domestic

Утро у них одинаково мёртвое. Будильник не звонит, птицы не щебечут, тишина почти абсолютная: лишь тихо дышит рядом другой человек, и вслушиваться в это дыхание — одно сплошное удовольствие, думает Каэде, аккуратно вдыхая легкий яблочный аромат, исходящий от Харукавы. А раньше ведь она терпеть не могла яблоки. Маки бурчит что-то себе под нос, немного сильнее сжимая в руке уголок чистой белой подушки. Эту наволочку они купили совсем недавно, в ближайшем магазине, в который — дай бог — раз в год привозили что-то новое, и каждый раз, когда это таки случалось, половина их небольшого городка сбегалась туда в стремлении успеть купить хоть что-то. Они были одними из первых: бессовестно протиснулись через большую очередь, кишащую озлобленными лицами, используя одну Маки, даже под капюшоном выглядевшую настолько угрожающей, что, наверное, позавидовать бы мог каждый, а на кассе прикрылись обаянием Акамацу, как казалось, так и плещущим через край, сквозь плотную тканевую маску, прячущую большую часть лица. В конце концов, никто не должен был их узнать. Тут же выстиранная, та наволочка приятно пахла кондиционером, отдающим вишней, и вдыхать этот запах, наверное, было одним удовольствием для Харукавы, думает Каэде, всматриваясь в её подрагивающие ресницы. Маки ведь нравилась вишня. Раньше нравилась. А потом они оказались здесь. Акамацу коротко выдыхает куда-то в узорчатую ткань нелепой розовой простыни — одной из трёх, что была у них в квартире, к слову: остальные две были просто однотонно-светлые, они выбирали их по очереди, — и едва-едва сдерживает хихиканье, когда Харукава вдруг дёргается. Наверное, ей опять снится что-то странное, что заставит Акамацу как обычно рассмеяться за завтраком, едва не подавившись своим чаем, а Маки — прикусить губу в попытке не примкнуть к ней. Наверное. Каэде ведь просто надеется на лучшее. И именно поэтому они, скорее всего, ещё живы. Акамацу прикусывает губу, отгоняя неприятные мысли, вмиг заполнившие голову, стоило только подумать о кошмарных снах. Почти зажившую ранку около рёбер отчего-то сразу защипало, заставляя девушку на мгновение скривиться, но тут же взять себя в руки. Нет, в конце-то концов, Маки в порядке. Ведь если Маки в порядке — то и с ней всё хорошо, лучше некуда, и Каэде вовсе не нужно для этого фальшивить на каждой фразе, играя на невидимом расстроенном пианино по едва читаемым нотам: ведь если Маки в порядке, то Каэде вовсе не нужно гадать.  — Доброе утро? Харукава открывает глаза резко и голос у неё какой-то осипший, почти простуженный, думает Каэде, глядя, как та промаргивается в попытке избавиться от оставшейся сонливости. Они ведь спали часов семь, вчера особенно засидевшись за новой книгой, и даже то казалось для тех чем-то большим. Потому что они боялись, как бы это не отрицали и какими бы уверенными в чужих глазах не виделись. Потому что — в самом-то деле — были теми еще обманщицами. Потому что они так привыкли: тишина за окном вовсе не должна ничего значить, ничем пугать, ничем напрягать, и они убеждали себя в этом как могли, всматриваясь в витающую в воздухе пыль, разбавляющую слепящий солнечный свет, просачивающийся сквозь занавески — и изо всех сил старались думать, что ещё одно сегодня не закончится минорным аккордом в самой низкой октаве, прозвучавшим приговором, концовкой, финалом чёртового концерта в дьявольском пустом зале, все зрители в котором умерли поголовно. Потому что так лучше. Каэде улыбается, когда тоже здоровается, отчего-то мигом побарывая желание прикоснуться к её бледной щеке, когда собственные заливаются краской, выдавая смущение, на что Маки тоже слегка тянет уголки пересохших губ вверх, попутно спуская с кровати ноги: на них куча следов от ожогов и небольшая надпись из неглубоких ссадин на левом бедре, пестрящем шрамами особенно сильно. Там ведь её имя, вспоминает Акамацу, ненароком глядя на свой живот: у неё ведь тоже где-то близ рёбер «Харукава Маки» вычерчено канцелярским ножиком. И кто знает, ради утешения то, веры или банальной надежды, думает она, больно прикусывая губу. Каэде, в конце концов, просто хочет, чтобы они были вместе чуть больше, чем могли, а Маки просто хочется не потеряться: пока они еще живы, пока их до сих пор не нашли и пока в порядке хоть одна Маки. Акамацу тихо смеётся себе под нос, прикрывая глаза. Забинтованная по самое плечо правая рука сама по себе хватает привставшую Маки за запястье и тянет её обратно. Позволительны же шутки хоть иногда? Можно ли расслабиться по-настоящему хоть на секунду? Кто его знает, в самом-то деле. Потому что если Маки в порядке — то и с Каэде всё хорошо. И вовсе не обязательно, чтобы первое было правдой.