aim, ready, fire

Лэй чувствует обреченность, когда смотрит, как Шаньсай изводит себя. Хуже чем боль могут быть только страдания тех, кто прочно занял место в твоей голове — эту простую истину Лэй усвоил давным-давно. Лэй использует свои чувства как спусковой крючок, вложив револьвер в ладони Шаньсай, целится в Даомина Си. А попадает почему-то в себя. Или это отдача? В любом случае, ранены они оба, у Шаньсай руки в крови по локоть, и она плачет, оставляя алые полосы на щеках, но виноватых здесь нет. Есть только жертвы. Шаньсай мечется от раненого к раненому, и ему кажется, она только умножает его боль. Поэтому Лэй тихо отходит в тень. Шаньсай сперва мотает головой по сторонам растерянно, ищет, а потом Даомин Си зовет ее, и она с видимым облегчением бросается к нему. Они держатся за руки, и неумело наложенные швы на ране Лэя расходятся — он закрывает их руками, прячет за загадочной улыбкой, а затем и вовсе уходит прочь. В тот вечер он пьет слишком много, звонит Цзин и долго плачет в трубку. С раны алым водопадом хлещет кровь, а когда ее уже не стает — льется тоска, и он тонет в ней, тонет напрочь. Лэй контуженный на своей личной войне, и ее ужасы еще долгое время преследуют его во снах. Может, он сбегает, но впервые стоя в аэропорту, он чувствует странное спокойствие. Целует Шаньсай в лоб, как покойницу, по привычке — но так даже лучше. Лэй прощается. Теперь насовсем. Спустя некоторое время остаются только рубцы, ноющие в дождливые дни. Лэй улыбается немного более искренне, начинает спать по ночам. Револьвер остыл, пороховая дымка развеялась. Лэй на лондонском балконе ранним утром играет на скрипке оду весне.