моя обязанность, — прорычал Сатклифф, — забирать пленку Жизни у никчемных смертных, а не подыхать от скуки в офисе! — Вот и займитесь делом, — Спирс позволил себе короткую усмешку, впрочем, моментально исчезнувшую. Ключи зазвенели в воздухе, а через секунду уже оказались в наружном замке. Стоя в дверях, Спирс обернулся: — Думаю, дня два хватит, чтобы вы одумались, диспетчер. Дверь с грохотом захлопнулась и очень кстати. Не успей Уильям сделать это нехитрое движение вовремя — воткнувшиеся в деревянное полотно ножницы попали бы как раз ему в голову. Грелль разочарованно вздохнул. Проворность начальника его очень расстроила. С другой стороны послышался щелчок дверного замка и, после непродолжительной паузы, удаляющиеся шаги. Теперь, когда Грелль остался в кабинете один, его положение показалось ему безвыходным и тоскливым. Одно дело, когда здесь есть Уильям, с которым можно спорить и которого можно провоцировать (используя излюбленные приемы скорее для веселья, чем ради самого противоречия), и совсем другое, когда оказываешься совсем один в комнате размером с кладовку. Недавняя гордость своим несгибаемым дерзким характером и кажущееся выигрышное положение, сейчас Греллю представились ничего не значащей ерундой. В конечном итоге, как бы жнец изобретательно не раздражал Спирса и как бы вызывающе себя не вёл, а все-таки именно его Уильям запер в офисе, а никак не наоборот. Грелль скинул расстёгнутый жилет, повесив его на спинку стула, и расстегнул пару верхних пуговиц рубашки. Несмотря на грозу, духота в комнате стояла ужасная. Окна, разумеется, были плотно закрыты, чтобы не залить подоконники на добрые метры вокруг. Напряженный тишиной слух Сатклиффа внезапно уловил тиканье часов, отчего голова его со стоном бессильно упала на скрещенные на столе руки, чудом не зацепив сползшие с переносицы очки. Мысль о том, что ему придётся просидеть здесь не один день, начала подавлять его. — Смерть тебя забери, бесчувственная скотина, — пробормотал Грелль в собственные руки. Он почувствовал себя так уныло, что даже голову не хотел поднимать. А чего ради? Рассматривать белую стену напротив, до которой, кажется, он мог бы дотянуться рукой? К тому же жара маленькой комнаты, а также скука и мерный шум за окном, незаметно начали склонять его ко сну. Сняв очки, повозившись в кресле и удобнее положив руки перед собой, он устроился на них, как на подушке, мысленно сетуя на бессердечного Уильяма и засыпая. Веки сомкнулись, ощущение пространства вокруг потерялось и вынужденное положение пленного больше не огорчало его. Сложно сказать сколько прошло времени, когда яркая вспышка света озарила маленький кабинет, а удар грома потряс его с такой силой, что, при необходимости, мог бы разбудить и мертвого. Алый Жнец вскинул голову, заспанными полузакрытыми глазами озираясь по сторонам, по привычке одевая очки, но не улучшая этим своего, кажется, ещё не отошедшего после сна зрения. Когда Грелль проснулся, место вокруг него странным образом преобразилось. И без того темный из-за грозы, освещённый переносным газовым фонарем кабинет, стал ещё мрачнее, чем был в тот момент, когда Грелль заснул. В пустой черноте окна ничего нельзя было разглядеть. Грелль услышал только оглушительный шум бьющих в стекло капель. Часы остановились. От единственного газового фонаря по комнате расползались длинные резкие тени. Они, разбегаясь от источника освещения и начинаясь на полу (что очень удивило Грелля. Он был уверен, что когда засыпал, фонарь висел, покачиваясь, на крючке напротив), заползали на стены, а некоторые доходили даже до потолка. Вместе с ними почему-то по комнате были в хаотичном порядке раскинуты зеленоватые блики, словно солнечные зайчики, бегающие по стене. Грелль огляделся, но ничего зелёного, что могло бы эти блики отбрасывать, не нашёл. Грелль потянулся, с деланной беззаботностью пытаясь понять, откуда бы могли появиться эти странные зелёные пятнышки, так нелепо возникшие в его маленьком запертом кабинете. Но они продолжали перемещаться, а их источник в поле зрения жнеца не возникал. Да и вообще, в офисе где из мебели был только стол, кресло и узкий шкаф у окна — все вещи были на виду. Неприветливая тишина начала давить проснувшемуся на нервы. Грелль пожалел, что не проспал до утра и теперь вынужден будет сидеть в таком дрянном и одновременно жутком месте до рассвета. Грелль, разумеется, и раньше оставался на ночные дежурства, только вот запомнились они ему совсем другими. В офисе он почти никогда не сидел, а вместо этого носился по крышам Лондона с бензопилой наперевес, и куда бы он не забегал, наслаждаясь покоем и торжественным одиночеством ночи, всюду его направлял, как ориентир, величественный Биг-Бен. В офисе он также оставался раза два или три, только дверь его кабинета никогда не была заперта, а снующие по этажам дежурные заходили к нему, чтобы поболтать или выпить вместе по чашке кофе, до которого не грех было сходить и на соседний этаж, размяв ноги и отдохнув от сидения в четырёх стенах. Но эта ночь отличалась от предыдущих. В каморке Грелля, как это не странно, в самом воздухе чувствовалось какое-то неестественное напряжение. Веяло могильным холодом, а от спертого воздуха подступал комок к горлу, так что становилось тяжело дышать. Грелль сглотнул, бессознательно открыв верхний ящик стола, и опустил руку за приваленной пустым листами флягой, но даже обжигающая горло жидкость не позволила избавиться от этого странного ощущения. Грелль устало растер виски, ещё раз посмотрев на не изменившиеся в своей черно-зелёной раскраске стены. После пары сделанных глотков, эти таинственные пятна будто размазались по поверхности, а предметы и мебель, окружавшие Грелля, стали неясными и размытыми, словно между ними, вопреки законам физики, появился густой туман. Он медленно расползался по тёмному паркетному полу, приближаясь к закрытому окну. Там он остановился, однако не перестал собираться клубами сизого дыма и давить на отделяющее его от непогоды стекло, словно бессознательно стремился слиться с ночной мглой. Жнец внимательно следил за его перемещениями и когда заметил, как дым напирает на окно, то почувствовал страстное желание подойти к нему и открыть. Он сам не понимал почему, но что-то как будто тянуло его туда. Духота сделалась невыносимой, так что в горле запершило от сухости. Грелль встал и, не сделав и пяти шагов, приблизился к окну. И стоило ему надавить на заскрежетавшую ручку, отворяя настежь две створки, как застилавший комнату туман, в мгновение собравшись вокруг него, рассеялся, растворившись в ночи. В лицо его сразу же ударил сильный холодный ветер, смешавшийся с дождем, так что Грелль не простоял так и минуты, а уже и голова и рубашка его были совершенно мокрые. Но он не уходил. В темноте гудел, завывая, ветер, бились друг о друга ветки, ломались сучья, с треском падая на сырую землю. Во всю бушевала разрушительная стихия, как сама жизнь непостоянная и жестокая. Грелль не мог оторваться от этого зрелища. Внезапно что-то в кромешной тьме привлекло его внимание. Ему показалось, что какой-то огонёк или, может быть, два, блеснули прямо напротив него, со стороны огромного, едва заметного ночью вяза. Как две маленькие вспышки молнии что-то пробежало в его кроне и Грелль был готов поклясться, что видел это. Он всматривался около минуты в то место, где увидел этот странный свет, но за оглушительным шумом идущего стеной дождя ничего нельзя было ни услышать, ни рассмотреть. И только он собрался, наконец, закрыть ставни и высушить промокшее насквозь тело, как прямо в том самом месте появились два зелёных огня. Они светили сквозь дождь, зависнув в воздухе и не обращая на погоду никакого внимания. Находясь рядом друг с другом, они будто горели чудным зелёным пламенем, слегка покачиваясь, но не двигаясь с места. Грелль замер, с изумлением рассматривая это странное явление. Никогда ещё ему не приходилось видеть ничего подобного. И не то чтобы увидеть пару парящих в воздухе огней было уж очень невероятно, но что-то в них пробирало жнеца до самого нутра, заставляя цепенеть, не позволяя отвести взгляд. Огни ещё некоторое время оставались неподвижны, а потом внутри них началось какое-то странное брожение. Они то трепетали, дергаясь, как бывает трясется тело от разрядов тока, то расширялись, правда всего на сантиметра два-три, не больше. Но вдруг случилось то, что заставило Сатклиффа отшатнутся от окна. Он в ужасе наблюдал, как внутри этих огней (сначала одного, а затем и другого) появилось, словно вырываясь из самого их центра, тёмное пятно, заполнившее их зелёную середину своей чернотой. Молния сверкнула беззвучной вспышкой и осветлила эти странные изменчивые огни, а заодно и то, что было вокруг них. Два равномерно отдаленных друг от друга огня обрамлял череп. Грелль понял, что это глаза. Всего секунду лицо без кожи и мускулов смотрело на него с дерева. Ровно столько, сколько длилась грозовая вспышка. Сатклифф, дёрнувшись всем телом, захлопнул окно и повернулся к нему спиной. Ему, разумеется, показалось. Иначе и быть не может. Ведь даже среди жнецов — посланников Смерти — не было ни одного, кто не сохранил бы свою земную телесную форму. Все это разыгравшееся воображение или недостаток кислорода, который, как Грелль сразу же с воодушевлением вспомнил, очень плохо сказывается на организме и может привести даже к галлюцинациям. Он повернулся в пол-оборота, заглядывая на улицу через плечо, но никаких огней там не было. Вздохнув с облегчением, Грелль нервно усмехнулся, повернув голову назад в сторону кабинета. А за ним, со стороны входной двери, следили два горящих зелёных глаза, окружённые отражающими зеленоватый блеск костями. Жнец встретился с ними, смотрящими на него на расстоянии четырёх метров, как только взглянул на дверь, то есть сразу же. Сатклифф вскрикнул, невольно отступив на шаг назад, но идти было некуда, так что он упёрся в подоконник, сжав его края непослушными пальцами. В величественном молчании перед ним стояла сама Смерть. Её зелёные непроницаемые глаза немигающим взглядом смотрели на Грелля. Впрочем, мигать было нечему, так как скелет был совершенно пустым и не обладал никакими свойственными живому телу тканями и органами. Сияющие в свете газового фонаря белые кости головы и кистей рук мерцали в такт бегающим по стенам огонькам, таким же зелёным, как и два мертвых глаза. Все остальное тело было укрыто под чёрным балахоном, безразмерным и тяжелым, так что складки его лежали на полу. Большая часть головы также была скрыта капюшоном, позволяя видеть только то, что с большой натяжкой можно назвать лицом. В правой руке она держала длинное древко сверкнувшей в полутьме косы, которую Грелль, не в силах отвести взгляд от горящих глаз, сперва даже не заметил. Он подумал, что только последний болван не заметит оружие, высотой практически в свой собственный рост. Но едва ли он догадывался, что теперь не все будет зависеть от его воли, а потому смысла винить себя за эту невнимательность не было. Смерть, стоя на том же месте, медленно подняла свободную левую руку, отчего рукав её одеяния задрался, открывая взору Сатклиффа ещё больше своё костлявое тело. Внезапно дождь прекратил бить в окно. Наступила гробовая тишина. Грелль растерянно огляделся, но ничто не издавало ни единого звука. Даже биение собственного сердца перестало отдаваться в висках. Жнец подумал, что он оглох. Смерть опустила руку и среди этого траурного молчания внезапно раздался голос, словно ещё один оглушительный раскат грома: — Твоё время вышло, жнец. Бесстрастная Смерть не шевелила губами, потому что у неё не было губ, но Сатклифф услышал эти слова так отчётливо, как если бы сам произнёс их. Кажется, они возникли в его собственной голове, заставляя сердце сжаться от этого кошмара. Грелль хотел сказать, что он не понимает, но язык не слушался его. Что-то не давало ему говорить. Губы словно срослись, так что жнец не мог даже открыть рот. — Нет нужды понимать, — также не шевеля губами, сказала Смерть. — я пришёл за тобой и это все, что тебе надо знать. Насколько бы Грелль не был охвачен ужасом, он догадался, что стоящее перед ним чудовище может читать его мысли, если так быстро и безошибочно ответило на его незаданный вопрос. «Почему?» — зажмурив глаза и напрягаясь изо всех сил, подумал Грелль, надеясь, что оно на него ответит. — Ты не служишь смерти, Грелль Сатклифф, — был дан ответ. Грелль вздрогнул, в отчаянии заглянув в мерцающие глаза этого страшилища, но оно никак не проявляло своего участия к его судьбе. Сатклифф даже отметил, что вот она — совершенная Смерть, с которой её охваченные чувствами и земными страстями посланники никогда не смогут сравняться. Сатклифф, перебарывая страх, хотел было возразить, что не служит он только в контексте бумажной работы и соблюдения субординации, но перед лицом Смерти это оправдание прозвучало бы настолько неубедительно, что Грелль даже не рискнул о нём подумать как следует. — Это не имеет значения, — все-таки ответило чудовище на его незавершенную мысль. — Ты не соблюдал Устав, жнец. Ты умрёшь. Последние слова глухой болью отдались в его голове, а эхо с такой силой напирало на него изнутри, что Грелль, схватившись руками за голову и до пульсации в веках зажмурив глаза, со стоном согнулся, едва держась на ногах. Смерть равнодушно наблюдала за его страданиями. Наконец, она двинулась с места, приблизившись к нему на расстояние двух шагов и, вытянув свою костлявую руку вперёд, положила её ему на плечо, опуская жнеца на колени. В сию же секунду шум в голове Грелля затих, превратившись снова в зловещую тишину. Смерть не убирала руку с его плеча, словно хотела удержать его на месте, если он попробует встать. Но Грелль не вставал. Нечто, что было намного сильнее любого жнеца, сдавило его невидимыми тисками. Сатклифф чувствовал, что пошевелиться он, скорее всего, не может, а странный неясный голос внутри внушал, что и пытаться ему не стоит. Что костлявая Смерть, взяв его однажды, не выпустит из своих цепких рук. — Твоя смерть будет легкой, — сказало чудовище, убирая ладонь с его плеча. — Несмотря на не заслуживающие прощения грехи, ты был Нам полезен. Ты не будешь страдать. Это слабо утешило Грелля, который беспрерывно страдал с того самого момента, когда увидел в окне эти проклятые глаза. Сверкнула Коса и, несмотря на потерю слуха, Грелль услышал рассекающий воздух свист. Оружие поднялось для исполнения приговора. Сатклифф понял, что остались считанные минуты до того, как прервётся его вторая жизнь. Последняя жизнь. У него не было ни времени, ни сил рассуждать, что его может ждать дальше. Он никогда и не задавался этим вопросом. Но почему тогда стало так страшно от того, что может ждать впереди? Хотя самое страшное было то, что впереди может вообще ничего не ждать. — Но перед тем, как ты окажешься в вечном мраке, я облегчу твою боль, жнец, — сказав это, Смерть с грохотом поставила Косу так, чтобы она шла вдоль её тела, и, не отрывая древко от пола, развернула лезвие, указав им на стену, находящуюся слева от неё. — Ты можешь быть счастлив, что сегодня я заберу не тебя одного. Другой жнец, Уильям Т.Спирс, умрет сегодня вместе с тобой. Услышав это, смирившийся со своей участью Грелль попытался вскочить на ноги, но, как он и предполагал, нечто более могущественное, чем простая костлявая рука, держало его. — Этого не может быть! За что?! — закричал Грелль, даже не заметив, как к нему вернулся дар речи. — Успокойся, жнец, — не изменяя своему могильному голосу, приказала Смерть, — если я говорю тебе, что это будет так, значит причина не нуждается в объяснении. Ты примешь её безропотно. — Но вы не можете! Уилл надрывается за весь отдел, он даже дома не бывает, потому что шесть дней в неделю ночует на работе! Чем вы недовольны? Смерть посмотрела в его возбужденные, горящие яростью глаза. Он, не стушевавшись перед её взглядом, продолжал: — Я понимаю, почему вы хотите убить меня, — гневно сказал Сатклифф с видом человека, которому больше нечего терять. — Я не хочу умирать, но если за все совершённые мной грехи, мне придётся расстаться с жизнью — так и будет. Можете считать это заслуженной карой, а я умру с мыслью, что мне всего лишь не повезло. Правда, всего один раз, но зато окончательный и бесповоротный. А Уильям... Он не такой, как я. Если есть в этом чертовом мире хоть какая-то справедливость — он должен жить. Грелль замолчал, под конец речи истощив все свои силы. — Я прошу вас, — слабо добавил он, — умоляю, заберите только меня. Делайте со мной, что хотите, только не трогайте его. Смерть обвела жнеца безразличным взглядом, молниеносным движением приставив лезвие к его горлу. — Ты хотел бы этого, жнец? — спросила она, напирая заточенной Косой к тёплой коже и скрывающейся за ней бьющейся артерии. — Хотел бы, чтобы я пощадил Уильяма Т.Спирса, если ценой за это будут твои собственные мучения? — Да, — прошептал Грелль, опустив голову, — Да, хотел бы. Смерть остановилась. Едва ли воплощению загробного мира, кошмаров и тьмы пристало задавать вопросы обычному рядовому жнецу, но не прошло и минуты, как Грелль услышал короткий вопрос. Тот самый, который он задавал, беседуя со своей госпожой: — Почему? Грелль вздрогнул, до крови прокусив губу. Не так легко ему было ответить на этот вопрос. До сегодняшнего дня он сам не знал, что когда-нибудь перед лицом опасности мог бы заступиться за этого равнодушного, холодного, ничего не понимающего в живых человеческих чувствах мужчину. Сколько раз он желал ему долгой и мучительной смерти, после очередных нравоучений и драк, после наказаний и показательных разбирательств в присутствии коллег. Иногда Грелль искренне ненавидел его, но чем больше он думал об этой ненависти, тем сильнее испытывал странную болезненную зависимость и от неё, и от нескончаемых разбирательств, из которых по большей части состояли их отношения, и от Уильяма. Особенно от Уильяма. И сейчас от мысли, что его не заслуживающий столь суровой участи Уилл, его Уилл, может быть убит этом безликим монстром, исчезнув навсегда как для Грелля, так и для всего мира, для самой жизни, ему становилось так тяжело, что даже предсмертные муки казались ему менее ужасными, чем эта боль. Страшная догадка ворвалась ему в голову, встав перед глазами гранитной плитой — Уильям так дорог ему, что он мог бы отдать за него свою жизнь. А сейчас, лишаясь её в любом случае, он готов обречь свою душу на муки и страдания, которых мог бы избежать, лишь бы с Уильямом ничего не случилось. — Потому что я люблю его, — тихо, но уверенно произнёс Грелль. От этого признания ему стало так легко на душе, будто слова эти давно собирались, вертелись в его путанных мыслях, но никак не могли найти выход, чтобы получить долгожданную огласку. Правда, радоваться душе его осталось недолго. Смерть приняла это объяснение холодно и ничем не выдала своего удивления. Её костлявая рука взяла Грелля за подбородок, поднимая его голову на себя и заставляя смотреть в горящие зелёные огни глаз. Жнец не мог пошевелиться, но даже так он был способен закрыть глаза, скрывшись от прожигающего взгляда. Но он не сделал этого. С решимостью он смотрел на Смерть, а Смерть смотрела на него, проникая, казалось, в самую его душу и выворачивая её до того, что сердце с болью сжималось, не давая даже вздохнуть. — Я исполню твою просьбу, Грелль Сатклифф, — наконец сказало чудовище, отпуская его и отойдя на шаг назад. — Ты был Нам полезен. Ты умрешь спокойно. Грелль закрыл глаза, слабо улыбнувшись. Он не сказал, только подумал, что умирать с мыслью, что дорогой ему человек будет жить, даже когда его, Грелля, не станет — не так тяжело, как могло показаться. А когда лезвие, примериваясь, коснулось шеи и холодная дрожь пробежала по всему его телу, он вспомнил того Уилла, который столько раз спасал его, перемещал домой, несмотря на ворчание и периодически добавляемые им новые синяки, обрабатывал раны, который на совместных заданиях дрался бок о бок с Греллем, прикрывая его и доверяя ему свою жизнь. И Грелль был счастлив, что даже в последнюю минуту смог это доверие оправдать. Лезвие со свистом пролетело в воздухе, расправляясь для будущего замаха. Грелль не смотрел, но чувствовал, как в следующую секунду Коса опустится на него гильотиной, с сокрушительной силой ударив по заранее отмеченному тонкой полосой крови месту. Последний вздох. Последнее тихое слово: — Прощай. Коса просвистела в воздухе, блеснув наточенным лезвием в тусклом свете газового фонаря. *** — Сатклифф! Никто не отзывается. — Сатклифф! «Господи, почему голова так сильно болит?» — Сатклифф! Какого черта вы делаете? «Я ничего не делаю. Разве и мертвые должны что-то делать?» — Да проснитесь вы, наконец! «Я не могу проснуться, я ведь... я...» — ... я ведь умер. Грелль резко поднял голову, распахнув невидящие сонные глаза. Руки его удивительным образом оказались на собственном рабочем столе, аккуратно сложенные, но какие-то измятые. В голове не прекращался противный звон, а мышцы шеи затекли так, что их почти что свело. Стоп. Мышцы чего? Но ведь... — Я знаю, что вы умерли, Сатклифф, — тяжело вздохнул Уильям, которому говоривший со жнецом голос и принадлежал. — Боюсь вас удивить, но все наши сотрудники через это прошли. Это основной критерий, по которому нас отбирали в Организацию. Грелль сидел, не понимая что происходит. На его лице было написано такое изумление, что даже пришедший с ночной проверкой к заключённому Уильям не смог рассердиться на это странное заявление как следует. Он несколько секунд наблюдал, как Грелль сначала рассматривает собственные руки, трогая тёплые пальцы, потом касается шеи и, затаив дыхание, проводит по ней ладонью, облегченно выдыхая каждый раз, когда не находит ничего по его мнению подозрительного. — И что это за цирк? — не выдержал Спирс, схватив его за руку, отчего Грелль дернулся с такой силой, что Уильям едва не упал на стол. — Очередная ваша выходка? — Н-нет, Уилл, ты не понимаешь, — пробормотал жнец, вцепившись в его руку. — Я не шучу! Это все правда было! — Что было? — Здесь была сама Смерть! Она хотела убить меня, а потом тебя, а потом снова только меня, потому что я сказал, что не хочу, чтобы ты умирал, — сбивчивая речь жнеца произвела на Уильяма не тот эффект, на который Сатклифф рассчитывал. Спирс, выбравшись из его захвата, обошёл стол, подойдя вплотную к Греллю, и заглянул в приоткрытый ящик, где лежала ничем не замаскированная фляга со спиртным. — Вот она ваша Смерть, — сказал Уильям, швырнув перед Греллем полупустую бутылку. — Мало того, что проспал всю ночь, так ещё и напился, — проворчал Уилл, даже отбросив официальный тон, как делал обычно только в тех случаях, когда действительно был очень возмущён, даже если внешне этого и не показывал. — Я спал? — прошептал жнец. Он по привычке нащупал рукой очки и надел их. — Судя по нетронутой стопке не сделанной работы, это именно то, чем ты занимался. Грелль, поражённый, посмотрел на стоявшего рядом Уильяма, потом на гору бумаг, потом на окно, за которым по-прежнему шёл холодный ночной дождь. Это всё, что осталось от недавно прошедшей бури. — Но Уилл, я не вру, — пробормотал Грелль, — я правда, правда видел её. Несмотря на всю строгость и «непробиваемость», Уильям не мог спокойно смотреть, с каким растерянным видом Грелль признаётся ему в своих видениях. Распахнутые глаза, побелевшие губы и подрагивающие пальцы говорили сами за себя, что если Сатклиффу и приснился всего лишь кошмар, то он оставил у Грелля самые тягостные и тревожные чувства. — Это был сон, Грелль, — сказал он устало, — Всего лишь страшный сон. — Сон... — тихо повторил Алый Жнец, не отрывая взгляда от одной точки на столе. — Значит, я жив. Смерть великая, я живой! Выкрикнув это радостное известие, которое слишком уж неожиданно он издал, перейдя с шепота на боевой клич, так что веко многотерпеливого Спирса дернулось раньше, чем он успел с этим что-нибудь сделать. В мгновение Грелль вскочил на ноги. Лицо его раскраснелось, что на фоне его общей бледности смотрелось почти что болезненно, глаза заблестели в неподконтрольном возбуждении. — Уилл, Уильям! — радостно закричал жнец. — Прости меня, Уилл. Я больше никогда не буду задерживать отчеты! Лицо Уильяма в немом изумлении замерло при этих словах. Он настолько растерялся, что даже ничего не сделал, когда Грелль с чувством обнял его, сжимая до хруста костей. — Уилл, дорогой мой Уилл! Я теперь никогда не буду нарушать Устав. Ты ведь поможешь мне, правда? Спирс хотел что-то сказать, но Грелль перебил его: — Я теперь все сделаю, вот увидишь! Я клянусь, что не буду отлынивать от работы, клянусь, что никогда больше не убью не числящегося в Списке человека! Уильям был настолько шокирован, что даже хотел остановить жнеца, пока он не поклялся скосить все требуемые по реестру души Лондона в одиночку с завязанными глазами, но Грелль закончил перечисление клятв и подбежал к двери. — Уилл, прости, я... я сейчас вернусь. Мне нужно попить воды. Я сразу же вернусь и все сделаю, обещаю! И жнец умчался в сторону кулеров и подальше от своего кабинета, где всего лишь несколько часов назад пережил собственную казнь, оказавшуюся, правда, всего лишь сном, но от этого вызывающую не меньше мурашек у бьющегося в лихорадочном возбуждении тела. Уильям стоял посреди кабинета ещё какое-то время, смотря на раскрытую настежь дверь, в которую буквально вылетел его красный ураган. Поправив очки, он внимательно осмотрелся в сумеречной комнатке, но ни первый раз, ни второй не обнаружил ничего, что заслуживало бы хоть малейшего подозрения. — Вот ведь Алая Бестия, — пробормотал Спирс, выходя из кабинета и закрывая его на ключ. Что-то подсказывало ему, что после этого кошмара он втолкнёт жнеца в собственный офис только силой. Уильям благоразумно решил дать ему время прийти в себя и, может быть, закончить работу в его личном офисе, куда как раз недавно перенесли новый рабочий стол, а старый сразу убирать не стали. Спирс шёл по коридору до поворота, а когда приблизился к нему, невольно обернулся и взглянул на дверь запертого им кабинета Сатклиффа. В длинном, оставленном позади, коридоре, как и рядом с дверью, освещённой ярким светом электрических ламп, никого не было. Уильям отдёрнул себя, сделав вид, что и не смотрел на неё, и уверенным шагом пошёл в сторону, куда убежал его подчиненный. В тишине маленького офиса, где ещё недавно были двое, действительно никого не было. Настенные часы тикали раздражающе мерно, погашенный фонарь стоял на полу без дела и не до конца закрытая фляга с виски источала приятный крепкий аромат. И только зелёные непроницаемые глаза немигающим взглядом смотрели с улицы на эту пустоту.