Если подумать

Это уже стало традицией – когда наступает ночь, приходит он. Иногда – забирается в окно, каким-то волшебным образом умудряясь не задеть цветок, что не завял лишь чудом. Иногда, значительно чаще – просто появляется из воздуха и легким покашливанием извещает о своем присутствии, а иногда, бывало, и вовсе заходит в дверь, что для него совсем необычно. — Ты, значит, принципиально меня не ждешь? – спрашивает – что тоже почти традиция – он, улыбаясь и присаживаясь в мягкое кресло у окна. Спиной к ней. Она недовольно хмурит брови, садится на кровати, пытаясь завернуться в одеяло, и отвечает, что его никто не звал. Снова – никто не звал. — Это даже забавно. Ну, наблюдать, как ты врешь самой себе, Ева. Мне нравится, – она не видит, но слышит и даже чем-то чувствует, как он прикрывает глаза, сцепляет пальцы и усаживается поудобнее. Это значит – разговор затянется, и она не знает, нравится ли ей это или нет. — Я не вру. Это ты веришь в свою правду. Вот, – пытается сказать это таким тоном, чтобы понял: она больше и слова не скажет, ему стоит – необходимо прямо-таки – уйти. Слыша смех, понимает, что все опять – зря. — Да ладно тебе. Я твой сон, а это значит, что ты меня создала. Значит, я тебе нужен. Я. Тебе. Нужен, – отчеканивает каждое слово. Встает затем медленно и садится рядом – плавно. Она видит, что его глаза все еще ухмыляются. Как у него это выходит? Это же не-ре-аль-но. — Ты не сведешь меня с ума. У тебя ничего не получится, не думай. Только бы суметь это – показаться серьезной и неприступной. Только бы суметь. Только бы... Но и в этот раз ничего не получается – он приближается и снова целует. Снова вызывает бурю чувств, которые она, как бы ни старалась, так и не может классифицировать, определить, разобрать, понять – ничего не выходит. Вообще ничего. А Ева любит порядок и определенность – это удобно. Так должно быть. Он, видимо, считает иначе. Потому что в который раз приходит и говорит, что, если она и дальше будет пытаться понять себя, сжечь и из пепла создать новую, лучшую, другую – сойдет с ума. И ничего у нее не получится. А так не должно быть. — Чудо мое, ты же не будешь делать так снова? Думать снова? Иначе я буду и буду приходить, – говорит, немного отстранившись, вглядываясь в глаза и накручивая на палец ленточку ее ночной рубашки. — Ты неправильный. Ты – выдумка. Ты не можешь быть прав. У тебя даже имени нет. Нет – и все. И тебя нет, – Ева понимает, что эти слова – жалкая попытка убедить саму себя. Смеется. Это кажется ему смешным – ее нежелание принимать очевидное. Но он ведь поэтому и здесь. — Да ладно тебе, правда. Ты же сама дала мне имя, когда-то давно. Выбирала долго, да? Помнишь, – утверждает, глядя в ее округлившиеся – от чего? – глаза. – Доминик я. Ник, – говорит, зная, что с ней сотворит это сочетание звуков. Зная, что ей когда-нибудь надоест отпираться и отрицать его и все, что есть вокруг. — Уйди. Ты сон. Я могу проснуться – ты же сон, – шепчет, пытаясь обхватить себя руками. Если подумать, то она не знает, что доводит ее до такого состояния. Не знает, чего сама же боится. Если подумать, то ничего и нет, это – иллюзия, а утром все забудется, и начнется новый день, где все должно быть хорошо, но – если подумать. А она не может сейчас думать. Не может, потому что боится (до чертиков, безумия, невозможности; иррационально, полностью, абсолютно; слишком – боится, в общем). Но и этого Ева не осознает. Все началось пару месяцев назад. Когда в ее жизни наступило относительное спокойствие: проблемы перестали падать на голову одна за другой, сестра пошла на поправку, а о непутевом брате не было ничего слышно. Первую неделю равномерное и не нарушаемое ничем и никем течение времени казалось ей истинным блаженством – контраст с предыдущими днями, которые не позволяли и вздохнуть свободно, был еще свеж. Но потом ее стала одолевать скука. Понемногу она подступала со всех сторон, забираясь в самые крайние закоулки сознания, и в результате – сводя с ума. Тогда появился он. Сначала просто приходил, садился в кресло и смотрел на нее. Тогда кресло стояло лицевой стороной к ней – не к окну. Он всегда – раньше – молчал. Потом начал говорить. Заводить разговор, втягивать ее. Спрашивал, но чаще, много чаще – утверждал. Она решила – сводил с ума. Он говорил – Ева сама себе и проблема, и решение. Но в основном, конечно – проблема. Или много проблем – когда как. — Ты меня придумала. Несколько лет назад. Тебе было скучно. Не так, как сейчас, но в общем – скучно, – вздыхает он, словно бы устал что-то объяснять, и встает с кровати. Она не спускает с него взволнованного и/или испуганного взгляда. — Куда? Разговор обещал же быть долгим? – выдавливает Ева – в конце концов – из себя, надеясь, что хоть что-то она поняла правильно. Господи, хоть что-то. — Думай, – бросает холодно. Но почему? Раньше не говорил так. – Я сказал тебе достаточно. Ты и сама все знаешь. Думай. И она будет думать. Много думать, потому что ей ничего больше не остается. Потому что в этом случае – яд и есть противоядие. Нужно только понять. А затем – принять. Впереди вся ночь, в комнате – окно нараспашку, холодный ветер и привкус нездорового безумия. Она будет думать. *** Когда через три дня – только через три дня! – он придет вновь, она уже все решит. Правильно решит, потому что для нее, для Евы, иначе и быть не может. И он, Ник, это знает. — Я и есть причина своих проблем, верно? Не отвечай, сама знаю, – она начинает говорить сразу же, как только он тихо закрывает за собой дверь. Ник в этот раз и не смотрит на излюбленное кресло – сразу присаживается рядом, вглядываясь в глаза. Что он ищет внутри нее? – И только я могу их решить. Перестать выдумывать. Перестать маяться. Перестать видеть тебя. Начать жить, — Ева говорит быстро, словно боясь что-то упустить, забыть. Или перестать верить в сказанное. Ну, как один из вариантов. Он улыбается, впервые за это время улыбается – по-настоящему. Оказывается, Ник умеет. Она и забыла. — Верно, – проводит пальцем по щеке. Говорит мягко, нежно, ей в диковинку даже. – От того, что уже не нужно, надо избавляться. Иначе оно будет душить и тянуть ко дну. Ева хмурится и не понимает – это-то тут к чему? — Вся проблема в реальности того, чего нет. Если ты поверила в него так же сильно, как и в реальность – то что мешает ему ею и стать? Логично. А она любит логичность. Но не сейчас. Потому что несложно связать одно с другим и понять, что же неизбежно последует дальше. — Уйдешь теперь? – не надеется на обратное, конечно, но спрашивает. Почему-то. — Да, так надо. Я уже не нужен. Ты все поняла, начала понимать – не суть, в общем-то, но я свое дело сделал, – Ник, кажется ей, говорит совсем печально. Но этого не может быть, и Ева быстро отбрасывает такие мысли в сторону. Чтоб не мешали. — И больше не вернешься, – она констатирует факт. Хотя и не соглашается с ним. Но это потом. *** Ник – просто – растворяется в воздухе. Исчезает. А Ева думает, что поцелуй, застывший на губах, действительно прощальный. Вернее – последний, она-то с Ником совсем не прощалась. Еще она думает, что такая перемена, произошедшая с ним, была тоже правильной, потому что Ник донес то, что должен был, и способ достижения этого был отброшен. Но разве это не значит, что, если бы Ева поняла все с самого начала, он был бы таким – ее – всегда? Девушка обезумела и не понимает, что с ней творится. Не понимает и того, что ничего это не значит, а она снова делает то, что ей категорически нельзя – жалеет о прошлом. Не хочет отпускать. Но, если подумать, разве он не вернется в таком случае вновь? Разве не поможет опять? И Ева начинает ждать. Жалеть себя, придумывать проблемы и ждать. Она не знает, что она его создала. Не знает, что он был шансом к спасению. И что этот шанс упустила – тоже не знает.