Семейное

— Когда уже можно будет смывать?! — с раздражением выкрикнул Акутагава. — В инструкции написано же — через сорок минут, — отозвалась Гин из коридора. Вот проклятье! Фольга совсем не заглушала едкий запах краски, из-за которого слезились глаза и еще сильнее хотелось кашлять. Но если он рискнет пожаловаться сестре, в ответ получит равнодушное «сам виноват». Впрочем, Акутагава действительно не понимал, откуда у него, ребенка улиц и подворотен, такая тяга к эстетике. Вот Гин, например, надевает первое, что выпадет из шкафа, и совершенно не беспокоится по этому поводу. Он — другое дело; ему жизненно необходимо, чтобы плащ всегда был выглажен, стрелки на брюках — идеально ровными, ботинки начищены, а волосы аккуратно подстрижены и кончики высветлены до кристально-белого оттенка. В идеале, ради последнего неплохо было бы посетить парикмахерскую, но как это сделать, когда твои портреты с подписью «внимание, в розыске» висят на каждом фонарном столбе? Конечно, Рюноске мог приставить лезвие Расемона к горлу парикмахера, и тогда бы тот создал на его голове лучшее произведение искусства, на которое был способен. Но что если представить другую ситуацию: полицейские окружили здание, и тогда Акутагаве придется уходить от них с... кхм, фольгой на голове. Поэтому, взвесив все «за» и «против», Рюноске решил все же (на свой страх и риск) довериться краске для домашнего использования и интернету. — Эй, Рю, я в душ. — Через сорок минут чтобы вышла, — зная сестру, предупредил он, — мне чертову краску смывать! Акутагава давно задавался вопросом, что могла Гин делать в душе часами? Порой, проходя мимо двери, даже прислушивался — не поет ли? Кажется, нет. В телефоне тоже не зависает — иначе тот давно бы промок и пришел в негодность. И книжки не читает. Что тогда? Просто сидит под струями душа и размышляет о жизни? Впрочем, поразмыслить о жизни Рюноске и сам любил. Только в удобном кресле и с бокалом вина. И все бы хорошо, если бы надоедливая Гин не начинала шутить, что он, мол, косплеит Огая Мори. В такие минуты ему (со злости) отчаянно хотелось напомнить сестре о ее главном комплексе — нулевом размере груди. Но эта тема в их доме под запретом. Иначе жди скандала, а после — минимум недельной игры в молчанку. Акутагаву, который молчуном вовсе не был (только с посторонними иногда), это напрягало. Вот первая причина, почему он предпочитал Гин не злить. А вторая... Рюноске подошел к зеркалу и непроизвольно поморщился. Та же худоба и бледность, что и всегда, а в «довесок к кошмару» фольга на кончиках волос. Однажды Гин втихаря сфотографировала его в таком виде. Конечно, едва Акутагава узнал об этом, Расемон сразу же прижал Гин к стене, пока сам он отчаянно рылся в ее телефоне, удаляя фотографии. Однако зловредная сестричка утверждала, что успела сохранить фото на неких «прочих носителях», и что если «братик будет плохо себя вести», покажет их Портовой Мафии. Акутагава живо представлял себе реакцию «коллег». Протяжное «семпа-ай» в исполнении Хигучи, всеми силами пытающейся подавить приступ смеха, опрометью убегающего Тачихару (чтобы проржаться вне зоны доступности Расемона), ехидненькую улыбку в усы от Хироцу. Его починенные хотя бы попытаются сдержаться (разумеется, из страха), а вот Мори (если фото дойдет и до него) будет ржать в открытую, причем долго и упорно, потому что он Акутагаву не боится. А Накахара, небось, попросит Гин перекинуть ему снимок, чтобы сохранить «на всякий случай». — Фу, — невольно выдал Рюноске, причем «фу» это предназначалось и собственному отражению, и безрадостным «прогнозам» одновременно. Даже если Гин блефует, и никакой резервной копии у нее нет, все равно это вторая причина, почему ее лучше не злить. *** Сорокаминутная «пытка» фольгой и вонючей краской подходила к концу, поэтому Акутагава стремглав побежал в душ. Благо, Гин уже освободила помещение. — Я играть, — крикнула она брату. Ну да, что еще способно заставить такого гика, как его сестра, вылезти из душевой пораньше? Только очередная компьютерная игра. Рюноске, абсолютно равнодушный к играм, этого не понимал. Иногда, находясь в душе, Акутагава даже жалел, что не умеет петь (Гин, к слову, тоже не умела — это у них семейное). Зато он мог, вдоволь насладившись теплой водой, стекающей по коже, одним движением головы откинуть мокрые волосы назад и представить (на секунду!) себя красавцем. По правде (о чем он никогда не скажет даже сестре), Рюноске довольно сильно комплексовал из-за собственной внешности. Слишком худосочный. Ни намека на кубики пресса или развитую мускулатуру. Они даже с Гин носили один размер рубашек (это, к слову, скорее, выпад в сторону Гин). Брови настолько редкие, что кажется, будто их нет вовсе. И нездоровый цвет лица. Что ж, тут уже ничего не попишешь — хронические заболевания никого не красят. Выключив воду, Акутагава отчетливо услышал звонок в дверь. — Гин, открой! Тишина в ответ. Чертова сестра, опять, небось, в наушниках сидит и из реальности выпала! — Гин, не слышишь, звонят! В итоге, от души выругавшись, Рюноске понял, что открывать придется ему. Огляделся в поисках собственного халата и выругался повторно, не обнаружив его на месте. — Гин, черт возьми, говорил же, что прибью, если еще раз мой халат возьмешь! Сестрица опять была «вне зоны доступа», а в арсенале Акутагавы оставалось одно полотенце, которое, за неимением других вариантов, он повязал вокруг бедер. Да, не лучший образ для встречи гостей. *** — Акутагава-семпай, я вам прине... — Хигучи замерла на полуслове, и челюсть ее стремительно поползла вниз. Это было вторым секретом, который Рюноске не рассказал бы никому, даже Гин: втайне он ловил кайф от того, что в глазах подчиненной (бесполезной, как считал Акутагава, но довольно симпатичной) при взгляде на него читалось нечто вроде «вы прекрасны словно божество». Может, думал Рюноске, с мокрыми растрепанными волосами и в одном полотенце он действительно не так уж и плох? — Я... это... принесла... — кажется, Хигучи отказал дар речи. — Вот, возьмите! И протянула ему пакет с продуктами. — Вообще-то использовать личного ассистента в качестве бесплатной рабочей силы это нехорошо, — говорила Гин после каждого его «составь список продуктов, передам его Хигучи». — Так она больше ни на что не годится, — бросал Рюноске, а потом спешно добавлял. — Да и сама, кажется, не против пробегать по магазинам половину воскресенья ради «любимого семпая». — Не пойму, что только она в тебе нашла... — фыркала Гин и закатывала глаза. После этого ему (от обиды) снова очень хотелось напомнить ей про нулевой размер, даже зная о последствиях... (А у Хигучи вот, хоть по уровню мастерства она Гин уступала, с размером все в порядке.) — Да проходи ты, чего застыла, — небрежно бросил Акутагава и, не удержавшись, картинно откинул волосы назад, чтобы еще раз перед ней покрасоваться. — Д-да, конечно, — затараторила Ичие, — семпай, вам бы уйти со сквозняка, а то, не дай Бог, простудитесь... Вот черт! Рюноске сморщился и сжал зубы. Он так кайфовал, представляя себя мачо, а эта чертова ассистентка одной фразой свела его до уровня маленького ребенка, за которым надо приглядывать и вытирать сопли платочком. (Впрочем, инциденты с Хигучи и носовым платком, которым она вытирала с его лица не совсем сопли, действительно имели место быть, но вот вспоминать сейчас об этом Акутагаве совсем не хотелось.) Ичие привычным уже маршрутом прошла на кухню, а Рюноске отправился на поиски того самого халата, который обнаружился в комнате Гин (плохо все-таки носить с сестрой один размер одежды!), за что та получила подзатыльник, но от игры так и не отвлеклась. Затем, вернувшись, сел на табуретку, нога на ногу, и принялся с вальяжным видом наблюдать, как Хигучи разгружала пакеты, наполненные едой, бытовой химией и даже необходимыми ему лекарствами. Меланхолично покачивая ногой, Акутагава мысленно представлял себя на месте босса Мафии. Вот он, как Мори, вольготно сидит и наблюдает, как вокруг него суетятся подчиненные... — Рю, ты не забыл, ужин с тебя! — раздалось из комнаты. Вот ведь несносная Гин, умеет момент испортить, мысленно выругался Рюноске. С образом босса Портовой Мафии готовка ужина как-то совсем не вязалась. (Хотя, если учесть, какие абсурдные требования выдвигает порой Элис по отношению к Мори, как знать...) — Акутагава-семпай, вам помочь? Глаза Хигучи заблестели. Хм, хочет похвастаться своей стряпней перед начальником? Но вот Акутагаву этот простой вопрос загнал в тупик. С одной стороны, если он скажет «да», Хигучи может подумать, что он не умеет готовить; с другой, он... действительно не умеет. Вернее, что-то у него иногда получается, только вот это «что-то» бывает настолько отвратительным на вкус, что порой хочется побежать в туалет и там промыть желудок. Хорош ведь он только в нарезке, и то благодаря Расемону. С Гин, к слову, ситуация аналогичная (это, наверное, тоже семейное). Акутагава думает порой, что профессии киллера и повара не совместимы. По определению. Перед Рюноске Акутагавой встал сложный вопрос: как ненавязчиво заставить Хигучи приготовить обед вместо него, и в то же время не выдать свою некомпетентность, оставшись в ее глазах «крутым»? Впрочем, Гин бы наверное сказала, что беспокоиться не о чем, ведь Ичие и так настолько им увлечена, что считает его идеалом. «Кхм, что ж, посмотрю, на что ты способна на кухне». Почему-то от этой фразы, произнесенной даже мысленно, Акутагаве стало неловко. Что если она неправильно его поймет, посчитав его слова грязным намеком? — Семпай, вы хорошо себя чувствуете? — обеспокоенным голосом поинтересовалась Ичие. Он проклинал свои бледные щеки, которые имели особенность быстро заливаться краской. А еще злился на Хигучи, которая решила записаться в чертовы няньки! Она бы еще колыбельную спела!.. (Впрочем, такое тоже случилось однажды, когда Рюноске был на грани из-за очередного приступа, а Хигучи, исполнявшая роль сиделки, как оказалось, в отличие от обоих Акутагава, умела петь.) — А ты умеешь? Я про готовку, — он постарался придать голосу пренебрежительный тон. Это лучшая фраза, решил Рюноске. Хигучи воспримет это как вызов и обязательно захочет доказать обратное. Он бы именно так и сделал. Акутагава Рюноске всегда отвечал на брошенный вызов; по-другому просто не мог. — Конечно, — воскликнула Ичие и принялась за дело. Акутагава же продолжил сидеть на своей табуретке (и представлять себя боссом Мафии). А минут через пятнадцать начал еще и усиленно сглатывать подступающие слюни, так как запахи по кухне завитали просто восхитительные. Не соврала, значит, что умеет. *** — Опа, сегодня нормальная еда будет! — воскликнула наконец-то высунувшая нос (очевидно, на запах) из своей комнаты Гин (и основательно забывшая, как подметил Рюноске, о «незаконности» эксплуатации труда Хигучи). Акутагава попытался на нее цыкнуть, чтобы рот закрыла. Мол, что значит «сегодня нормальная»? У них в доме всегда нормальная еда; по крайней мере, пусть Хигучи так думает. Иначе, не дай Бог, за сердце схватится, узнав, чем именно питается ее «любимый» семпай. (В основном полуфабрикатами, так как питаться плодами собственных кулинарных потуг сил нет.) — А то от твоей стряпни, Рю, меня блевать тянет... Акутагаве вдруг очень захотелось побить сестру. А вдобавок и Хигучи, которая, кажется, начала посмеиваться в ладошку. Но придется сдержаться. Потому как на Гин нападать себе дороже — во-первых, она, не церемонясь, может и росчерк на нем оставить ножичком; во-вторых, знает слишком много о «неуязвимом» (на самом деле нет) Бешеном Псе Портовой Мафии. А Хигучи... Хигучи, конечно, стерпит, но тогда Рюноске рискует остаться без вкусного ужина. Гин тем временем, не обращая на братца внимания, подошла к Ичие и что-то ей на ухо прошептала, отчего та зажала рот руками (чтобы, видимо, не расхохотаться в голос) и, промямлив что-то вроде «извините, семпай», хотела было убежать из кухни; но Акутагава ее остановил. — Здесь останешься — за плитой следи. А потом вышел сам, таща за собой Гин. Расемон снова прижал ее к стене, но та и глазом не моргнула. — Ты б, Рю, Расемон свой на кухню отправил, Хигучи помогать салатики резать... — Что ты ей сказала? — Ничего особенного. Рассказала, что кончики волос у тебя не свои такие — что ты их красишь и фольгой обматываешь. Потом еще и фотку покажу...