Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит. Мастер и Маргарита
— Что-то случилось, Эни? Ваш спокойный голос пронизывает меня и сладко резонирует в груди. — Нет, учитель. Просто вы много дней не выходили из кабинета и я беспокоюсь. Я сглотнул. Отчего я кажусь себе таким слабым? Я, кто могущественнее большинства смертных? Правая рука Бога. Эниус Нелис. — В самом деле? — рассеянно удивляетесь вы. Мало кто может позволить себе вот так вот войти в кабинет к Соте Сил. Да ещё и без уважительной причины. Я вот могу. Любимый ученик, вызывающий зависть и даже покушения, приближённый бога…лучше прочих знающий, что приблизиться к вам невозможно. Даже сейчас, без всяких знаков отличия, в простом белом одеянии, босоногий и поглощенный работой вы остаётесь недоступным богом. Может быть даже более недоступным, чем когда взираете на простирающихся перед вами почитателей. Отчего это меня ранит? Вы как всегда невозмутимы. — Что ж, я рад видеть тебя. Взгляни, Эни. Моё новое творение. Я нехотя отрываю взгляд от вашего лица, по которому успел так соскучиться, и смотрю на чудесный механизм. Я не спрашиваю, зачем вам понадобилось создавать комара — существо, которое все прочие предпочли бы прихлопнуть. Он — часть мироздания, которые вы взялись довести до совершенства и вы видите в нём сложность, недоступную остальным, а в этой сложности — красоту. Его полупрозрачные крылышки и механические суставы для вас настоящая радость: ваш взгляд оживает, в нем столько восхищения и столько любви. — Красиво, учитель. Апостолы любят повторять, что секреты — ваша привилегия. Ваша и только. Прочие же должны быть чисты и открыты в своих помыслах. Только разобранный механизм может быть очищен говорят они. Поэтому в вашем Часовом городе круглосуточное наблюдение за всеми. Так вот, знайте же, у меня появился секрет. Он царапается в груди и жжёт мне нёбо и было бы проще быть пойманным и наказанным, чем хранить его вечно. Но увы, боюсь, что ни один шпион никогда не поймает меня, если только я сам не покаюсь… Чего бы я только ни отдал, учитель, чтобы такими глазами, как на эти ваши механизмы, вы смотрели на меня! — Подожди, ты ещё не всё увидел, — тем временем говорите вы. Крошечное, меньше ногтя создание затрепетало тонкими плетеными крылышками и комар поднялся на полтора дюйма над ладонью. — Посмотри на него, — счастливая улыбка на вашем лице. Редкое, удивительное явление. Гораздо более редкое и удивительное, чем летающий механический комар. Но я этого, конечно, не скажу. Я выражу восхищение, а после покажу вам то, над чем работал в последнее время (сущая ерунда, логистические решения для южных строений), и стану слушать ваши комментарии, из которых ровным счетом ничего не пойму, потому что как только вы склоняетесь над рабочим столом и углубляйтесь в мои чертежи, я впервые за месяцы получаю возможность безнаказанно любоваться вами. Острый кончик вашего уха разбивает длинную белую прядь надвое. Он чуть розоватый — тонкая, почти прозрачная кожа. Зачем после всего, что вы в себе заменили, вы пожелали сохранить эту удивительную, живую деталь? Выдающую, что вы всё ещё принадлежите нашему, смертному миру. Хотя бы немного. Почему вы полностью не стали механизмом? Ведь это не от того, что не могли или не доглядели. — Что-нибудь ещё, Эни? Проклятые чертежи принесли мне гораздо меньше времени с вами, чем я надеялся. Мне нужно уходить и не отвлекать вас более. Нужно, но я стою истуканом, врос в пол и грядущие месяцы уединенной работы подобно вам, но без вас, кажутся мне страшнее всех даэдр обливиона. Страшнее того, что вот-вот сорвётся с моего языка. — Да, — во рту сухо, делаю паузу. О слова, где вы, я забыл все ваши звуки и смыслы, всё разбегается. — Я работаю с вами бок о бок много лет и следовал вашим заповедям со всем усердием, на которое только способен. Но я не могу больше. Мои чувства к вам слишком сильны. Я люблю вас. Только услышав себя со стороны, я понял, как это смешно. Хотя бы потому, что вас любят сотни ваших последователей. Я лишь один из них, только глупее, потому что посчитал возможным потревожить вашу работу своими признаниями. — Да, в твоей душе давно нет порядка. Ты долго шёл к тому, чтобы найти его истинную причину. — Простите, мне не следовало… Я разочаровал вас. — Ты говоришь так, словно забыл основы. Помнишь ли ты вторую проповедь? Помню. Дословно. Так что отринь свои ничтожные заботы, дитя. «Должно ли мне поступить так?» Этот «выбор» — обман. Не отказывай себе в стремлении к единению, ибо… — ибо в конце ты не сможешь поступить иначе, — заканчиваю вслух. — Совершенно верно. Разочарование бывает там, где некто отказывается признать чужую природу и неизбежность событий. — Значит, вы знали? — задаю самый бестолковый из возникших в голове вопросов. — Я вижу всё, что происходит в Часовом городе, потому что он и есть я. Его воды — моя кровь. Солнечный свет — моя любовь, которую разделяют все, ходящие под ним. — Ануванна’си, — говорю едва слышно. — Но тебе этого недостаточно, не так ли? Вы совсем оторвались от чертежей и повернулись ко мне. Передо мной вы всегда предстаёте обычного для данмера роста — выше меня всего на полголовы. Для всех вы являетесь разным: грозным великаном, другом, наставником или даже врагом… вы всегда говорили, что вы не более, чем зеркало и каждый находит в вас то, в чём нуждается. Отчего и это меня ранит? Отчего мне мало? Отчего я хочу знать вас настоящим? Есть ли вы настоящий? У меня столько вопросов, а ответов всегда недостаточно. И вас всегда болезненно, мучительно недостаточно. — Нет, — отвечаю я и не знаю что это: смелость крайнего отчаяния или я просто не способен вам лгать. — Чего же ты хочешь? Вы спрашиваете без насмешки, раздражения или удивления. Вы спрашиваете так, словно знаете ответ лучше меня. Словно знаете его уже давно, но хотите, чтобы я сам прошёл этот сжигающий меня путь. Вы всё превращаете в урок. Что ж… — Я хочу, — всё, теперь не остановить, — чтобы вы любили меня не так, как прочих. Я хочу, чтобы вы…прикоснулись ко мне, учитель. Что ты наделал, Эниус! Еретик, наглец, что ты возомнил о себе? Подумай, чего ты просишь, да у кого, у Бога! Как последний трус упираюсь взглядом в пол, где плавно кружатся блики от вращающихся сфер, не в силах видеть, что вы думаете о своем глупом, зазнавшемся ученике, который посмел… Холодный металл ваших пальцев касается моей щеки и (как механическая рука может быть такой нежной?!) скользит до подбородка. Задерживается. Большой палец проводит по нижней губе. Я не дышу — не помню как. Рука исчезает и я мысленно молю ещё мгновение. Я продам душу Молаг Балу, за ещё только мгновение! — Когда твой ум обретёт ясность и направленность, ты поймёшь, о чём на самом деле просишь меня. К счастью, вернуть эту ясность не составит труда. Моё тело обратилось в железный слепок и я не вижу, только ощущаю, как ваша рука ложится на затылок, зарывается в волосы поглаживающим движением. Тело отмирает и я прижимаюсь к вам, совершенно ошалевший от невозможности происходящего. Магия всегда имеет запах. Огненные заклинания, например, неизменно пахнут сгоревшей проводкой, но чем опытнее маг, тем меньше следов оставляет его работа. Вы же пахнете грозой. Я догадываюсь почему — это запах порталов, через которые вы постоянно путешествуете. Но почему вы, величайший маг Нирна и бог, его сохранили? Я понял, что спросил это вслух. Ваши руки заключают меня в объятия и вы тихо отвечаете: — Я никогда не называл себя богом. Оглушенный вашей близостью, я не в силах подумать над этими словами. Вспышку портала я тоже едва замечаю, уткнувшись в прядь ваших белоснежных волос.***
Вы помните, как я попал в Часовой город? Конечно нет, с чего бы. Вы создали целую мнемоническую планисферу для таких вот незначительных событий, чтобы они не мешали вашей работе. Не счесть сколько раз я тайком пробирался на верхний балкон и часами глядел в искусственный небосвод ваших воспоминаний. Каждая звезда это кто-то в вашей жизни, связанные с ними чувства, надежды и разочарования. И как же ярко они мерцают! Я тоже где-то среди них. Или буду однажды. Крохотная точка на восточном полушарии, потому что встретились мы именно под восточным небом Нирна. В крошечном захолустном отделении гильдии магов. Мне бы хотелось, чтобы эта встреча была значительнее. Чтобы это была история из тех, которые, безбожно приукрасив, поют в каждой таверне. Но хоть моя жизнь и развернулась на 180 градусов в тот день, ничего, что могло бы заинтересовать бардов не случилось. Я врезался в вас в коридоре, рассыпал книги и не вполне осознав, с кем говорил, вернулся домой. Вскоре прибежал лично гильдмастер и в сильном волнении сообщил, что Сота Сил приглашает меня присоединиться к его ученикам в Часовом Городе. Что вы нашли во мне не понял никто. А дальше потянулось: бронзовый город, проект за проектом, один амбициознее другого, успех, снова успех и все прочие остались далеко позади… я растолкал всех, стал лучшим из них, только для того, чтобы вы заметили меня. Мне стыдно за это, слышите? Стыдно, что я ничего бы не делал ради чистого знания. Я искал только вашего внимания. …Тикают часы и мерно работают насосы, но я замечаю их только первые секунды, потому что почти сразу же складываюсь пополам. На плечи словно давит гидравлический пресс, а концентрация магии так густа, что каждый вдох стоит неимоверных усилий. Но хуже этого голоса. Я знаю, куда вы перенесли нас, хотя никогда не был в сердце вашей крепости, в центре управления, возле того, что апостолы называют вашим троном. Говорят, почти никто не был, потому что смертные сходят здесь с ума. Теперь я знаю почему. Вначале далёкие, как гул работающих в нижнем цехе мехов, голоса стремительно нарастают. Бесчисленные женщины, мужчины, дети, которые без остановки взывают, умоляют, упрекают, любят и ненавидят. Вместо того, чтобы сливаться в общий шум, они словно сражаются за место в моем сознании, стремятся звучать четко и быть услышанными немедленно. Охватить их одновременно я не способен, и все те, кого моё внимание упускает, впиваются в голову острыми кольями. Их несколько заглушает ваш голос: — Любить это прежде всего признавать чужую природу. А признавать чужую природу — значит отказываться её менять, сознательно лишаясь при этом возможности получить желаемое. Если же пойти у него на поводу, то внесенные нами искажения лишат его изначальной привлекательности. Поэтому любые желания обречены закончится горечью и оставить одни сожаления. Упираясь дрожащими руками в колени и пытаясь не упасть, поднимаю голову. Вы стоите возле похожего на шлем механизма с множеством подключенных к нему проводов. Задумчиво смотрите в бескрайнее рыжее закатное небо. Руки сцеплены за спиной. — Это наказание? — утираю сбежавшую из носа струйку крови. — Нет. Это напоминание, что я тоже только тот, кто я есть. Смотри же на мир, который ты так желаешь разделить, у которого ты ищешь взаимности. Есть ли в нем то, что ты ищешь? — Есть, — сказал я вслух, мысленно ответив «нет». Конечно нет. В вашем мире только долг и вечные шестерни, всё прочее вы оставили в виде звезд — это знает всякий адепт, это вы и показываете сейчас мне. Но разве мог я это признать? Я не помню времён, когда не мечтал о вас. Я не знаю, осталось ли во мне что-то, кроме вас. Я готов быть наивным дураком, верящим, что вы можете ответить мне взаимностью или эгоистом, отвлекающим вас от дел своими чувствами, или даже еретиком, посчитавшим, что достоин бога и понести за это все полагающиеся наказания. Но отказаться от вас теперь значит отказаться от себя. Смерть видится мне предпочтительней. Вы знаете о том. — В таком случае тебе осталось только выбрать, какую форму сожаления ты хочешь исследовать. Портал слева от тебя. Ты можешь уйти в любой момент. Покосившись на мерцающий молочный портал, я на нетвердых ногах двинулся мимо него. К вам. В глазах темнеет и чужие голоса грохочут пустыми вагонетками, заглушая мои собственные мысли. Ноги подворачиваются, падаю на колени, сжимаю голову и кричу, не слыша своего голоса. Всё обрывается.***
Открываю глаза и по виску сбегает за ухо скопившаяся в уголке глаза слеза. Вы подхватили меня, когда я потерял сознание, опустили на пол и теперь поддерживаете мою голову. Молчите. Значит вот каково это быть вами. Моё сознание выдержало всего лишь… — Сколько прошло времени? — Минута и тридцать две секунды, — отвечаете вы и невозможно понять, как вы относитесь к происходящему. Я поднимаю голову и возвращаюсь в вертикальное положение. Поворачиваюсь на коленях. Вы думаете, что я сдамся? Что я уйду, поняв, какова цена? Мои ладони скользят вверх по вашей груди и останавливаются, когда правой натыкаюсь на холод металлического плеча. Если так, то вы недооцениваете мою одержимость. Если меня не добьёт ваша святая святых, то ведь и вы сами вполне способны испепелить меня движением брови. Но у меня нет времени на сомнения, потому что голоса никуда не делись и обступают вновь. Не думая больше, я просто целую вас. Мгновение задержки (я удивил вас, учитель?) и ваши губы раскрываются навстречу. Вы целуетесь так же, как делаете всё: без лишней суеты и порывистости, с внимательной чуткостью и спокойной чувственностью. Кого вы целовали прежде, что умеете так… Нет, не хочу знать. Нашёл, о чём думать! Спускаюсь поцелуями ниже. Испепеляйте и пусть моим последним ощущением будет бьющаяся жилка на вашей шее, к которой я прижимаюсь губами. Но вы только чуть отклоняете назад голову. Дикое счастье, постыдное, несовместимое. Вот только оно не спасает от стремительно нарастающего болезненного гула в голове. Я чувствую каждый клочок Часового города, словно он часть моего тела. Каждый голос, каждая неисправность воздействует на мои нервные окончания, мне снова не хватает сил. Специально ли вы не приглушаете магию и позволяете ей уничтожать меня или у вас нет над этим власти, потому что соприкосновение с вами естественным образом подобно попытке обнять солнце? Как бы там ни было мне всё равно. Сжимаю ваше металлическое предплечье. Резные детали, болты и двемеры знают что ещё впиваются мне в руку. Кровь из разодранной ладони сочится между пальцев и неожиданно это облегчает творящийся в голове обливион. Я отрываюсь от вашей шеи и не могу сдержать победную улыбку. Вы смотрите на меня потемневшим взглядом и молчание ваше иное, чем обычно. Может быть вы наконец-то поняли, насколько я одержим? Разжимаю пальцы, упираюсь вам в грудь, вы поддаётесь и откидываетесь на спину. На белоснежном одеянии остался алый отпечаток моей ладони. — Значит всё-таки есть способ быть с вами, — шепчу я вам в ухо и никакая сила в мире не оторвёт меня теперь от вас.***
Не знаю, сколько прошло времени. За окном сменился цикл и единственным источником света остались магические полусферы, медленно кружащиеся под потолком и источающие бледное голубоватое свечение. Я слежу за ними пальцами, двигаясь по вашей груди по часовой стрелке. Мы снова в вашем кабинете. В какой-то момент вы перенесли нас сюда, но, конечно, не от того, что сжалились. Просто вы посчитали урок оконченным. Золотое облако, парящее в нескольких сантиметрах от пола служит нам ложем. Раны саднят, но мне приятна эта боль, словно она признак какой-то победы, словно я выдержал ваше испытание и теперь… Что теперь? Вы не торопите меня, не гоните и ничего не говорите. Кажетесь спящим: глаза закрыты, чёрные ресницы изредка подрагивают. Вблизи на вашем лице заметны морщины. По три коротких линии от внешних углов глаз, и две более глубокие у рта — какие бывают у тех, кто редко улыбается. Как всё то, что сохранилось в вас от обычного мера, эти детали заставляют меня чувствовать почти невыносимую нежность. Ей нужен выход и я касаюсь вас невесомыми поцелуями. Что будет теперь? Хрононимический дух — это маятник, что качнётся лишь раз. Он не может иначе. Качнуться дважды — значит, отделить одно намерение от другого и доказать богохульство двух. Нет, об этом думать нельзя. О чём можно? В тишине вашего кабинета я снова слышу свои мысли и лучше бы не слышал. Бежать от них, бежать от бездны, в которую я провалюсь, если только стану слушать. Выдыхаю, рывком перекатываюсь и взлетаю над вами. Прядь моих волос чёрной змеёй сворачивается на вашем плече, как раз там, где ровный шрам встречается с металлом. — Посмотрите на меня, — беру вашу руку и целую кисть. Вы открываете глаза и меня обдаёт ледяным душем. Потому что в них ничего не изменилось. Какой же я непроходимый идиот. На дне спокойных холодных зрачков есть ответ. Всегда там был. Это не было испытанием. О нет, это было… Пальцы немеют — я отпускаю вашу руку, и отпустив, не могу избавится от ощущения, что навсегда — от них, от моих пальцев, по фалангам вверх поднимается ужасная моя ничтожность. Это не было испытанием или шансом, это было лекарством. Я — неисправная шестерёнка в механизме, которую вы всего лишь починили единственным возможным способом: дали мне то, что я хотел. Знаете, вот именно сейчас я впервые чувствую это: вы, несомненно любите меня. Своей внимательной, прощающей, божественной любовью. Такой же, как прочие инструменты, необходимые для функционирования вашего главного детища — Часового города. Сколько у вас было таких до меня? Конечно, ничего этого я не скажу. Отстраняюсь, отрываю от вас своё тело (на самом деле душу), поднимаюсь, неверным движением со второй попытки открываю портал. Вышел нестабильный, долго ждать не будет. Но говорить больше и нечего. Смотрю на вас. Отворачиваюсь. Долгий, почти бесконечный шаг в дрожащую молочную муть — я знаю, что из всего случившегося этот момент запомню лучше всего, потому что в этот момент я, возможно впервые в жизни, обрёл ясность.***
Месяцы спустя
Робот терпеливо ждёт. Отсвет факела в его руке пляшет на высокой железной двери в ваш кабинет. Я считаю изгибы на резном узоре и медлю. Я так давно вас не видел. Мне всё казалось, что меня вот-вот раскроют. Раздастся стук в дверь и апостолы с постными физиономиями скажут «Стало известно, что вы работаете над чем-то нежелательным…» А потом допросы и, что хуже всего, отнимут всю работу — самую важную работу в моей жизни. Что бы мне осталось тогда… Но никто не пришел. Ещё я ждал, что вы, учитель, позовёте меня. Дадите какое-то обычное туманное объяснение, мелкое задание, хоть что-то, что намекнет, что я все понял неверно и нужен вам. Как дурак, как дитя малое ждал этого утешения. За что тебе утешение, Эниус? Получил ведь что хотел. Не дай вам бог, чтобы ваши желания исполнялись… Но я усвоил урок, учитель. Вы говорили о принятии чужой природы и показали мне свою, чтобы я понял, на что замахнулся. Вы раскрылись передо мной и позволили мне черпать всё, что я хотел (и что я выбрал, боже мой…), чтобы я понял, что мне не осилить и миллионную часть. Не объять, не познать, даже не окинуть взором. Каждой шестеренке назначено своё место и каждая из них важна Часовщику, но ни одна не может заменить собой весь механизм. Это простая правда жизни, которую лучше считать утешением, потому что она все равно не изменится. Но разве достаточно слепо вызубрить урок? Вы, отец Любопытства и вечного совершенствования давно дали ответ. А я всё ещё ваш лучший ученик. Толкаю дверь. Вы за рабочим столом, поворачиваете голову. — Что-то случилось, Эни? — Переплетаете пальцы и смотрите на меня, словно ничего между нами не произошло. Словно я не выдыхал ваше имя вам в плечо, моей кровью не были испачканы ваши одежды, словно вы не желали меня. Урок уроком, но разве не было там чего-то ещё? — Я знаю, как завершить фактотума, учитель, — мой голос ровный и бесцветный. — Слушаю. Вы смотрите на робота — давно заброшенный неудачный проект. Мы так и не смогли сделать его по-настоящему полезным и всё, чего добились, — это создали скверно выполняющую простейшие команды консервную банку. Которая, к тому же, без конца ломается. — Решение оказалось простым. Камень душ, — объясняю я, избегая смотреть в пустые глазницы робота. Проверяю как голубоватый камень сидит в его решетчатой груди. Закрываю дверцу. Всё готово. — Ты предлагаешь убийства. — Не обязательно. Найдется немало волонтеров, которые мечтают только о том, чтобы провести с вами вечность в служении знанию. — Эни, — вы слегка хмуритесь и поднимаетесь из-за стола, но ничего не успеваете сделать. Короткая магическая формула отдаёт железом во рту — неожиданный эффект. Я ждал нечеловеческой боли. — Не волнуйтесь, учитель, — с усилием выговариваю через твердеющие челюсти. — Я знаю, что делаю. Боли нет. Лёгкое головокружение и я уже вижу своё тело со стороны: бездыханной восковой куклой оно оседает на пол. В железной груди оживают шестеренки, питаясь моей душой и подключая меня к общей сети ваших механизмов. Ваш Замысел, изумительно простой и логичный легко вычисляется даже до того, как процесс переработки души завершен. — Функции восстановлены на 78%, — слышу я свой глухой, ломающийся голос. Как все мы ошибались! Как я ошибался! Но у меня будет вечность для работы во имя вашего Дела, сейчас же во мне ещё осталось 22% данмера и его интересует иное. — Теперь я вижу. Вы не всё отдали мнемонической планисфере. Вы оставили себе раскаяние. Вы никогда не позволяете себе забыть, что недостойны той силы, которую дало сердце Лорхана и то предательство, которые во имя неё свершилось, — я говорю быстро, монотонно, жадно читая в сети, в ваших мыслях. — Поэтому вы никогда не называли себя богом. И ещё, учитель, вы бесконечно и безнадёжно одиноки, потому что Альмалексия и Вивек вас понять не хотят, а прочие умрут пытаясь. Функции восстановлены на 98%. Вы больше не будете одиноки, учитель! Ещё немного и я буду готов разделить с вами все ваши мысли. Вы молчите, но ваш голос теперь звучит у меня внутри, двигая мои шестерни, и я знаю, насколько поразил и тронул вас. И вы, наконец, смотрите на меня так, как я всегда мечтал. Я всё сделал правильно. — Трансформация завершена. Я связан вашим словом, мастер. Что я могу сегодня сделать для вас? Курсивом выделены цитаты из следующих книг: 1 — Истина в последовательности, том 4. 2 — Истина в последовательности, том 2. 3 — Истина в последовательности, том 2.