Love is not enough

Знаешь, я не хотел. Я не хотел, но рвал тебя напополам. найтивыход & Папин Олимпос

Я помню момент, когда впервые увидел его. У меня тогда была своя галерея — маленькая, но амбициозная, с заявочкой, понимаете, о чем я? Люди не понимали. Их пустые глаза проплывали мимо, они были слепы. Люди приходили просто, чтобы поставить галочку. Я ценитель искусства — #явгалерее — смотрите. Галочка. В этом году культурная программа выполнена, в следующем схожу на балет. Галочка. Любая другая хипстерская поебень. Галочка. Но он был не из их ряда. Более того он вообще не был заинтересован в искусстве. Он хотел просто скоротать время, как потом выяснилось, между собеседованиями. Но взглянув на первую же мою картину, он не пошел дальше по проложенной посетителями траектории. Он остановился, и за это я уже был ему благодарен. Когда я закончил встречу с безымянным помощником помощника редактора, он всё ещё не сдвинулся с места. Это была одна из ранних моих работ, я, наверное, и сам не понимал, что хотел ею сказать, просто мазки краски, которые вроде неплохо сочетались между собой. Картер каждый раз фыркала, как только ей попадался на глаза этот поклон в сторону теста Роршаха. Но что она могла сделать? Последнее слово за мной. К тому же это был мой тест. Некий фильтр. Может, для большинства экспонат был всего лишь проходным абстрактным бредом, но те, кто задерживались и хотя бы пытались вникнуть, стоили того, чтобы с ними задержался и я. Мне правда казалось, что будто преодолев холст, он окунулся в мой внутренний мир, и, когда я подошёл, мы в какой-то степени уже были знакомы. Но лучше бы он не заходил в галерею, а я бы в тот день решил её не открывать или заболел, а его приняли бы на работу сразу, чтобы не пришлось идти в другое место. Или мне не стоило бы переезжать в Нью-Йорк. Но я переехал — не приняли — не заболел — открыл — зашёл. Грёбаная череда событий, приведшая к тому, что я лежу на полу в луже своей же рвоты, разрушив собственными руками отношения, которые были самым лучшим в моей жизни. Я ненавижу себя. Я так себя обожаю. Это чувство зависит от стадии, этапа. И сейчас я должен обожать, но я ненавижу. В какой-то момент при раздаче мозгов у парня наверху, видимо, кончился набор здоровых нейрохимических связей, и он подумал, что и так сойдет. Понаблюдаем, повеселимся. И это было бы не так подло, если б не страдали все вокруг меня. Если бы не пострадал он. Кто-то скажет, что люди разучились разговаривать друг с другом, и будет прав. Скольких бы разрывов удалось избежать, если бы только в самом зародыше возникшей претензии они бы садились и проговаривали проблему. Сразу. Не дав ей разрастись до размеров черной дыры, засасывающей в себя все тёплые чувства. Без обвинений, как советуют психологи. С использованием конструкций «мне неприятно, когда…» или «я чувствую себя плохо, когда…», а не «ты кусок говна…» или «ты должен…». Но наши отношения бы это не спасло — всё было озвучено в самом начале. Ну, почти. Скорее продемонстрировано. — Редко встретишь посетителя при полном параде. — Мурлыкающий голос прозвучал слишком близко, и Стив совсем еле заметно, но дёрнулся. — Ты сбежал со свадьбы? Потеряв дар речи, он окинул себя взглядом, хотя был прекрасно осведомлен, как он выглядел. Но не могло же быть всё настолько ужасно, что посторонний человек не удержался и посчитал нужным прокомментировать. — Прости, — подошедший рассмеялся, и этот добрый смех произвел некий расслабляющий эффект. — Ты выглядишь шикарно, просто для такого костюма должен быть повод получше, чем прийти в галерею в Бруклине. — Я жду встречи по поводу работы, до неё полтора часа. А это… — он не знал, почему собирается выложить о себе всю информацию, — мой единственный костюм, и да, я покупал его на свадьбу к другу. — И что же за работа? — Глаза были полны всепоглощающего интереса. — Менеджер в логистической компании, скука, но я думаю, что предыдущее собеседование на Уолл-стрит я провалил, так что… — Нет, уверен, ты произвёл на них впечатление. Как и на меня. Стив засмущался, теперь стало ясно, что с ним, и правда, заигрывают. Вот уж, чего он не ожидал от этого дня. Но был ли он против? Нет. Парень был в его вкусе, хотя сложно представить человека, в чьём вкусе бы он не был. Чуть ниже его ростом, тёмные слегка отросшие волосы, спадающие на лоб с левой стороны, и убранные за ухо с другой, точенные скулы, пухлые губы и большие заполненные сапфировым свечением глаза. Но самое главное от него исходил необузданный поток энергии, который сразу распространился и на самого Роджерса. — Как насчет сходить вечером куда-нибудь? — Широкая ровная улыбка уже была ответом. — Может, в восемь в Деланси? — Буду с нетерпением ждать… — Стив, — подсказал он и протянул руку, в которую не без сопровождающего смешка легла мягкая ладонь. — Джеймс, но можно просто Баки. Это было первое наше прикосновение. Я держал его ладонь, такую горячую, чуть шершавую, и понимал, что не могу его отпустить. Я не мог ждать вечера. — Слушай, у тебя же ещё полтора часа в запасе, а до восьми невыносимо долго. Как насчет кофе? Здесь за углом есть милое местечко. И он согласился, а я взлетел выше небес. Я не мог поверить своему счастью. Знаете, как бывает? Видишь человека и понимаешь, что это то, что ты искал всю жизнь. Он был идеален. В его голубых глазах был глубокий океан, и мне так хотелось скорее в него нырнуть. И безупречное имя. У меня до этого дня никогда не было Стивов, и я подумал, что это знак. Он особенный. За тот бранч я не произнёс практически ни слова, так как не мог перебить его хрипловатый голос, немного не соответствующий его облику. Это был голос закалённого сильного человека, но никак не парня с такой ангельской внешностью. Но за время его рассказа я понял, откуда это взялось. Он прошёл армию, потери, работал какое-то время куратором в организации помощи ветеранам, пока не сократили финансирование. Тогда он и решил пойти на Уолл-стрит заработать и открыть свою компанию. — Я не могу просто оставить людей загибаться от пережитых ужасов. Если ты знаешь, как помочь, и можешь это сделать, ты обязан приложить все усилия. Не понимаю, как люди могут бездействовать или быть безразличными к окружающим. Из него излучалась вера в человечество. Возможно, лучше бы её не было. Наше первое свидание не продлилось и пары часов, мы сбежали из бара в мою студию над галереей, кружась и целуясь всю дорогу. Он не хотел спешить, но я никогда не видел смысла откладывать лучшие моменты жизни на потом. Моменты, когда по твоему телу растекается эйфория и взрывается в каждой клеточке тела от горячего прикосновения. Он был нежен в ту ночь, как и многие последующие, даже слишком. Я не привык к такому, но всё же поддался и позволил ему познакомить меня с понятием заниматься любовью. И я помню, как меня распирало от чувства полёта и невесомости в его объятьях. Я позволил ему остаться. Я хотел, чтобы он остался. На ночь. На всю жизнь. А потом произошло это. Стандартная и ужасно раздражающая мелодия заставила Стива поморщиться, проникнув в голову и вытягивая его из сладкого сна. Рука на автомате попыталась дотянуться до тумбочки, но не найдя опоры, упала и ударилась о каркас кровати. Глаза резко открылись и не узнали свою комнату. Сзади послышалось невнятное мычание, видимо, возмущенное тем фактом, что телефон всё ещё омерзительно трезвонил. Стив подскочил на кровати, и тут же весь предыдущий день напомнил о себе во всех бушующих красках. Собеседование — галерея — Баки — бар — секс. Он что — остался на ночь? Собеседование. Они должны были позвонить! Он в два счета по обратному следу из разбросанной одежды нашёл свои джинсы и вытащил из кармана разрывающийся телефон. «Стив Роджерс?» — Он сразу узнал строгий голос рыжей девушки, проводившей встречу. — Да, это я! Простите, что так долго… — хотелось побиться о стену головой. «Не заинтересуй вы нас, уже после третьего гудка положила бы трубку. Вы готовы к следующему раунду? На этот раз с мистером Старком — главой БлэкРок» — Конечно! «Вторник в двенадцать» — Стив попытался найти взглядом календарь, но стены были абсолютно пустые, пришлось напрячь память. — Это же сегодня… «Вы очень наблюдательны. До встречи!» Окно звонка скрылось, и, взглянув в правый верхний уголок, он пришёл в ужас. Оставалось меньше двух часов. Но его позвали! На повторную встречу! И первым делом его одолело желание рассказать обо всём уже проснувшемуся парню, хотя, конечно, было неловко, что он его разбудил. — Доброе утро! Баки, ты не поверишь… — подойдя к кровати, он запнулся. Джеймс безучастно смотрел в потолок, — меня пригласили на ещё одно собеседование. Конечно, ещё рано судить, но может, ты был прав. Баки будто через силу присел на кровати, подогнув колени. Нехотя поднял одеяло, дёрнул бровью, отмечая, что он голый, и потянулся к соседнему столику. Стив, не понимая его поведения, следил за этими лишёнными жизни движениями. Парень поджёг сигарету, не убирая спадающие на лоб волосы и рискуя их подпалить, швырнул зажигалку обратно и только тогда перевёл поникший мёртвый взгляд на Стива. — А? Голубые глаза шокировано округлились. Он точно с этим человеком ложился в постель? — Ты в порядке? — Он присел на кровать, но тот никак не отреагировал. Просто пожал плечами и ещё глубже затянулся. Ну, дважды ему повторять не нужно. — Ладно, я понял. Извини, что остался, я сейчас уйду. — Ага. Стив попытался заглянуть ему в глаза, но Джеймс ему не позволил, откинувшись на спину и теперь держа сигарету в зубах. Вчера он не курил, даже когда они выпивали. Но у Стива не было на это времени. Проглотив пренебрежительное отношение, он приступил к подбиранию с пола своих вещей, параллельно всё же окидывая взглядом квартиру. В темноте он, естественно, не заметил, какой в ней был беспорядок. Нет, конечно, чего-то подобного он ожидал, узнав, что парень — художник, но творческий хаос и ночной кошмар работника клининговой службы — это разные вещи. Перед тем как выйти, он повернулся к всё ещё лежащему парню, но в груди сразу же стало ещё тяжелее от обиды. Давно его так неприкрыто не использовали. А ведь Баки ему правда понравился, но что поделать — жизнь полна разочарований, которые не пренебрегут возможностью дать тебе по роже. Но отойдя на несколько шагов от двери, он всё-таки остановился. Какого чёрта? Он заслужил каплю уважения от человека, который вчера заставил его открыться. — Знаешь, так не пойдет! — Он не рассчитал силу, и распахнувшаяся дверь с грохотом врезалась в прилегающую стену. — Мне нужно хотя бы какое-то объяснение. Стив стремительно подошёл к кровати, и голос моментально стих. Нижняя губа парня дрожала, а глаза были застелены плёнкой и, стоило им закрыться, из их уголков покатились слёзы. Растерянность. Облегчение. Он присел рядом и положил ладонь на запястье руки, скрывающей от него эту слабость. — Эй, что случилось? Расскажи мне. Я не мог успокоиться довольно долго. Я проваливался во тьму, как и много раз до этого. Ничего нового. Но теперь мне протягивали руку, а я не мог позволить себе ухватиться за неё, потому что знал — знал, что утяну его с собой. Тьма всегда была со мной, поджидала за углом. Она могла настигнуть в любой момент. Иногда я не мог пошевелиться, не ел сутками, не был способен на какие-либо действия — даже сходить в туалет, поэтому мог целый день не пить. Иногда было легче — становилось пусто, серо и бессмысленно. Не сказать, что второй вариант лучше. Чем бы ты ни занимался до этой стадии — всё теряло значение. Но он не потерял. Он стал моей манией с первого взгляда, и когда я открыл глаза и почувствовал, что у меня нет сил пошевелиться, я захотел умереть. Грёбаная судьба дала мне насладиться этим подарком всего один день. Почему нельзя было подождать? Хотя бы чуть-чуть. Неужели я многого просил? — Уйди, Стив. Я не мог посмотреть на него. Мне нужно было оттолкнуть, и я боялся, что во взгляде он увидит просьбу не уходить. Никогда. — Как только ты дашь причину. — Стив сжимал его запястье, оглаживая вены большим пальцем. — У меня биполярка. — На этом признании Джеймс убрал руки, чтобы увидеть перемену в лице блондина. Это был уже выученный наизусть спектр эмоций: шок, сомнение, подозрение, прозрение, разочарование. Стив странно долго задерживался на третьей. — Всё в порядке, просто уходи. Ты встретился мне в неудачный момент. Стив не в состоянии сейчас выдавить ни слова смотрел, как тот отвернулся, натягивая на себя одеяло с головой. — Ясно. И он ушёл. Как и все. Кому в здравом уме вообще нужно возиться с неполноценным человеком? Я на него не сердился, но сердце обливалось кровью и упивалось жалостью. Мне нужно было просто пережить день, или ещё парочку, пока в одно утро не проснусь полным сил. Но… За окном сгустились сумерки, готовые перерасти в ночь, когда что-то щёлкнуло. Баки сначала подумал, что ему послышалось, но нет — в районе двери происходила какая-то возня. Он немного приподнялся, повернул голову, выглядывая из-за плеча и обомлел. Появился явный повод усомниться в своём рассудке ещё больше, потому что Стив, удерживая коробку пиццы и спадающую с плеча сумку, разулся и прошел к кухонному столу. — Знаешь, тебе бы стоило закрывать входную дверь. Как ни в чем не бывало, он повесил куртку на спинку стула, вытащил из сумки ноутбук и положив его на коробку, пошёл прямо на Джеймса, который боялся даже моргнуть всё это время, чтобы галлюцинация не исчезла. — Мне будет гораздо удобнее, если ты подвинешься. — И Баки подвинулся, вернее ему так казалось — на самом деле он просто поёрзал. Стив снял с себя уличную одежду и в одних боксерах залез под одеяло, примостив на колени ноутбук, а пиццу поставив на пол. — Я получил должность. Пока что буду, по сути, на побегушках в финансово-аналитическом отделе, но уверен, что это ненадолго. Завтра первый рабочий день, а сейчас сериал и пицца. Будешь? — Стив, я… ты не обязан… — сейчас он понял, насколько пересохло горло — связки издали скорее скрежет. — Я скажу это один раз, пока ты в таком состоянии. — Стив смотрел на него сверху вниз с такой заботой, что внутри что-то ёкнуло. — Я не оставлю тебя. Это не жалость, не сочувствие, хотя оно, конечно, присутствует. Но ты запал мне в душу. А заболевание… у многих людей есть недостатки похуже, например, дерьмовый характер. Так почему бы нам не попробовать? Помню, как в тот момент вокруг него всё засветилось, как у ангела хранителя. Наверное, он им для меня и был. Я был слишком слаб, чтобы пошутить про то, что велика вероятность, что у меня и характер дерьмовый, но, может, стоило попытаться. Тот приступ продлился три дня, и все три дня он возвращался ко мне. Рассказывал про новую работу и коллектив, я в основном слушал. На третий вечер ему надоела пицца — он в принципе никогда не любил фастфуд, и вот спустя час стуков посуды на кухне в доме распространился запах супа с фрикадельками, на который я поплыл по воздуху, как в детских мультфильмах. Ох, я ещё успею возненавидеть этот суп. — Как обычно оно протекает? — Агрессивно… — было видно, как Баки тяжело об этом говорить, — в активную фазу я бодр, полон энергии и мне всё по плечу. Любая идея возводится в абсолют… обычно именно в неё я пишу картины, могу не отрываться от холста по несколько дней… — Стив слушал не перебивая, хотя Джеймс делал длинные паузы, явно подбирал слова и, пользуясь моментом, медленно потягивал бульон. — А потом щёлкает переключатель, и наступает депрессивная фаза. Обычно, я чувствую её приближение… это похоже на нависающее черное облако… и тогда сразу направляюсь домой. Но бывает так, что просыпаюсь и не могу встать с кровати. Состояния посередине не было уже очень давно… — Пробовал лечение? — Такие вопросы обычно равны преодолению минного поля. — В подростковом возрасте мама водила по клиникам. Потом умерла. — Прости, я не хотел. — Нет, не стоит. Не хотел бы — не говорил. — Получается, завтра ты будешь маниакально веселым? — Получается, да… Послушай, я так благодарен тебе, завтра я буду готов провести с тобой весь день. Галерею можно и под вечер открыть. Мы могли бы пойти в парк или обойти весь Нью-Йорк пешком, я хочу знать всё о тебе! — Бак, это всё звучит невероятно классно, правда, но пятница — рабочий день. — Можно прогулять. — Зрачки Джеймса невидяще забегали в пространстве, будто он отчаянно искал варианты развития событий. — Постой, пятница? Я не проверял телефон, сколько же там сообщений? У меня выставка должна проходить. Джеймс побежал к кровати, потом к креслу, упал на пол, заглядывая под мебель, и, очевидно, вспомнив, достал мобильный из-под подушки, на которой валялось полотенце. Если не знать причины, можно восхититься тем, с каким энтузиазмом он начал проверять почту и звонить клиентам. Он вмиг разрулил все проблемы, возникшие за период его отсутствия, добился ответа от обслуживающих мероприятия фирм, у которых уже давно закончился рабочий день. Всё это не без прибегания к невинному флирту вне зависимости от того, с кем шли переговоры. Теперь Стив узнавал парня, с которым провёл ночь. В него невозможно было не влюбиться, но всё же он не был мазохистом. Отметив, что Баки доел свою порцию, он подошёл к самому окончанию телефонного разговора. Джеймс сразу оторвал взгляд от экрана. — Я всё решил. Слушай ещё же не поздно, — на часах было десять вечера, — давай прогуляемся прямо сейчас. Мне душ быстро принять, и можем… Стив одной рукой обнял его за талию, а второй обхватил шею и весьма убедительным способом заткнул рот, перенаправив все мысли Джеймса в иное русло. Он настоял на поиске хорошего врача, сказал, что поможет мне пройти через это. Я принял условие, понимая, что не могу его потерять и должен попытаться. Я захотел попытаться. И у меня получилось. Он стал моим спутником по жизни, как и маленький контейнер с разноцветными таблетками. Моё состояние можно было назвать стабильным. Не в полной мере, конечно. Бывали перепады настроения несвойственные обычным людям, без этого никак. Но я мог отчетливо размышлять, взвешивать решения, не бросаться сломя голову выполнять любую идею, пришедшую в голову. Стив остался единственной вещью, которой я был в каком-то смысле одержим. Это и стало проблемой. Мы фактически начали жить вместе с первого дня знакомства. Вещи постепенно появлялись в моей квартире, и я даже был бы рад ускорить этот процесс. Мы ходили на свидания, проводили ночи напролёт за просмотром сериалов, за исключением тех случаев, когда ему нужно было заканчивать работу дома. О, он самый ответственный человек из всех, кого я знал! Не поддавался ни на какие уловки, если я пытался его отвлечь, ведь нужно же делать перерывы. Шутил, даже, что, возможно, моё расстройство передаётся половым путем, иначе как можно безвылазно готовиться к той или иной сделке или отчёту. Но при этом он почти всегда находил возможность прийти на мои мероприятия, посвященные новому проекту или благотворительной выставке. Тогда же то ли благодаря острому нюху агента, то ли из-за удачных выстрелов в поток поп-культуры мои дела пугающе уверенно пошли в гору. Новое место. Просторное, светлое, с несколькими залами. Новые связи. Раз в несколько недель Картер подставляла к моему лицу планшет или журнал с новой статьей от очередного критика. Восторженные речи. Бокалы. Вечеринки. Я находился на них ровно столько времени, сколько входит в понятие приличия. Концентрация не-таких-как-все людей была гораздо выше, чем в прошлой камерной галерее, а их мнение непременно должно быть высказано и, что ещё важнее, услышано, признано правым, и это, если честно, самая раздражающая вещь в мире. Поэтому вступительное слово, несколько рукопожатий, дежурных улыбок и медленное отступление к выходу. Домой. Первый этаж теперь сдавался под какой-то склад, куда один раз завезли тонны коробок и оставили покрываться пылью. А мы так и остались в той студии наверху. Незаметно она стала самым родным и теплым местом на земле. Шерон и здесь попыталась пролезть со своим предводительством — предлагала найти квартиру ближе к Манхеттену. Но для нас это не было проблемой. Мне нравилось добираться на метро, Стива повысили и как бонус подогнали корпоративную машину. Я полюбил его. Я помню, как в один момент от этой мысли внутри что-то коротнуло. Влюблённость — это прекрасно, но это совершенно другое. Влюблённость заставляет тебя парить, видеть человека лучше, чем он есть на самом деле. Но она не прощает ошибок. Она редко допускает тот факт, что объект твоих чувств — это тоже человек. Такой же, как ты. Со своими чувствами, реакциями. И вот ты приходишь домой и видишь его в самом отвратительном настроении, потому что он тоже имеет на него право. Обычно люди стараются скрыть это пагубное состояние, как нечто постыдное, но он был откровенен со мной. Разбил на нервах посуду, упал на пол, заплакал и, о боже, попросил сигарету из запрятанной мною пачки. Он знал, что я оставил их на всякий случай, хоть и обещал бросить. Я смотрел на него раскрасневшегося — если человек красив, когда ревёт, то бегите от него как можно дальше — и не испытывал ничего, кроме желания обнять, но при этом интуитивно понимал, что лучше просто сидеть на расстоянии в один метр. Тогда-то оно и пришло. Я понимал, что ему это нужно и что этого достаточно для поддержки — он знал, что я здесь, рядом с ним. Понимание без слов — это и есть любовь. Но ошибку я всё же совершил, когда назвал тот случай плохим настроением, потому что это был нервный срыв. Стив всё больше уходил в себя, он был подавлен неудовлетворённостью собой, ему казалось, что он сбился с пути. Он хотел помогать людям, связал свою жизнь с Уолл-стрит в надежде, что совсем скоро сможет основать свой фонд, а этот момент всё не наступал. Прошло уже полтора года. Безоблачных восемнадцать месяцев, после которых всё пошло, извините, по пизде. Я не мог найти ответов, но он начал отдаляться. В своём стремлении обрести нужные связи он стал всё чаще пропадать на работе, уделять больше времени коллегам, а не мне. И я не виню его. Он не мог посвятить мне всю свою жизнь. Но получилось, как в дженге — из основания башни достались первые блоки. Я уже говорил, что Стив остался единственной моей манией, поддерживающей на плаву? А теперь представьте, каково это лишиться и её. Мне стало так не хватать красок, что я будто погрузился в перманентную депрессивную фазу. В тот вечер Стив написал, что задержится, а я стоял напротив пустого на протяжении нескольких месяцев холста и не мог нащупать даже желания исправить положение дела. В голове крутились слова моего агента с афтепати недельной давности. Простой и тем самым полюбившийся Джеймсу бар был заполнен под завязку самой разношёрстной публикой. От фанатов футбола, собравшихся в углу возле подвешенного телевизора, по которому передавалась прямая трансляция матча без звука, словно у алтаря, до размазывающих по усам пивную пену байкеров. От работяг, не удосужившихся принять душ после двенадцатичасовой смены в порту, до работников степлера и дырокола, которых никто не ждет дома после очередного и непременно такого же, как вчера, дня в офисе. — Стив к нам не присоединится? — Шерон одернула рукав пиджака и взглянула на циферблат часов из белого золота, многозначительно дёрнув тонкой бровью. — Уже поздновато для работы. Мягкий окутывающий желтый свет и фурнитура сплошь из кожи и орехового дерева создавали ту атмосферу, которую можно было бы окрестить домашней. Именно такое тепло иногда нужно было Джеймсу после вычурной белизны мира искусства. Искусственного мира. — Тем не менее, это так. Метет в вице-президенты. Хотелось свернуть с этой темы, как с ухабистой дороги. Дороги в россыпи ям и узорах трещин. Но, к сожалению, за рулём был не он, а Шерон не собиралась сбавлять газ. Намеренно или нет. — Это успех. Если в паре партнеры развиваются, значит, мы имеем здоровые отношения. — Что это был за тон? — То есть? — Картер, мы знаем друг друга с палеозоя. Что ты имела в виду? — У тебя рейтинг падает, заметно. Когда людям не кидаешь новую рыбку, они уходят в другое место на поиски пропитания. — Фу, это самая коммерческая дрянь, которую я от тебя слышал. — Тем не менее, эта коммерция оплачивает всю твою жизнь. Джеймс, ты выдал за год две картины. Нам повезло, ты успел сделать себе репутацию и теперь, как известно, она работает на тебя. Сегодня все эти люди пришли не посмотреть на нового новатора, а именно к тебе, в твою галерею. Но тебе тоже иногда нужно что-то приносить. — Я работаю сейчас над одной… — Ты завял. — Резко перерезала горло оправданиям Шерон. — Прости. Но я считаю себя твоим другом и вот… — Она не была бездушной, правда давалась тяжело, — ты был таким ярким, амбициозным, да, не без загонов, твои пропадания из жизни до сих пор мне не понятны, но ты жил, а сейчас… — Не продолжай. Раньше когда вдохновение притуплялось, я всегда сразу шёл в душ. Как енот-полоскун, мог стоять там по часу, но зато выходил обновленным и с наметками идей для продолжения. В тот раз я вышел ещё более убитый и завис над сливом раковины — меня завораживала эта чернота между хромированными круглыми дисками. Манящий нарастающий звук исчез, как только я поднял глаза на своё отражение. Мне нравилась моя новая короткая стрижка, длинные волосы придавали возраста, а так я выглядел лет на двадцать пять, что было в каком-то смысле на руку. Я подстригся три дня назад — Стив этого не заметил. И я не могу сказать, что послужило причиной следующего моего поступка, наверное, всё вместе. Но я открыл дверцу шкафчика, достал контейнер, выбрал нужные таблетки и смыл их в унитаз. Что вам сказать? Стало веселее. А мои чувства к Стиву только усилились. Во время, когда нечем было заняться, я рисовал его. Портреты не были мои коньком, но его я мог воспроизвести по памяти до мельчайших подробностей. Когда он смеялся, и вокруг уголков его глаз танцевали лучики морщин. Когда он злился и сводил брови, если что-то подгорало в процессе готовки. Когда он укоризненно поджимал губы, если я разбрасывал одежду по студии. Когда он нежно гладил меня по виску и приближал умиротворённое лицо, чтобы поцеловать. Я так хорошо его знал. Но тогда же и зародилось отвратительное всепожирающее чувство — ревность. Ведь всё это был тот Стив из прошлого. С глаз будто спали разноцветные, как мои таблетки, очки. И всё показалось противоречащим и неправильным. Сейчас я понимаю, что всё извратил. Хотя… как знать… Звук брошенной в банку с водой колонковой кисти подобно удару в гонг, селящему под грудь семя беспокойства. За ним что-то обязательно последует. Этот звон лакированного дерева о стекло отдался где-то в мозгу и запустил череду болезненных вспышек. И чем дольше Баки, молча, продолжал сидеть к нему спиной, натянутой, как струна, тем сильнее нарастала мигрень. В горле пересохло, и Стив прошёл на кухню, потянулся к верхней полке и достал кружку, нарушив тишину манипуляцией с кувшином воды. Одного глотка катастрофически не хватило, и он сам не заметил, как осушил ёмкость до дна. — Ещё раз. Что ты сказал? — Их разделяло десять метров, но расслышать это шипение не составило труда. Баки упорно сверлил холст, и не видел, как Стив моляще поднял глаза вверх. Стив же не видел, как тот забвенно прикрыл веки, пытаясь взять эмоции под контроль. — Конференция в Лос-Анджелесе. Вернусь в воскресенье вечером. — Абсолютно нейтральный тон, но это лишь видимость. Вариантов развития событий немного. Им обоим это было известно. Можно замять тему, не придать ей значений — это ведь всего лишь командировка. Полить натянутые улыбки слоем пресной глазури и давиться невысказанным, зато вечер можно будет назвать спокойным. Или… спустить своих изрядно оголодавших псов, которые уже пускают вязкие слюни на покрывшиеся коррозией решётки. Они хотят очередной порции, они уже знают человеческое мясо на вкус. И с каждым новым разом их всё сложнее заманить обратно в свои клетки. С каждым новым разом всё сложнее остановиться. Джеймс поднялся толчком вверх прямо из позы по-турецки, параллельно всё-таки достав кисть из банки во избежание заломов ворса. Весь вид Стива говорил о том, как он устал и как не хочет схватки, но эта обманчивая беззащитность щекотала Джеймсу гортань. Сначала легко и невесомо, но чем больше сокращалось расстояние, тем сильнее разгорался этот зуд. Режущие слова встали поперек горла, рассекая нежную слизистую. Оставалось пара шагов. Их не проглотить. Только выплюнуть наружу. — Хорошо. — Не ожидал, да? Поцелуй со вкусом соленой желчи от недосказанности. Жесткий, без малейшего отголоска ласки. Они оба давятся им, и каждое движение нацелено причинить боль. Сильнее сжать, укусить. Прелюдия только, чтобы встал. Секс исключительно сзади, чтобы владеть. Чтобы не в глаза. И Стив ничего не сказал о начавшем заливаться красками холсте, а Джеймс сделал вид, что не учуял вкус сигарет. Это так просто — делать вид, что ничего не происходит. Телефон вовсе не молчит, когда ты без предупреждения задерживаешься до поздней ночи. Холодильник полон еды, там нет наполовину опустевшей бутылки виски. Отношения цветут и пахнут, а посреди квартиры не лежит мешок для трупа. До отлета три часа и три дня. За следующие сутки Джеймс ни разу не оторвался от работы. До отлета три часа и два дня. Он слышал, как проснулся Стив — в шесть утра, как всегда. Всё та же мелодия звонка — неизменная со дня знакомства — не успела разогнаться, как тот схватил мобильник и вышел с ним на балкон. До отлета три часа и один день. И с самого утра Джеймс забил встречу с Картер вечером в баре. Конечно же, она без вопросов перестроила свои планы и ответила изображением соединенных кончиков большого и указательного пальцев. До отлета три часа. Стив проснулся от контрастного ощущения прохладной постели, случайно перевалившись на пустую половину. О сборе чемодана он позаботился с вечера, и тем самым выиграл себе возможность поспать подольше. Беспокоиться было не о чем, машина подъедет через час, час на дорогу, час на спокойный кофе в аэропорту и регистрацию. А сейчас — кофе из немытой слишком долго кофеварки. Не вкусный, терпкий. Он вылил в себя эспрессо залпом, только чтобы прийти в себя, и поставил кружку к скопившейся возле раковины горе посуды. Зарядка, душ, костюм, галстук, гудок клаксона, выключатель, поворот замка. При виде знакомой ауди губы дернулись в непроизвольной усмешке. Хорошо, что габариты его чемодана чуть больше коробки для обуви. Пассажирское окно открылось ровно на половину, и пришлось наклониться, чтобы заглянуть в салон. — Такси вызывали? — Куда ты на этот раз дел Хэппи? — Вопросом ответил Роджерс, закинув сумку назад и усаживаясь поудобнее на спортивном сидении. — Ну почему нельзя подыграть? Нормально всё с ним, дал выходной. — Старк зацепил взглядом, как Стив потянулся к ремню безопасности, поджал губы, но промолчал. — Давненько я не сидел у руля своей малышки, а дорога в аэропорт — услада для водителя, да и к чему лишние растраты бюджета. — Бесплатный спортзал, корпоративный бар, — начал он загибать пальцы, — бильярд, питание, лучшие отели и жилье для иностранцев, но отвезти нас в аэропорт — это лишние растраты. Да, Тони? — Всё, что ты перечислил, Роджерс, называется "искусство отдавать". Я даю условия, ты мне прибыль. Таков закон успеха. Стив только рассмеялся, приписывание Старком себе наград в роде "начальник года" каждый раз умиляло его до глубины души. Смех растворился в рычании двигателя и включившейся следом на весь салон песни, которую Тони, видимо, даже не собирался приглушить, и автомобиль сдвинулся с места. Какие бы недовольства, касаемые выбора пути, в нем не сидели; как бы некоторые вещи в их работе ему не претили, рядом со Старком всегда было легко. Колоссальный опыт, природная харизма, поразительное красноречие, находчивость — здесь всё замешано, он вселял чувство уверенности в тот момент, когда смотрел своему собеседнику в глаза. Старк каким-то образом менял действительность, и поэтому людей к нему тянуло словно магнитным полем. — Самое главное запомни: там, где мы будем, все мудаковатые мудаки вылупившиеся из мудаков. Они будут жать тебе руку, улыбаться и проталкивать самые всратые си-ди-о, которыми ты потом сможешь только подтереться. — Если там все мудаки, то кто мы для них? — Мы троянские мудаки. Знакомимся, скалимся в ответ, и пусть в твоих глазах они читают «пошли на хер». Наша задача засветиться, поддержать статус… — ауди быстро приближалась к хитропереплетенной развязке, и Тони сбился, переключив внимание на дорогу. Отличный способ не договорить начатое, и он точно не сработал бы со Стивом, поэтому голубые глаза настойчиво сверлили душку серебряной оправы, пока они не вырулили на нужное ответвление дороги. — Ну и спихнуть парочку своих неудачных портфелей. — Так и знал! — Стив, давай без этой роджерсовщины. Всякое бывает, в каждой стратегии есть промахи. Да, на Тони Старка невозможно было злиться. Особенно когда он, довольный выдуманным термином, пытался сдерживать улыбку. До начала посадки оставалось всего ничего. Стив отрешенно рассматривал живущее своей жизнью табло, просто бегал глазами по меняющимся статусам отлета/прилета, игнорируя жжение телефона во внутреннем кармане напротив сердца. Мысль отключить его и не включать по приземлении не уходила, как навязчивый бестактный гость. Вдобавок волнение перед полетом подавить так и не удалось, последний раз он летел пристегнутый к скамье вдоль внутренней стенки военно-транспортного самолета. В окружении призраков людей, половина мест которых пустовала на обратном пути. — Нервничаешь? — Возник рядом испарившийся сразу, как только заметил дьюти-фри, Старк. Совершенно серьезный тон. — Почему у тебя нет личного самолета? — Позволил себе перевести тему Стив. — Уж кому, как не тебе, он полагается. — Ты за кого меня принимаешь? — Сама оскорбленность. — Я, может, хочу быть ближе к народу. А ещё в бизнес классе всегда можно встретить кинозвезд. Интересно, кто попадется сегодня… — Последнее слово было сказано совсем тихо, канув в недоумение. Тони снял полупрозрачные фиолетовые авиаторы, упорно всматриваясь поверх левого плеча Роджерса. — Стив… это не твоя ненаглядная? Даже поняв с первого раза смысл вопроса, развернувшись и увидев того, о ком говорил Тони, он не поверил в происходящее, ускоренно шагающее в их сторону. Стив наспех ляпнул что-то неосознанное и рванул навстречу, чувствуя, как внутри все встрепенулось. Издалека было видно, как Баки херово выглядит, и это мягко сказано. Чем меньше расстояния между ними становилось, тем четче прорисовывались синие круги под глазами, помятая одежда — вчерашняя, слипшиеся кончики волос, торчащие ёжиком с одной стороны и прилизанные с другой. Как его вообще пропустили? — Фух, боялся что не успею… — останавливаясь, выдохнул Джеймс и тут же оказался сдвинут назад напором Стива, схватившего его за плечо. — Ты что здесь делаешь? — Ладонь сжала плечо ещё сильнее, не нарочно, просто эмоции взяли вверх. Маленькая часть Джеймса это понимала, и она же подумала: «когда Стив успел отпустить бороду?» — Решил сопроводить. — Потянулся он свободной рукой к поле серого пиджака. — Ты же на мои мероприятия приходил. Да, приходил. Не в этом месяце и не в прошлом. Может, месяца четыре назад. Джеймс точно помнил его в последнем ряду окружившей его толпы. Стиву ещё пришлось уйти с середины речи из-за срочного звонка... это же мелочь? Джеймс стоял сейчас перед ним совершенно открытым. Согласись, скажи, что это отличная идея, что сам просто не додумался позвать. — Баки от тебя несёт. — Микроскопический толчок там, где до этого его крепко держали. — Поезжай домой, проспись. Пережевать этот брезгливо дернувшийся мускул справа от носа, как потерявшую вкус жвачку. Никому нельзя было так смотреть на него. Точно такую же реакцию он видел у слишком многих обезличенных людей из воспоминаний. Они всегда морщились, когда узнавали о заболевании, когда видели последствия, когда просили его вести себя прилично — все же смотрят! Они всегда отворачивались. Стиву нельзя было так смотреть на него. И нельзя было сейчас отворачиваться. — Что, стыдно за меня? — Истеричный смешок подступил к горлу. Тело с виду опасно качнулось, но Джеймс просто отступил назад, широко разводя руки в стороны. — Хей, вы все, ему за меня стыдно! — Закричал он, прокружившись на пятках, а потом наведя прицел пальцев на Стива. — Блядь. — Зашипел Стив прямо ему в ухмыляющийся рот. На фоне запустилось какое-то объявление, и по метнувшимся зрачкам, Джеймс сообразил, что речь о нужном рейсе. Взбудораженные мысли носились в подкорке в поисках той самой фразы. После которой Стив останется. Пусть он врежет ему по морде, пусть слетит с катушек, как слетел Джеймс. Просто пусть останется. У них все наладится, необходимо только выпустить пар, снести построенное и начать с нуля. Просто не улетай. Не сейчас. Баки ловит краем глаза каждое движение на заднем плане, каждый взгляд поверх фиолетовых авиаторов, каждое поглядывание на часы. Такой сумбур в голове, у Стива же ясное преимущество. — Как давно ты не пьешь таблетки? И рикошетом от захлопнувшихся ворот где-то под ребрами. — Как давно ты трахаешься с боссом? То же такси, на котором он приехал, поджидало в ряду других желтых клонов. Водитель, признавший его, активно завлекал знакомого клиента, размахивая руками, сам не зная, что стал единственным твердым ориентиром для Джеймса. Он не помнил обратную дорогу. Пленку в монтажной зажевало, и на экране зациклилось растерянное лицо человека, ищущего что-то в объективе оператора. Секунда, и его нет. Следующая череда кадров — бессвязные отрывки: мелькающие безликие манекены, переливающиеся света, неоновые вывески, скрученные стодолларовые купюры, водоворот, поглощающая чернота. И так по кругу, в абсолютном хаосе, пока скорость переключения не увеличилась до потери сознания. Вопросы: "сколько прошло времени?", "сколько он не спал?", "кто он такой?" потеряли какой-либо смысл. Он снова танцевал в обманчивой темноте, разрезаемой лучами софитов, мокрые волосы били по лицу, и ничего не имело значения кроме океана напротив, сильных плеч под ладонями, прикосновений, жалящих всё тело. Он вкушал эту реальность, подаренную воспаленным сознанием, хватаясь за каждое призрачное эхо памяти. Цепляясь за раскаленную плоть, запускающую взрывную волну по всем нервным окончаниям. Он в одиночестве, над головой звезды, под ногами сизая пелена и ничего вокруг, только удаляющийся силуэт, как ни пытайся бежать — не поймаешь. Он тянется, почти достает, но не может сжать ладонь, ухватиться и просто тонет. А на фоне ледяной голос — объявление на языке, которого никогда не слышал… Что вернуло меня назад? Резкая боль, будто носовой хрящ вонзился мне в мозги. Вкус мерзкого горячего железа, и последовавший спазм, вывернувший меня наизнанку на полу непонятно чьей теперь квартиры… Самое тяжелое — переступить порог. Стив замирает и стоит так, перед входом, минут пять. Он уже слышит, что в доме пусто. В уже-не-его-доме никого нет. Решение принято, но сделать шаг всё равно трудно. Удивительно, насколько здесь мало его вещей. Всё умещается в одну спортивную сумку, при учете оставшегося в машине чемодана, конечно, но всё же… Он не обращает внимание на дрожь в руках мешающую застегнуть молнию с первого раза, потому что был к ней готов. Готовился все три дня в Лос-Анджелесе, а, может, начал ещё раньше. Когда перестало хватать окситоцина, чтобы всё перекрыть. Если бы его попросили назвать момент, толкнувший первую костяшку домино, у него не было бы четкого ответа. Однако момент падения последней он помнит точно. Когда между вариантом остаться на работе или пойти домой выбрал первое, не потому что надо было, а потому что хотел. Так просто было бы скинуть всё на Джеймса или на кого-нибудь другого. Но дело только в нем. Чудом сохранив веру в себя и мир, пройдя войну, он умудрился потерять её за полтора года работы в корпорации. Постоянная борьба за свое место, ему приходилось переступать через головы. С каждым днем финишная черта стирается, ты забываешь цель, зачем ты всё это начал. Помня только, что хотел помогать людям, а в итоге всё наоборот. Система Америки не особо бескорыстная — вот так открытие, да? Возвращение домой не приносило облегчения. И черт его знает, в чем причина. И на периферии подсознания закрадывается мысль — а не ошибся ли ты тогда? Не слишком ли много взял на себя? Джеймс был честен с ним с самого начала, но Стив не оказывал эту услугу сам себе, живя в каком-то иллюзорном мире. И затащил в него же Баки, который угасал рядом с ним. Баки так на него смотрел, как Стив не заслуживал, и этим взглядом будто возлагал на него еще больший груз. Сейчас он это понимает. Самоанализ — полезный инструмент. Возможно, эта зреющая опухоль поначалу и была доброкачественной, но ко времени обнаружения она дала метастазы во все органы. Если задуматься, кто из них был болен изначально? Просто он — долбанный человек, который не смог. В мире нет черного и белого. Остается надеяться, что это правда. Ключ до обидного просто соскальзывает с общей связки, а дрожь все сложнее не замечать. Метал звонко падает на столешницу и запускает круги солнечного света на поверхности, оживляя мгновения совместных завтраков, мытья посуды, перетекающего в сплетение мокрых тел. Джеймсу всегда быстро наскучивали домашние обязанности, как и установленные нормы быта. «Хранить мусор под раковиной — посредственно!» «Кто сказал, что нужно заправлять постель?» «Люди сначала наустанавливают себе правил, а потом от них же и страдают!» «Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на споры об открытом тюбике зубной пасты!» Закон в доме был один: «Стив, если ты сожрал шоколадку, будь добр, купи новую!» и на этом всё. Стив бесшумно идет за золотым светом, за блуждающими сияющими силуэтами, но когда протягивает руку, возвращается тусклая пустота. Перед ним полностью исписанный холст, и он совершенно ничего ему не говорит. Слишком абстрактно. Подняв с пола подаренный им же альбом размером чуть больше ладони, он поддевает ногтем застывшие на обложке мазки краски и машинально пролистывает в самый конец. Портреты. Портреты. Так много портретов. Его. И глаза резко ошпаривает, приходится не раз проморгаться. Он через силу толкает себя к сумке, пока не наткнулся на что-нибудь из-за чего уже не сможет уйти. Так ведь бывает: планы, выстроенные разумом, разбиваются одним ударом качающего по организму кровь органа. Оживленные голоса прошлого утихают, чем ближе он подходит к сумке с вещами, окончательно умалкивая, как только он поднимает её и закидывает на плечо, выворачивая запястье. До порога остается один метр, когда ноги внезапно парализует от выученного до последней ноты смеха. Не привидящегося, а реального. И приближающегося в сопровождении шатких неразборчивых шагов. Джеймс именно вваливается внутрь. Убитый в хлам, обвитый длинными конечностями девушки, которую Стив видит впервые. Или нет. Может, он видел её на одной из выставок. Может, он бы её узнал, если бы всмотрелся. Но сейчас он видит только испуганные глаза Баки. В них чистый свежевыжатый страх, будто у Стива на плече сумка с динамитом. Нужно было просто уйти, как только снял ключ — этой дотошно-прозаичной сцены бы не случилось. Вот только в итоге он выходит на улицу с тупой болью в правой кисти, и скрипящим женским криком, застрявшим в барабанных перепонках. Кто-то скажет, что люди разучились разговаривать друг с другом, и будет прав.

Но начинать ведь никогда не поздно.

Затылок со всей силой вжат в обтянутый кожей подголовник до боли в нижней челюсти. Лихорадочная дрожь рвет сопротивляющиеся уголки губ вниз. Он замер так, только чтобы не начать биться лбом о руль. Пытается просто дышать как можно ровнее. И Стив был бы рад сейчас вжать педаль в пол, доехать до самого дальнего алкомаркета и влить себе в горло лекарство от того, что поселилось внутри. Вытравить это чувство, вытащить и поджечь, как паразита. Но машина просто не заводится. Именно, блять, сейчас его суперпрактичная, не подводящая раннее тойота решила не завестись. Гудок всё же подает голос на всю улицу. А потом ещё несколько раз подряд. От улицы же ноль реакции, вся эта часть города, а потому по ощущениям и весь Нью-Йорк, будто вымерла. Всё, что в нем осталось — это расшумевшаяся машина и сидящий на бордюре за углом парень. Как долго он сидит здесь? Мимо него не прошло ни одной тени. Желтый сигнал светофора ведет какой-то свой обратный отсчет, который отскакивает от висков, точно теннисный мяч от стены. Ладони холодит мокрый цемент, а желтый круг мигает на жидком асфальте в нескольких метрах от Джеймса. Разве шёл дождь? Когда он подходил к дому, везде было сухо, значит ливануло, пока поднимался. Тогда почему лицо сейчас всё мокрое? Алкоголь, заменивший ему кровь в венах, перестал производить какой-либо обезболивающий эффект, сталкивая лоб в лоб с действительностью. Он уже абсолютно трезв, но мысли всё равно разбегаются при попытке ухватить их. Полная пустота. Щелчки светофора. Наверное, нужно бы позаботиться о разбитом носе, там точно всё очень хреново. Чем быстрее это сделать, тем больше вероятность, что заживет без особых последствий. И так похер на всё это. На то, что будет дальше. Джеймс не замечает, как ровный ряд отсчета нарушается ещё одним промежуточным звуком. Едва различимым сначала, нарастающим, приближающимся и растворившимся, достигнув своего пика. В паре кварталов прогремел лай собаки, из-за угла выехал автомобиль, прошаркав шинами по мокрому покрытию на повороте, будто город снова задышал. Будто тот первый нарушивший тишину звук запустил какой-то жизненный процесс. — Мне будет гораздо удобнее, если ты подвинешься. Джеймс вздрагивает, уставившись на настоящее приведение. Рядом со Стивом его же копия: немного моложе, вокруг стены студии, а в руках коробка пиццы с лежащим на ней ноутбуком. Копия мягко улыбается, наклонив вбок голову, и развеивается от сделавшего шаг веред реального Стива. С помятой бородой, синяками под глазами и покрывшимся тиной океаном в них. Как и когда-то давно, всё на что хватает сил Джеймсу – немного поёрзать на месте. Стив опускается перед ним на корточки, в груди резко становится тесно из-за размазанной крови на лице напротив. И вот под рукой снова родная колючая скула, и оба судорожно выдыхают от этого прикосновения. Такого молчаливого, неопределенного и не определяющего ровным счетом ничего. Трупы тоже иногда дергаются на столе у патологоанатома. — Ты не можешь сидеть здесь, — обычно первое, с чего начинают серьёзный диалог, является самой непробиваемой тупостью. Но смысл просто в том, чтобы сказать хоть что-то, а дальше уже проще. — Я не могу вернуться туда. — Джеймс мотает головой, перехватывая широкое запястье. — Без тебя нет. Мы… Он не слышит, как Стив шепчет его имя, щёки опять обжигает каплями раскаленного дождя. — Прости… прости меня. Я… просто давай, — голос так надламывается, и это настоящее предательство, потому что всё, что он сейчас хочет, это не звучать как сумасшедший, — давай начнем заново. Я облажался, Стив… — Нет. Не плачь, пожалуйста. — Стив сжимает продрогшую руку в ответ. — Не из-за меня. — Я снова начну пить таблетки, просто не бросай меня… — отлично, мы перешли на маниакальный бред. — Джеймс, остановись. И он останавливается. Имя как спасательный круг. Имя как возможность перевести дыхание. Когда воздух стал таким свежим? Влажная прохлада проталкивается в отвыкшие лёгкие, и от этого вдоха хочется кричать, точно при рождении. Лицо Стива снова рядом, совершенно уверенное, знающее, что делать. И Джеймс готов слушать. — Мы не сможем. — Три слова медленно оседают между ними, закладывая фундамент в трещине. Они даются настолько тяжко, насколько может даваться только правда. — Ссоры, обиды, недоверие... Посмотри на нас. Где ты был? Где был я? Мы не виделись три дня, и никто из нас не позвонил. Не набрал пару жалких кнопок на телефоне. На моей руке твоя кровь. Перейдя границы один раз, назад не вернёшься… Абсолютно отчетливый кивок. Осознанность во взгляде в качестве подтверждения отклика его слов. Ноги начало покалывать, намекая, что пора бы сменить позу, и как бы Стиву не не хотелось разрывать зрительный контакт, пришлось сесть рядом на неприятный бордюр. Откуда это спокойствие? Сидеть вплотную, ощущая бедром бедро Джеймса, под этим черным небом удивительно правильно. Вокруг него слишком давно ничего не было таким правильным. — Я уволился. — Буднично, словно рассказывает последние новости встретившемуся знакомому. Губы Джеймса же трогает улыбка. Это значит только одно — Стив начал искать новый путь, вернулся к истокам, вернулся на развилку дня, когда они познакомились. И часть Джеймса не может не порадоваться за него, как бы сейчас не было больно. — Я никогда тебе не изменял. Физически. — Он делает паузу, прочищает горло. — Душой же я боялся тебя. Боялся того, что наобещал себе через тебя, а это, наверное, даже хуже. Прости меня, Баки. Такие голые откровения повисают в воздухе, не требуя ответа. Вдруг, взявшись из ниоткуда, мимо проносится громоздкий внедорожник, от протяжного гудка которого оба подскакивают. «Вы ещё на дороге развалитесь, пидоры!» — вылетает из открытого окна пьяный вопль. — Ну, охуеть теперь. — Джеймс резко поднимается на ноги, в руке у него бутылка Джемесона (как Стив её раньше не заметил?), и он, замахиваясь, кидает её как можно точнее в удаляющийся пикап. — У нас тут, между прочим, драматичный момент! Бутылке, слава богу, не хватает пары метров, чтобы разбиться о багажник. Через секунду дорога снова пуста, а Джеймс опасно стоит на проезжей части, согнувшись пополам. Но, к удивлению Стива, Баки не накрыла вторая волна истерики. Он просто смеётся, показывает пальцем в направлении исчезнувшего комментатора и качает головой. Когда Стив, перекинув руку Баки себе на плечо, уводит его обратно на тротуар, он сам заражается этим неуместным, но таким беспечным смехом. Несколько минут они не могут прийти в себя, продолжая передразнивать пьяного хама и реакцию Баки раз за разом. Стив не видит не успевшую ещё засохнуть рану на переносице, синяки, потрепанный вид — только начавший пробиваться наружу свет. Тот свет в глазах, которого когда-то ему хватало, чтобы сделать теплее всю его жизнь. Который будто за ненадобностью потух, но нет, он тихо тлел глубоко внутри. — Я, — Баки делает ещё пару размеренных вдохов, чтобы восстановить дыхание, — я не знаю, с чего начать, — ведет плечами верх-вниз, — я просто не знаю. — Начни с того, кто первым делом не поставит ультиматум сесть на таблетки. Может, есть другой способ, твой способ... — Стив позволяет себе шагнуть вперед, сокращая расстояние до минимума, и прижаться в последний раз к чужим теперь губам. Никто не углубляет поцелуй. От соприкосновения столь сильного, что зубы пропечатываются с обратной стороны, и так охренительно больно. Ещё больнее отстраниться, но тут уже как с пластырем. — Я так люблю тебя. В уголках сапфировых глаз всё-таки закрадываются одиночные капли. Они и правда подсвечиваются, отражая внезапно посветлевшее небо и делая радужку ещё ярче. Джеймс закусывает алую нижнюю губу, забирая напоследок столь знакомый вкус, понимающе кивает и просто отпускает. — Но одной любви недостаточно. Капля срывается, оставляя влажную дорожку на скуле. Ну и пусть. Теперь можно. Это другие слезы.