Myths

Юнги не совсем понимает, когда именно это началось. То ли с самого первого курса, когда Чон Чонгук только поступил в их университет, то ли позже, когда обратил на него свое внимание. Он знает только, что перемешивающиеся внутри раздражение с каким-то мазохистким теплом живут в нем уже давно, прочно укоренившиеся. Чонгук – заноза в заднице. Громкий, яркий, нахальный. Его всегда много, он всегда – везде. А Юнги хочет тишины и спокойствия, и, может, немного, совсем капельку взаимности. Юнги в таких, как Чонгук, ловит краши все время. То ли от недостатка собственной эмоциональности, то ли ещё от чего. Но вместо того, чтобы смириться, принять и признаться, он закрывается, загоняя себя в яму безответности и раздражения. Его первый краш в школе – яркая девочка с гладкими, черными волосами и озорными глазками – была до того живой и общительной, что едва Мин понял, что чувствует, как не придумал ничего лучше, чем написать ей записку "вали из моей школы". Тогда ему казалось, что никаких проблем с этим не будет, и все закончится легко. Тогда, оказывается, все только начиналось. Всё последующие краши были словно на подбор: ослепительно яркие, как солнышко, и настолько же обжигающие, до страха. Юнги было страшно, поэтому со временем он приобрел способность защищаться, обрастая колючками и начиная язвить, дразниться, ковыряться в болячках, лишь бы не подпускать к себе. И даже самые стойкие – те, кто пытался, старался пробиться и отыскать нужную трещинку, чтобы разбить всю минову ледяную корку – сдавались, так и не получив искомого. С Чонгуком было хуже. Чонгук был душой всего универа, ослепительно сверкая широкой улыбкой всем вокруг, и казался принадлежащим всем и никому одновременно. Чонгук легко флиртовал, к нему привязывались, его любили и Юнги было от этого ещё гаже, потому что вот так глупо влюбиться в кого-то настолько сияющего было, наверное, финишем. Но самое главное было даже не это. Чонгук имел сотни друзей, видел за день кучу человек, а у Юнги был Намджун, который почему-то до сих пор вообще дружил с ним. И всё-таки почему-то именно на него, Юнги, Чонгук обратил свое внимание. И вот тогда начался полный пиздец. Чонгук позвал его на свидание. Всё невинно и мило, и в стиле Чонгука разумеется. И Мин конечно же отказал, потому что, извините конечно, но ему это все не уперлось, и вообще, черт его знает, что у этого Чонгука на уме. Юнги недоверчивый и колючий. Чонгуку такие как Юнги не нужны. Мин знает, что был груб и что язвил в этот раз особенно яростно. И знает, что задел Чонгука. По крайней мере во все разы, когда Чонгук не пытался позвать его на свидание, он кидался колкостями в ответ, язвил не хуже самого Мина и радостно хихикал, когда удавалось задеть. И Чонгук пытался, пытался чуть ли не каждый день, подходя с новыми способами подката и неизменно отвечая колкостью на колкость. И если в начале своего третьего курса Юнги надеялся, что Чон быстро сдастся и переключится, то сейчас уже было даже смешно. Ну в самом деле, почти два года каждый день получать то порцию обидных слов, то отказ. Должно же это ну хоть о чем-то говорить? И все было бы прекрасно (ну, то есть относительно, в такой-то стрессовой обстановке), если бы однажды Намджун, считающий себя по праву умником в их компании, не спросил, почему же Мин просто не согласится? Действительно – почему? Юнги не то, чтобы не избавился от своего краша, скорее даже укрепился в нем, как бы иррационально это ни было, но что-то внутри пугало до чертиков. А вдруг это такая игра? Что, если Мин уступит сейчас Чонгук наконец-то поздравит себя с выполненной целью и уйдет? Тогда будет больно, а Юнги совсем не хочется, чтобы было больно. Намджун все это выслушивает и как-то очень подозрительно кивает самому себе. А потом обводит Юнги вокруг пальца. Они спорят о какой-то глупости, Мин вот на 99% уверен, что прав и, когда бросает яростное: "на что спорим?", Намджун очень хитро улыбаясь отвечает: – Если я выиграю, ты согласишься сходить с Чонгуком на свидание. Юнги скрещивает руки и говорит "хорошо", выдвигает свое желание и уверенно лелеет мысль о том, что новенькая PSP Джуна будет скоро у него в кармане. Только вот каким-то совершенно невероятным обманом (он уверен, что это обман) Ким выигрывает спор и победно ухмыляется, кивая на Чонгука, бодро идущего в их сторону. Юнги позорно убегает и бегает целую неделю, под укоризненный взгляд Намджуна, а потом Чон застаёт его врасплох. – Одно единственное свидание, Чонгук, – очень зло бормочет Юнги, прожигая глазами дыру попеременно то в Чоне, то в Намджуне. – Одно – и ты оставишь меня в покое. – Конечно, хён, мне хватит и одного, – скалится младший и, подмигивая ему напоследок, уходит. Юнги одними губами говорит "беги", и Намджун пользуется этим предложением по полной, скрываясь среди потока студентов и удирая от очень, очень злого друга. *** Чонгук был, ну, скажем прямо, авантюристом. Готовится к свиданию? Нет, это не в нашем стиле, импровизация – вот, что нам нужно. Он одолжил у матери машину (в надежде, что она не узнает, что он ее одолжил) и закупился в ближайшем минимаркете. Мысль у него была одна – показать Юнги кое-что, что раньше он не показывал никому, даже самым близким друзьям. Чонгук нервничал, вообще-то, он был в ужасе, потому что – это ведь Юнги. Не кто-то там, не девчонка с первого курса, не тот симпатичный парень в баре, а Мин Юнги. Человек, к которому Чонгук испытывал весь спектр эмоций. От раздражения до желания завалить в ту же секунду, как видит на горизонте. Чон подъехал к общежитию, написал смс-ку, подкрепив ее кучей смайликов, и, выйдя на воздух, принялся ждать. Чонгук ухмыляется, как всегда – широко, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, прищуриваясь, словно кот перед прыжком, когда Юнги появляется из-за дверей. Мин вышел, не слился, не придумал отмазку, хотя и мог. Это греет, вообще-то, очень сильно греет. Парень зубоскалит, когда открывает перед Юнги дверь пассажирского сидения, позволяет себе коснутся его руки самыми кончиками пальцев, после чего обегает машину и усаживается на водительское место. – Ты такой хмурый, будто я везу тебя на каторгу, а не на свидание, – замечает Чон. Ему на самом деле хочется сказать совсем не это. Ему хочется говорить о том, какой Юнги красивый, о том как ему идёт эта толстовка и о том, что когда он вот так не укладывает волосы, он выглядит безумно сексуально. И о том, что эта складочка между бровей делает его до дрожи милым, а ещё, что он хочет разгладить ее. Чонгук хочет сказать очень много. Он хочет рассказать, куда он намерен его отвезти. И думает, что если в Юнги есть хоть капля романтизма, то он обязательно оценит. Хочет сказать, что показал бы ему весь мир, но это все остаётся внутри. Невысказанной вереницей желаний и мечт, кружащих голову и распирающих грудь. Чонгук хочет сказать, какой Юнги сегодня красивый, но вместо этого, зачем-то, в привычной манере тянет нахальное: – Целоваться будем? Мин кривится, отворачиваясь к окну и тихо, но ядовито отвечает: – Можешь позвать кого-нибудь ещё и целоваться с ним сколько угодно. Чонгук пожимает плечами, внезапно легко пропуская шпильку мимо ушей. Он заводится, выезжает с парковки общежития и почти сразу легко вклинивается в поток машин. Весь этот нахохлившийся, недовольный вид вызывает острое желание рассмеяться, зацеловать и заобнимать этого парня. Чонгук не дурак, он много чего замечает и видит – и то, как Юнги исподтишка поглядывает на него, и как показательно стискивает руки на груди, и как кусает тонкую, соблазнительную губу – ох, Чон бы укусил эту губу. Гук старается не провоцировать, по возможности легко лавирует между не спешащими никуда автомобилями, улыбается, мысленно представляя все, что может произойти дальше. Его распирает желание вскрыть эту раковину и узнать наконец, что же этот парень чувствует на самом деле. Чонгук не знает как вышло, что вместо тысяч комплиментов, которые он хочет говорить Юнги, он лишь перебрасывается с ним обидными репликами и взаимно язвит по поводу и без. Это случайно входит в привычку, и вот они уже не могут остановиться. Чонгуку хочется это изменить, хочется говорить другие вещи, делать другие вещи и прямо сейчас он надеется исправить годы холодной войны. Чон невольно посматривает на Юнги, когда они начинают выезжать за город. То ли ожидает реакции, то ли надеется на ее отсутствие. Шоссе уходит в поля и если ехать вперёд, то можно выехать прямо к морю, а если повернуть где-то через километр, то они свернут на дорогу к горному серпантину. Это то, что нужно. Гук ощущает эту неловкость в воздухе и как можно более непринужденно интересуется: – Эээ, кхм, ну, чем ты занимался, до этого? Юнги смотрит на него с таким выражением лица, что Чонгук уверен, имей бы этот взгляд смертоносную силу, он был уже погиб, а затем игнорирует его вопрос, задавая свой. – Где ты взял эту машину? – Мин как-то недобро скалится и тыкает пальцем прямо в Чонгука, продолжая. – Наверняка угнал, а меня взял, как заложника. Чон смеётся, потому что это действительно смешно. – За кого ты меня принимаешь? – деланно возмущается он. – Я ее одолжил, – и чуть тише, – у мамы. Ну и ладно, пусть Юнги его засмеет. Зато у него есть хоть какой-то транспорт. И если мать ничего не прознает, то он даже не получит пиздюлей. Гук сворачивает на серпантин, петляя у самого края обрыва. Воздух с каждым поворотом становится реже, а грудь переполняет – как и много раз до этого – чувство иррациональной свободы. Словно его распирает большой воздушный шарик. Дорога кончается, и Чонгук смешливо щурится, поглядывая на Мина и все больше улыбаясь его недовольству. – Отсюда придется на своих двоих, – сообщает он и тут же добавляет: – Но мы почти на месте. Чон вылезает из машины и сразу идёт к багажнику, вытаскивая несколько пакетов и рюкзак. Выглядит это внушительно, и Чонгук снова следит за реакцией парня рядом. Тот выходит из машины без особого энтузиазма и только жмёт плечами на чоновы слова. Он вообще на него почти не смотрит – оглядывается вокруг, вдыхая свежий горный воздух, прикрыв глаза. Чонгук ухмыляется почти незаметно, любуется Юнги, который тоже начинает чувствовать это – свободу, запахи, цвета, ощущения. – Тебя мамочка не наругает? – Мин вырывает Чонгука из его мыслей, и тот даже не понимает к чему вопрос, пока старший не кивает на машину. – Я не говорил, что не спрашивал разрешения, – парирует Чон, понимая на самом деле, насколько жалко это звучит. Закат такой близкий и далёкий одновременно, золотит бледную кожу Юнги, меняет оттенок его волос, искрит в глазах бенгальскими огоньками. – Куда мы? – все так же скучающе интересуется Мин. Чонгук снова отвлекается на любование и чуть не пропускает вопрос. – Узнаешь, – хитро щурится он. Гук ухмыляется уже в открытую, когда Юнги недовольный, точь-в-точь нахохлившийся воробей, отбирает его рюкзак, но не комментирует. Чонгук выходит вперёд, ступая на горную тропу, и какое-то время они идут в тишине. Вскоре перед ними появляется расщелина в скале, и Чон протискивается первым, стараясь не повредить тонкий пластик пакетов о камень. Прямо за расщелиной на скале идет выступ. Он большой, достаточно даже для того, чтобы расставить палатку. С двух сторон горные стены скрывают выступ от ветра, а впереди закат, в который, кажется, можно окунуться. Они находятся выше уровня облаков, и редкие пуховые одеяла кажутся близкими – сделай шаг и тебя примет в свои объятия эта манящая перина. Ниже облаков вид стелется полями, редким домиками и в самом конце у горизонта кончается башнями Сеула. Такими, казалось бы, далёкими и одновременно – вот же, рукой подать. Это то место, которое Чонгук не показывал никому. Никого сюда не приводил и никогда не рассказывал. Это его маленькая тайна, его место силы, если можно так выразиться. Здесь нереальная тишина и воздух редкий, свежий, что глотаешь его порциями раза в три больше нужного. Чон помогает Юнги пролезть, отходит чуть в сторону и тихо говорит: – Пришли. Чонгук замирает, когда Юнги перестает реагировать на него и подходит к краю, вперивая внимательный взгляд в даль. Мин кажется волшебным в этом месте, каким-то расплывчатым, как никогда раньше. Кажется – моргнешь и он сольётся с этим местом, превратится в туман и ускользнет. Чонгук переминается с ноги на ногу, неловко прижимается плечом к стене скалы, хочется до одурения разбить эту нереальность, сломать кокон тумана вокруг Юнги, пробраться внутрь. Чон слышит какие-то звуки и вначале даже не понимает, что они вылетают из его рта. Мысли путаются, он звучит тихо, но здесь нет ветра, и он не уносит его слова в кристальную пустоту. – Я прихожу сюда, когда мне становится душно, – он смотрит вдаль, вбирает знакомый и незнакомый вид по частям и целиком. – Когда мне страшно или одиноко, или когда грустно. Я прихожу и когда счастлив, но я никогда не приходил сюда с кем-то, только один, – Чонгук теряется, он впервые так откровенничает с кем-то, кроме Тэхёна. Черт, даже с Тэ не так. Ведь его лучший друг об этом месте не знает, а Юнги теперь вот да. Чонгук откашливается, ему вдруг становится неловко. – Эм, когда стемнеет, будет видно огни города, очень красиво. Он идёт к пакетам, достает несколько коробок, вытаскивает из рюкзака плед и начинает раскладываться, чтобы избавиться наконец от этой странной патоки облепившей лёгкие. – Так значит, я первый? Тихий голос звучит сюрреалистично, в этой пьянящей тишине. Чонгук роняет термос с какао на плед, горло от чего-то пересыхает, не давая вдыхать нормально. Он оборачивается, не сразу веря в этот открытый, тихий и простой, без экивоков, тон. Юнги – смотрит. Так смотрит, что будто душу вынуть хочет. Будто уже вынимает. Лицо такое чистое, спокойное. Его впервые не искривляет ухмылка или недовольные морщинки. Гуку так хотелось разгладить ту складочку между бровей, и вот она разгладилась. А лёгкие внезапно горят огнем. Юнги выглядит на краю пугающе и красиво, кажется будто он взлетит сейчас, высоко-высоко, туда, где нет никаких тревог. Чонгук не знает, сколько это длится. Они просто смотрят и впервые за долгое время – видят. Чон так точно видит. Видит как перед ним, самим обнажившем душу, кажется, начинают постепенно обнажать свою. Он решается, делает шаг, ещё один, оказывается на краю вплотную к Юнги, не разрывает зрительный контакт ни на секунду. Солнце прощается с горизонтом, уплывает вниз последним всполохом света. Чонгук сглатывает тугой ком в горле и, последний раз решаясь – выгорит, не выгорит, плевать – говорит хрипло, надрывно почти, шагая с воображаемого обрыва: – Ты – первый. Юнги выглядит до странного потерянным, даже словно прибитым какой-то тяжестью. И смотрит пронзительно глубоко, в самую суть. Он нервно кусает губы, что-то там думает в своей голове, прежде чем делает осторожный шаг к Чонгуку и обхватывает его плечи руками. Чон впервые теряется, дыша через раз, и чувствует резкую дрожь, когда губы Мина осторожно накрывают его. Гук распадается на атомы, так разбирает этот взгляд. Ему кажется момент консервируется во времени, замирает, останавливается. Времени вообще больше нет. Есть только тишина и этот слепящий свет чужой обнаженной души. Такой яркий, что Чонгук сгорает в нем заживо. Все, что было до этого момента кажется иллюзорным, эфемерным, глупым. Зачем они дрались взглядами? Зачем вели эту войну? Зачем все это было? Зачем, если сейчас перед ним вот такой вот человек – настоящий, живой, дышащий. Все в нем говорит так много и так мало. Чон хочет кричать, он хочет, чтобы Юнги кричал. О чем угодно. Почему-то гравитация перестает иметь какой-то вес, почему-то Земля сходит с орбиты, а звёзды гаснут на чёртовом небе. Чонгук не запечатлевает – выжигает этот момент на сетчатке и в сердце. То, как Юнги кусает губу, как выдыхает судорожно, как обхватывает его шею руками. И никогда, никогда не забудет вкус этих губ. Они пахнут ветром, тишиной, горной рекой и остывшим солнцем. Чонгук решительно – теперь уже решительно – обхватывает его щеки обеими ладонями, целует в ответ, почти целомудренно, почти... Но так сильно, так надрывно, словно переливает свою душу через поцелуй в самого Мина. Под ладонями горит чужая кожа, пульс разгоняется до сверхзвуковой, перед глазами сверхновые – взрываются, целые века проносятся яркими вспышками красок, и все же стоит оглушительная, вселенская тишина. – Спасибо, – выдыхает Мин, едва поцелуй разрывается. В это не верится с первого раза, но Гук чувствует, как Юнги отпускает все. Буквально. Чон позволяет, позволяет цепляться за себя, искать опору, упивается этим чувством и отдает ровно столько же. Не один Юнги испытывает чувство свободного падения прямо сейчас. Чонгук падает с ним, и впервые им не требуются парашюты. Полет действительно настолько потрясающий, что воздуха предательски мало, а глаза начинают слезиться. И Гука прорывает. Рвет на части – глубоким, невысказанным. Когда дыхание опаляет его губы, он даже не слышит, чувствует больше, то, что хочет сказать ему Юнги. Это как момент идеального единения. Чон сцеловывает с его губ благодарность – мягко, легко, целует щеки, веки, лоб. Проходится лёгким, почти невесомыми поцелуями по всему лицу и перемежает их хриплым шепотом: – Я хотел сказать... Так давно хотел... Ты такой... Боже, хён, какой же ты... Красивый, живой, настоящий... – губы горят, дыхание подводит, все тело превращается в болячку, которую осталось сковырнуть и Чонгук позволяет это. – И эта морщинка, твоя морщинка между бровей, я все смотрел на нее и так хотел провести пальцем, – и проводит, проводит, потому что наконец-то может. Снова возвращается к губам и целует, так искренне, так отчаянно, словно больше никогда не сможет. Прижимает за талию к себе, ближе, сильнее, словно хочет врасти, слиться воедино. – Ты – первый, – повторяет в бреду. Потому что это правда и потому, что шансов может больше и не быть. – Ты – сумасшедший, – хрипит Юнги, прежде чем снова целует его, кажется, отчаяннее и сильнее чем в прошлый раз. Воздуха становится все меньше, Чонгук разрывает поцелуй, упирается любом в лоб Мина и дышит так, словно бежал кросс. Лёгкие саднит, все тело горит, по венам выжигая несётся лава. Гук усмехается реплике Юнги. Мир вокруг и правда ощущается безумием. – Я знаю, – он говорит это на выдохе, заглядывая в чужие глаза и утопая внутри. Ему хочется сказать сейчас столько, но Чон никогда не умел в длинные и красивые речи, зато умел в чувства. Он подхватывает руку Мина, переплетает пальцы и прижимает костяшками к своим губам. Другой рукой прижимает ближе к себе – вскрываем карты, раз начали. У Чонгука стоит, естественно у него стоит, потому что это, черт возьми, Мин Юнги, а они сейчас впервые настолько близки. Даже на ментальном уровне. Теперь Гук совсем другой. Импульсивность отходит, уступая место тягучему, медленному. Он ведёт губами по скуле, ниже, спускается на шею, ощущая бьющийся, словно загнанная в силки птичка, пульс. Его самого трясет не меньше. – Прямо сейчас, я очень сильно хочу тебя. Чонгук и это выдает с трудом, ему больше не хочется ничего ломать, не хочется портить тишину пустым словоблудием. Ему хочется говорить другим языком, тем, который скажет больше, честнее. Он так и замирает, опаляя дыханием бледную кожу шеи. Сейчас это или конец, или что-то без названия, но очень важное, которому можно дать шанс. Юнги резко отстраняется, выдыхая, и выражение его лица меняется. – Ты обещал всего одно свидание, – он снова переходит на язвительный тон. Гук снова все испортил? Впрочем, он похоже по другому не умеет. Юнги становится почти тем же Юнги, только все ещё раскрасневшийся, горячий и пока ещё настоящий, хотя и покрывающийся заново своей любимой ледяной корочкой. Чонгук теряется на секунду, хочет начать оправдываться, объяснить, но потом понимает – бесполезно. С Юнги так не выйдет, он – тонкая вязь сомнений, спрятанных глубоко желаний и бог знает чего ещё. Чон отстраняется, вскидывает руки в сдающемся жесте и серьезно, сам стирая ухмылку с губ, говорит: – Если ты хочешь закончить, то я могу отвезти тебя домой прямо сейчас. Чонгук отдается в его руки, пусть принимает решение сам, он не будет подталкивать, не будет больше давить. И если Мин решить уйти, то это будет настолько же справедливо, как и решение остаться. Сейчас в тенях, накрывших с наступлением ночи, он гораздо честнее, чем был когда-либо в этой жизни. Гук прячет руки в карманы, смотрит направо, туда где она горизонте пылает огнями Сеул. – Я не привез тебя сюда, чтобы потрахаться, если ты так думаешь. У меня даже нет с собой... Ничего подходящего, – он говорит это черной пустоте впереди себя. – Я просто хотел показать тебе... – свои чувства? Свою душу? – Это место. И знаешь, тебе идёт. Наверное даже гораздо больше чем мне. Чонгук не смотрит на Юнги, лучше не станет всё равно. Он идёт к пледу, который так и не понадобился и трясущимися – да, все ещё – руками, пытается собрать все обратно. Он действительно все испортил. Насовсем. – Ты придурок, Чонгук. Гук не слышит или не хочет слышать. Он пытается собрать вещи, они падают, и он начинает чувствовать себя максимально беспомощным. Прошу любить и жаловать, дамы и господа, Чон Чонгук во всей своей красе. – Да постой ты, – добавляет Юнги к сказанному перед этим и в несколько шагов оказывается рядом, опускаясь на плед. У Гука вообще-то куча тараканов в голове, самоуверенный вид и полное отсутствие такта. Если он застигнут врасплох или не знает, что сказать, то он начинает глупо шутить. Просто Чон не знает, как передавать свои эмоции иначе, так, чтобы люди поняли. Он уже давно получил статус увеселителя с милой улыбкой и парня который всех клеит (иногда даже успешно). Сейчас же, ему хочется, чтобы все было не так. Чтобы он мог быть собой и не осторожничать со словами, чтобы мог показать, что чувствует так, как может, и чтобы это не выглядело, как дешёвая попытка затащить в постель. Чонгук разворачивается, садится на плед и горько усмехается. – Стою, – произносит он достаточно ровно. – Точнее сижу, технически, но это не так уж и важно, и потом... – он бубнит, бубнит, потому что иначе либо начнет лупить кулаками голый камень, либо, ну, расплачется точно. Он пытается изобразить деятельность снова. Открывает пачку онигири и начинает гипнотизировать их взглядом, то ли намереваясь лишь по виду выяснить с чем какая, то ли ожидая, что они сейчас выпрыгнут из коробки и на маленьких ножках побегут и прыгнут с обрыва. Кусок в горло не лезет, но мучить глазами онигири все равно лучше, чем снова видеть это осуждение-насмешку в чужих глазах. Юнги рядом тяжело вздыхает. – У нас, кстати, есть теплое какао, – бормочет Гук так, словно хочет эти самые онигири в этом убедить. – Можно попить в машине. Это все выглядит наверняка жалко и отвратительно. Чон ещё какое-то время пытается делать вид, что и так сойдёт, но в итоге отбрасывает пачку в сторону и ложится на спину, раскидывая руки в стороны и закрывая глаза. – А ты знал, что если бы Орфей не обернулся, то они с Эвридикой могли быть вместе? – спрашивает он. – Раньше я думал, что Орфей просто идиот, который не мог потерпеть пятнадцать минут, а теперь я его, наверное, понимаю. Юнги снова вздыхает, а после, к удивлению Чонгука, осторожно укладывается рядом, подложив ладони под голову. – Нет, просто Орфей и правда идиот, – произносит он негромко. Чонгук считает звёзды, бесполезная затея, но он пытается. Чонгук вообще много чего бесполезного пытается, слишком упертый. Иногда выходит даже, не всегда так, как хочется, но кто такая ему вселенная, чтобы подавать на блюдечке идеальный расклад? Конечно идиот, а кто же ещё. Эвридика была прямо в его руках, а он позволил себе такую опрометчивую слабость. Чонгук понимает Орфея и понимает Аида, но он совсем не понимает Эвридику. Юнги не Эвридика, а он не Орфей, но от чего-то их совместная история кажется Гуку такой же легендой. Кто такой Чонгук, кто такой Юнги? Помните были такие два дурака, не могли понять, что им в этой жизни нужно. Да не было этого! Чону надоедает рефлексировать и он думает, что пора с этим заканчивать. Разговоры ни о чем никогда не заканчиваются ничем хорошим. А Чонгуку к тому же все это начинает действовать на нервы. Юнги зовёт его, и Гук думает, что ему это наверное тоже надоело. – Ты мне нравишься. Чон поднимается, чтобы снова встать, и встречается нос к носу с признанием. Это ударяет поддых, это выбивает из лёгких весь воздух и оставляет хлопать ртом, словно рыбу выброшенную на берег. Гуку хочется сказать: «Повтори», Гуку хочется сказать: «Что?», но он этого не говорит, потому что не имеет права. Потому что это было прямо и честно, а он просто трус. Он не знает, имеет ли на это право сейчас, но все равно берет руку Юнги в свою, поглаживая большим пальцем и отвечает: – Прости меня. Идиот тут только я. Хён, ты тоже мне нравишься, очень, и я не хочу, чтобы ты думал, что это какое-то развлечение или шутка, потому что я серьёзен как никогда. Ты действительно первый. Что творится у Юнги в голове, он не знает, но на этот раз целует первый, боясь, что все закончится, так и не начавшись. Мин отвечает, так яростно, что дыхание и правда спирает, а потом отстранившись на выдохе бормочет: – Ты такой… такой... Чонгук больше не считает звёзды, потому что они здесь, прямо перед ним в глазах напротив. Целая пригоршня – бери. Настоящие звезды осыпаются, слетают мириадами осколков, выламывают ребра. И сердце, горячее, живое в руке – держи, забирай, мне оно больше не нужно, потому что все равно принадлежит тебе. Чонгук захлёбывается воображаемой кровью, схаркивает иллюзорные звёзды, которые оказываются не шарами газа, а огнями в глазах. Если мужчинам можно плакать, то только в таких ситуациях. И Чон правда сегодня, кажется, испытал слишком много эмоциональной нагрузки. Юнги запинается, запинается и соленая вода сама течет. Гуку хочется смеяться, хочется спросить: «Какой?», но ему не нужно, потому что он и сам знает. Потому что Мин сам такой же. Даже лучше. Космический, невероятный и весь как на ладони. Губы ошпаривают сухим льдом, вытравливают всю горечь изнутри. Теперь его сердце бьётся в чужих ладонях, и Чонгук почти в экстазе. Он отвечает, не перехватывает инициативу, не делает больше ничего, что может нарушить этот ход вещей. Он больше не жив так, как должен, он больше не принадлежит себе. Пускай Юнги решает сам, Чонгук поставил себе условия тысячелетия, казалось, назад и отступать не собирается даже теперь. Только не теперь, когда все маски сброшены, и они оба не голые даже – с начисто содранной кожей. И это похоже на чистый героиновый приход, словно галлюцинация, слишком объемная, чтобы ей быть. И Чонгук готов умирать так миллион раз, всегда, всю жизнь, если это настолько невероятное чувство. Гук выплескивает все эмоции, впервые настолько откровенно с самого детства. И это внезапно совсем не стыдно. Мир вокруг кажется огромным пузырем, а они внутри, одни на всю вселенную. И Чонгуку настолько плевать, что там снаружи. Важно только здесь, сейчас, перед ним. Влажные от его же слез поцелуи, горячее дыхание, лёгкие касания тонких пальцев. Чону хочется встать на краю обрыва и прокричать в сонную ночь, как сильно он сейчас переполнен, до краев. И все это трепещущее, яркое-яркое, как солнечные зайчики или блики на воде. Такое незамысловатое, красивое, родное. И как он раньше жил без этих губ и глаз? Как существовал в этой вселенной без этих слов и чувств? Невозможный. Он невозможный, этот Мин Юнги. Лёгким ветром по лицу, свободой и черным небом. Купол падает на них, накрывает пеленой звёздной пыли, остатками согретого солнцем воздуха выбивает на сердце что-то заветное. Картина мира рушится, несмело перечёркиваясь с лёгкой руки творца. Чонгук вздыхает, чувствуя, как отпускает, как выходит все тяжёлое, страшное. И он смеётся. Сначала тихо, потом набирая, обхватывает Юнги двумя руками и вдыхает этот потрясающий запах его волос. Как человек может пахнуть чудом? Юнги может. Чудесный запах. Для Чонгука самый любимый. – Какао я готовлю лучше всего, – сквозь смешинки шепчет он в свое чудо. Юнги смеётся тоже, не так сильно, но ощутимо подрагивая в его руках. Он тянется к сумке, копается там, прежде, чем выудить термос и открывает, наливая немного дымящегося напитка в крышку. – Сладкое, – морщится Мин, но ему, кажется, по душе. Чонгук улыбается, этому другому, не лживому и откровенному. Наблюдает за деятельностью Юнги, стараясь запомнить каждую деталь. На улице жуткая темень на самом деле, и Гук с трудом различает, что где, но Мина ему даже видеть не нужно, он чувствует его настолько отчётливо, что сердце спотыкается в груди. – Не такое сладкое, как ты, – в привычной манере отшучивается Чонгук, но сразу же добавляет: – Ладно-ладно, извини. Я не могу это контролировать. И я... Нервничаю? – вопросительная интонация выходит сама собой. Юнги усмехается, почесывает макушку и, кажется, им обоим неловко. – Откуда у тебя столько всего? Ты собрался здесь жить неделю? – возможно, Юнги просто хочет сменить тему. Гук оглядывается, когда Мин задаёт свой вопрос. – Эээ, ну, я посетил ближайший минимаркет и накупил там всего. От голодной смерти мы точно не умрем, – Чонгук снова берется за отброшенные ранее онигири и на пробу берет одну. – Если замёрзнешь, можем вернутся в машину, там печка и сидения раскладываются, – и откусив приличный кусок тут же стонет от удовольствия, это его любимая начинка. – Господи, попробуй, эта с лососем. Гук бездумно притягивает руку с онигири Юнги, жест совершенно естественный, такой как если бы он хотел почесаться или пригладить волосы. Это выглядит так, будто они давно в одной плоскости, словно это так же нормально, как дышать. И Чону хочется, чтобы так действительно было, но он слегка дёргается, когда Мин наклоняется, опаляя дыханием его пальцы. – Чонгук, успокойся, я ведь тебя не съем. – Я был бы не против, – Чон поигрывает бровями, не думая о том, видно это в темноте или нет. В нем сейчас столько всего, что хочется раздавать на улице, делиться со всем миром и распевать песни. Его буквально распирает чувствами изнутри, выжигает благодатным огнем, и он готов продлевать процесс горения вечность. Он может касаться, он может говорить, он может улыбаться и это взаимно. Не нужно больше ничего, только хрустящие на зубах карамелью звёзды, теплое дыхание рядом и эта невозможная нежность. Парень натурально выпадает из реальности, когда Мин снова наклоняется к его руке. Теплое дыхание обжигает чуть озябшие пальцы, влажный язык мелькает между соблазнительных губ на секунду, Юнги ест, а Чонгук, кажется, только что умер. Как можно есть настолько сексуально? Это слишком. Гук так конкретно залипает, что крышу рвет напрочь. Он осуждающе смотрит на Юнги и наигранно-обвинительно говорит: – Это незаконно! Вы нарушили закон о чрезмерной сексуальности, вы главный преступник. Придется взять вас под стражу и наказать. – Вы не имеете полномо… – Мин не договаривает, когда его губы накрывают поцелуем. Чон наклоняется, слизывает вкус с губ Юнги и целует его, прижимаясь ближе. Возбуждение забирается под кожу тонким шлейфом ароматов ночи и Юнги. Чонгук намеренно углубляет поцелуй, поглаживает пальцами шею, нажимает на кадык большим, совсем слегка, чтобы пустить по телу Мина эту нервную дрожь-предвкушение. Их языки сталкиваются, все становится каким-то неуправляемым и приходит в движение. Мысли теряются где-то на горизонте событий, оставляя лишь шар света внутри, который как звезда – нагревается постепенно, расширяется, заставляя бурлить внутри миллионы желаний и чувств. Чонгук прижимает Мина ближе, воздух плавится между ними и улетучивается, словно газ. Чон разрывает поцелуй, упирается лбом Юнги в плечо и, тяжело дыша, шепчет: – Ты – слишком, ясно? – это ровно ничего не объясняет, но Гуку плевать, потому что это то, что он может выдать сейчас. – Если бы ты знал, что делаешь со мной. Юнги дышит, кажется, ещё тяжелее, расплавляя внутренности. Он опирается рукой о гуково плечо, очевидно стараясь сохранить равновесие, и хрипло шепчет: – Это ты – слишком. Горячий, адский огонь собирается тугим узлом внизу живота. Маленьким монстром ворочается внутри, распаляет, выжигает. Чону трудно сфокусироваться на чем-то конкретном, он сейчас чувствует себя ненормальным, где-то на краю. Движения рваные, хаотичные, ему труднее с каждой секундой контролировать себя. Он подхватывает Юнги за бедра, тянет на себя, усаживая на свои колени, вдыхает тяжело запах с шеи, мажет языком по разгоряченной коже, сжимает бока руками, наверное, даже до синяков. Пульс разгоняется бешеным потоком, в крови чистейший адреналин, так сводит с ума это все. Чонгук выцеловывает шею, ключицы, оставляет влажные метки, дышит почти через раз. По всей коже бегают волны электрического тока, это как маленькие покалывания, мажут прикосновениями, стирают с лица земли. Кокон желания, жадного, неконтролируемого, раскрывается в груди, словно бутон. И Гуку хочется, чтобы все это было, но они на чертовой скале, Мин только что принял свои чувства, а Чонгук совсем не врал, когда сказал, что ничего подходящего у него нет. – Или ударь меня, или пойдем отсюда, потому что когда я здесь рядом с тобой, ты слишком сводишь меня с ума. Я становлюсь безумным от одного твоего запаха, здесь все слишком... Слишком. А я все ещё надеюсь сделать все правильно. Юнги усмехается, хотя сам выглядит не лучше. Весь красный, возбуждённый и какой-то нереальный в этой звёздной темноте. Он переводит дыхание, а затем снова тянется к губам парня под ним. Чонгук отвечает на поцелуй, потом чмокает в губы ещё и ещё, целует в кончик носа и в щеки. А потом шлёпает по заднице, затянутой в джинсы. – Вставай, иначе я себя не контролирую, – улыбается Гук и дарит ещё один звонкий поцелуй в скулу. Путь обратно целое приключение. Сборы превращаются в шутливую потасовку, где Чонгук не может прекратить касаться Мина по поводу и без, затем они с грудой пакетов пытаются выбраться через расщелину в скале и в полной темноте, спотыкаясь, возвращаются к машине. Дорога обратно кажется почему-то быстрее – Чон рассказывает какие-то забавные истории, упоминает, как именно нашел это место, слушает Юнги. Уже въезжая в город, Гук притихает, словно размышляет о чем-то. Возбуждение никуда не делось, может притупилось слегка, и перед мысленным взором Чона предстают весьма однозначные картинки. Юнги хочется касаться и впитывать, хочется обласкать каждый сантиметр кожи, хочется услышать, как он стонет, увидеть, как выгибается под его руками. Чонгуку хочется почувствовать его внутри или самому узнать насколько он узкий, увидеть каким становится его лицо, когда он кончает. Гук паркуется где-то в непонятном месте и поворачивается к Мину. Момент истины? – Хён, я... М-м-м, я правда хочу дойти до конца и я до сих пор горю. У меня дома сегодня никого нет, а ещё – есть презервативы, смазка и душ и реально большая коллекция фильмов, я ей горжусь. Я могу просто отвезти тебя в общагу, а могу сделать завтрак, потому что я и правда классно готовлю. А ещё я обедаю в одной классной кафешке недалеко от универа и если хочешь, можем пообедать вместе и… – Чонгук замечает, как на губах Юнги начинает играть улыбка. – Я, кажется, начинаю тараторить, потому что все ещё нервничаю и очень сильно хочу всего этого. Мин смеётся, тепло и открыто, чего не делает часто. Чонгук куксится, пока Юнги пытается успокоится. – Я не против, – он прищуривает свои лисьи глаза, аккуратно касаясь бедра парня. – Правда? – Чонгук смотрит с такой надеждой, что Юнги не может не кивнуть, закусывая губу. Гук расцветает самой неприкрыто-радостной улыбкой, скользит взглядом по лицу Мина, словно стараясь запомнить как можно больше, и наклоняется, чтобы сорвать быстрый, звонкий и довольно влажный поцелуй. Ощущения потрясающие, как и во все разы до этого. Мотор возмущённо рявкает спешно выжатому газу, Чонгук никак не может стереть улыбку с лица. Он так старается, что у многоэтажного дома, где он живёт, они оказываются уже через десять минут. Чон глушит мотор, забирает вещи с заднего сидения и выходит освободить багажник. Все это проходит словно в тумане. Ему хочется понаблюдать за Юнги, уловить, не откатит ли он сейчас, не спасует ли, но Чонгук одергивает себя. Поворот к лифту Чон пропускает намеренно, чувствуя, что замкнутое пространство вряд ли окажет сопутствующее влияние. Благо подниматься всего на третий, и расстояние пролетает удивительно быстро. Чонгук впускает Мина первым, заходит следом, закрывает дверь и делает насколько глубоких глотков воздуха, прежде чем обернутся и увидеть то, что он представлял. Юнги действительно стоит в его прихожей, словно пришелец из другой вселенной, такой удивительно подходящий и совершенно индивидуальный. Гук сбрасывает ношу на пол, подходит к Мину вплотную, едва касаясь его щеки кончиками пальцев и целует – нежнее, чем каждый раз до этого, почти невесомо, почти одним дыханием. – В душ я иду первым, потому что если я увижу тебя после душа, вряд ли уже смогу остановиться, я и сейчас-то еле держусь, господи, – Гук на секунду позволяет страсти вырваться, обхватить его и Юнги. Вплетает пальцы в волосы, углубляет поцелуй, прикусывая губу сильнее, чем нужно. – Можешь осматриваться пока. Парень скидывает обувь, проходит внутрь и, схватив в шкафу домашнюю одежду, скрывается за дверью ванной. Несколько секунд Чонгук просто стоит, прислонившись лбом к двери. Мысли в совершенном разброде, кожа пылает, как в лихорадке, и поверхность двери кажется ледяной. Холодный душ помогает так себе, слишком много ощущений на сегодняшний день. Чон в последний момент отбрасывает мысль передернуть, чтобы не кончить от одного запаха Юнги, но внезапно это кажется неправильным. Выдержка-то у него всё-таки есть. Белья он не взял, да и пути назад, как он надеется, теперь ни у одного из них нет, поэтому он просто надевает спортивные штаны и футболку и выходит в коридор с характерным: «Я все». Гук входит в комнату и не знает как реагировать на увиденное. Его нисколько не смущает ни то, что Мин вошёл в его комнату (сам дал зелёный свет), ни то, что он пристально разглядывает фотографию столетней давности. Это ещё средняя школа. Его первая девушка обнимает их с Тэхёном, и они широко улыбаются в камеру. Тогда день был особенно солнечным. Гук помнит это слишком хорошо. Он подходит к Юнги сзади, чуть приобнимает, скользя губами по чужому виску, и протягивает руку к фотографии. Пальцы чуть подрагивают, когда он легко проводит по изображению, словно желая стереть самого себя с этого снимка. – Ее звали Джису, я думал, что мы поженимся и у нас будет куча детей, – полушепотом говорит Чонгук. – Она покончила с собой в конце последнего класса средней школы, из-за родителей. Слишком огромное давление, знаешь. Чонгуку совсем не хочется сейчас переплетать те чувства и эти, потому что это совершенно разное. Или он хочет верить в то, что это так. Джису в его воспоминаниях все так же дорога. Все так же первая во многом, но теперь, пожалуй, Чон знает, что давно отпустил. Джису навсегда останется в его памяти шестнадцатилетней девчонкой, с широкой улыбкой, добрым сердцем и попыткой в первые отношения. Но сейчас... Сейчас все, что ему действительно нужно, все, чего он хочет, к чему стремиться – весь, каждой клеточкой тела, каждой частицей души – перед ним. Чонгук прижимает Юнги ближе, мягко выцеловывая основание шеи, скользит пальцами по животу, останавливаясь у кромки футболки и словно ожидая какого-то знака, и так же легко продолжает, очевидно получив его. Пульс набирает обороты, стремится к бесконечности, когда чуть прохладных кончиков пальцев касается горячая кожа. Гук крупно вздрагивает, выдыхает жарко в шею Мина и пробирается пальцами выше. Задевает подушечкой сосок и чувствует, как тело прошибает волной электричества, от ощущения затвердевшей бусины в пальцах. Чонгук широко, влажно лижет от первых позвонков до кромки волос, ощущая на языке лёгкий, будоражащий привкус соли. Ждать не хочется, хочется ощутить этот вкус полностью, слизать с каждого сантиметра кожи, впитать в себя. Чон притирается к заду Юнги, давая почувствовать себя и прикусывает, почти агрессивно, кожу над верхним позвонком. – Я вряд ли отпущу тебя в душ, – сообщает Гук, опуская руку и чуть поглаживая блядскую дорожку, уходящую в джинсы. Мин тяжело выдыхает, начиная дрожать в его руках. Слабо стонет от прикосновений и чуть выгибается, следуя за пальцами Чона. – Гук-и, это нечестно, мне нужно в душ, – шипит он, когда чувствует зубы, впившиеся в кожу. Чонгук игнорирует просьбы Юнги, произнесенные совершенно невменяемым голосом. Его так ведёт, что оторваться невозможно ни на секунду. Он разворачивает Мина к себе, находит губами его губы и втягивает в очередной влажный и разнузданный поцелуй. Руки уже уверенно шарятся под футболкой, обводят соблазнительные (на ощупь так точно) ямочки на пояснице, сухой рельеф мышц, проходятся по каждому позвонку, и Гука буквально выворачивает от реакций. Кажется кто-то нашел нужную точку. Чонгук не отпускает его ни на миг, посасывает скользкий язык, гладит спину, чуть царапает короткими ногтями и, убрав одну руку, за шлевку в джинсах тянет Мина за собой к кровати. Всю кожу облизывает жаром, сладко скапливаясь в паху тугим клубком вожделения. Чон открывает в себе с десяток новых кинков, от звуков, которые издает Юнги, до мелкой дрожи в его пальцах. Чонгук не оставляет мысль о изучении тела Юнги языком и, когда его ноги упираются в кровать, беззастенчиво опрокидывает его на себя. Затем делает ещё один рывок и оказывается в выигрышном положении. Гук седлает бедра Юнги и одним движением избавляется от своей футболки (зачем вообще одевался?). В голове белый шум, хочется только впитывать глубже и сильнее. Чонгук тянет футболку Юнги наверх, открывая вид на бледную кожу, впалый живот, перевитый сухими узлами мышц. – Скажи ещё раз "Гук-и", пожалуйста, – просит Чонгук и сам офигевает от того, как вибрирующе и низко звучит его голос. Пальцы не прекращают гладить, а взгляд облизывать. Чон смотрит на Мина, смотрит прямо в глаза, открыто и честно, не скрывая ни частицы своих мыслей и желаний. Опускается вниз медленно, даже вызывающе, и лижет размашисто от самой кромки джинсов по животу, ныряя кончиком языка в пупок. – Блять! Юнги говорит это так отчаянно, так громко, что у Чонгука внутри все совершенно точно сходит с ума. Кончики пальцев покалывает, когда он касается разгоряченной кожи, а дрожь становится неконтролируемой, когда Мин выгибается и стонет под его языком. – Давай я сделаю тебе минет, а ты отпустишь меня в душ? – задушенно стонет Юнги и Чонгук хмыкает, поднимая взгляд и встречаясь с миновым, таким же, наверное, как у него самого безумным. Юнги пользуется этой заминкой, тут же перехватывая инициативу и заставляя Гука перевернутся, оказываясь под ним. Чонгук ухмыляется и позволяет Юнги делать то, что ему хочется. Ухмылка очень быстро сменяется стоном, когда Мин спускает его штаны и лижет налившуюся головку. Чонгук точно не ожидал чего-то такого, не сегодня и вообще никогда, если честно, но вот он здесь, а Юнги настолько охуенно сосет его член, что Чон вообще его теперь никуда не отпустит. Мин вылизывает головку, затем дует, а Гук протяжно выстанывает, рефлекторно пытаясь сжать колени. Ему не позволяют и это лучшее, что вообще могло бы случится. Юнги вбирает член глубже, позволяет головке несколько раз скользнуть в горло и так потрясающе помогает себе языком, что у Чонгука точно сейчас все внутри взорвется. И когда Мин отстраняется, глядя на него очень подозрительно хитро, Гук понимает, что сейчас может произойти, и вцепляется руками в чужие плечи. – Пожалуйста, не уходи. В глазах у Юнги игривость сменяется каким-то чудовищным теплом. Он наклоняется и мягко целует его в губы. – Не уйду, – улыбается он в поцелуй. Чонгук позволяет снять с себя штаны полностью. Следит за Юнги внимательным взглядом, когда тот раздевается, и охает, потому что Юнги невероятный. Ещё более невероятный, чем Чон только мог себе представить. Мин оставляет на его груди влажную дорожку, играется с соском, отмечая чувствительность, и напоминает, что у Чонгука тут и смазка, и презервативы, и коллекция фильмов. Чон смеётся, тянется к тумбочке у кровати и вытаскивает оттуда ленту презервативов и лубрикант. Юнги мягко разводит в стороны его ноги, когда тот возвращается и смотрит в глаза. – Ты ведь не… – Мне неважно, – Чонгук улыбается. – Ведь у нас будет следующий раз? – он немного хмурится. – Мы сможем попробовать все, что захотим. И сейчас мне правда неважно. Юнги кивает, прежде чем наклонится и прижаться губами к внутренней стороне его бедра. Мин оставляет несколько меток, прикусывает кожу, совсем низко, рядом с мошонкой и вылизывает по очереди его яйца. Когда он успевает смазать пальцы, Чонгук не замечает, поэтому слегка дёргается, когда прохладный, скользкий палец начинает массировать его анус. Юнги выцеловывает его член, по всей длине, пока мягко проникает пальцем внутрь и Чонгук хочет сказать, что он может быть грубее, может не церемонится так, ведь Гук всё-таки не девственник, но срывается на новый стон, когда слышит сладкое и вязкое, оседающее где-то в темных глубинах его души: – Ты такой узкий, Гук-и. Его прошивает насквозь, и он начинает двигаться, сам насаживаясь на палец. Требует ещё, сквозь протяжный всхлип, и снова стонет, когда получает. – Ты так хорошо звучишь, – Юнги лижет его член, одновременно с этим разводя пальцы в стороны. – Такой хороший для меня. И ладно, Чонгук возможно, совсем-совсем капельку кинкует на похвалу. Мин вводит третий палец, и Гук на мгновение сжимается, снова срываясь на стон, когда Юнги его хвалит. Мин не даёт понять, догадался он или нет, но судя по всем этим ласковым словам, кажется, всё-таки догадался. Чонгук признаться честно, готов утопать в этой эйфории, потому что теперь никаких стен нет, но ему хочется ещё больше и сильнее, поэтому он почти отчаянно скулит, насаживаясь на пальцы агрессивнее. Юнги понимает, ох, Юнги все так замечательно понимает, вынимая пальцы полностью и отрывая от ленты квадратик презерватива. Чонгук порывается вперёд и выхватывает, перенимая инициативу и надевая презерватив самостоятельно. Юнги хмыкает и снова хвалит его, а Чонгук со стоном заваливается обратно на кровать, разводя ноги шире. Юнги входит медленно и осторожно, и Чон правда ждёт, но в какой-то момент не выдерживает, двигаясь и принимая оставшуюся длину за раз. Он жмурится до белых кругов перед глазами и слышит, как ему в ухо тяжело дышит Юнги. Чонгук двигается снова, сжимая руками миновы плечи, и Юнги понимает все правильно, начиная толкаться внутрь и стараясь, видимо, подобрать подходящий угол. Он все ещё продолжает его хвалить, говорит о том, какой он хороший и как замечательно принимает его, и Чонгук правда хочет быть чуть активнее, но почему-то только скулит, обхватывая Мина всеми конечностями. Когда член Юнги попадает прямо в простату, Гуку кажется, что перед глазами взрываются бомбы, так ярко он никого уже давно не ощущал. Он стонет имя Юнги, сжимается вокруг него и чувствует, как уверенная рука сжимает его член, начиная надрачивать. Чонгук взрывается так внезапно, что ему самому не верится. Такое наверное было в школе последний раз. Но не то, чтобы он жаловался. Особенно, когда Юнги содрогается над ним, сжимая его бедра, и кончает, продолжая поступательные движения по инерции. Ещё секунду они обнимаются, прежде, чем Мин соскальзывает на бок и прикрывает глаза. – Хён, почему ты согласился пойти на свидание? – не то, чтобы Чонгуку жизненно необходимо это знать, просто было бы лучше, если бы было понятнее. – Я проспорил Намджуну, и это было его условие в случае выигрыша. Чонгук замирает, задерживая дыхание. – А почему не соглашался? – Потому что я никому не доверяю, – устало шепчет Юнги открывая глаза и встречаясь взглядом с черным омутом рядом. – Потому что я не хочу испытывать боль, потому что не считаю, что кому-то могу быть интересен. Потому что я, в конце концов, просто боюсь. Мин с силой проводит пальцами по векам и Чонгуку хочется его прижать к себе. Он не отказывает себе в желаниях, двигаясь и обнимая Юнги обеими руками. – Я с детства был ужасно упрямым и ненавидел проигрывать, – начинает он тихо. – Сначала ты понравился мне только внешне, знаешь, в моем вкусе, весь такой бледный, закрытый и колючий, всегда таких выбирал. Потом мне казалось, что я проиграю, если не добьюсь тебя, а потом понял, что просто влюбился, но не знал, как мне лучше себя вести, чтобы не отпугнуть тебя окончательно, – Чонгук немного отстраняется, заглядывая Юнги в глаза. – Мне казалось, что если я попробую по-человечески, то все испорчу, а в итоге я все равно умудрился напортачить, как бы не старался. – Ты не напортачил, Гук-и, – улыбается Юнги. – Это просто я и мои тараканы. – Хах, – Чон зарывается пальцами в чужие волосы и добавляет. – Надо Намджуну-хёну спасибо сказать. – За что это? – удивляется Мин. – За тебя, – хихикает Гук, чмокая его в губы. *** Чонгук не слушает Юнги, хотя тот ворчит хуже чем обычно. Он уперто хватает его за руку и тянет по коридору, под удивлённые взгляды студентов. Когда Чонгук громко зовет Намджуна, прямо на весь коридор, то Мину хочется слиться со стеной или ещё чем-нибудь. – Ого, привет, парни, – улыбается Намджун, и Юнги за этой улыбкой видит гораздо больше. – Намджун-хён, спасибо, – радостно и широко улыбаясь вещает Чонгук и прижимает к себе Юнги. – Ага, точно, – бубнит Мин, стараясь отпихнуть Чона. – Ух ты, это за что? – За него, – Чонгук, кажется, улыбается ещё ярче и жмёт Намджуну руку, под его же удивленный взгляд. А затем Джун хохочет, глядя на Юнги, который взглядом, кажется, сможет все вокруг превратить в лимон. – Ну, я рад, что этот ворчун тебе по душе, – Ким хлопает младшего по плечу. – Поздравляю вас. Намджун уходит, все ещё посмеиваясь, а Юнги устало вздыхает. – Хён. – М-м. – Я люблю тебя. Вздох. – Я тебя тоже, Гук-и.