Четвертый раз

      — Ох… Хель… Мгм… Проклятье… Ну всё. Слезь с меня.       — Гха-ха… Неа. Ты гладенький…       — Ты мне сейчас ногу отдавишь. Слезь, говорю.       Хмыкнув, капитан послушно откатился в сторону. Упал на вторую половину кровати, тяжело переводя дух.       Гриммель глубоко вздохнул. Вытянув отяжелевшие от усталости ноги, он вытер пот со лба и шеи. Облизнул искусанные губы и сглотнул пересохшим горлом.       «Целое озеро бы выпил».       — Пить будешь? — словно подслушав его мысли, спросил Эрл. — Вина? Эля?       — Воды, — прохрипел Гриммель, прикрыв глаза рукой. — И полотенце. Я весь грязный.       — Будет сделано, — бодро сказал капитан и с кряхтением сел на кровати. — Потеплее водичку? Или мы смелые?       Охотник не видел лица Эрлласа, но был уверен, что тот улыбается… А в глубине его темно-синих глаз сверкают лукавые огоньки. Пошарив по кровати рукой, Гриммель небрежно сжал широкую загорелую ладонь.       — Зачем мне быть смелым, если рядом со мной такой, как ты? — с налетом былого высокомерия спросил он.       Охотник мазнул губами по пальцам, загрубевшим от долгой работы с мечом. В нос ударил знакомый мускусный аромат, и у Гриммеля на миг потеплело в животе. Остынь, сказал он сам себе. Хватит на сегодня. Не доставало ещё заработать удар — в его возрасте это вполне возможно. И вообще: три — священное число.       Он отпустил грубую капитанскую руку и многозначительно хмыкнул:       — Мне нравится.       Мгновение ничего не происходило. А после его виска коснулись мягкие горячие губы. Скользнули к скуле, нежно чмокнули в щеку.       — Мне тоже, — шепнул Эрллас прямо в ухо, уткнувшись лицом ему в шею.       Втянув бледную кожу губами, капитан спустился поцелуями к его груди. Даже успел мазнуть краешком губ по соску… Но Гриммель, зашипев, оттолкнул его.       — Воды, — рыкнул он. — И полотенце. Быстро!       Эрллас засмеялся, и смех его окатил морским прибоем, обласкал теплом солнца. Встав с постели, капитан, насвистывая какую-то белиберду, умчался прочь из комнаты.       Гриммель открыл глаза. Протер их, избавляясь от липкой влаги. После секса он вечно мокрый, как утопленная мышь, и несет от него, как от вьючного мула после дневной пахоты. Как только Эрллас это все терпит?..       «Молча — и с удовольствием», — напомнил себе Гриммель и выкинул все стыдливые мысли из головы.       У него болели мышцы бедер и плеч, кожа вокруг сосков и некоторых шрамов неприятно зудела. Меж ног ныло и тянуло. Охотник недовольно поджал губы. Похоже на предстоящей охоте можно ставить жирный крест. Проклятый капитан. Чертово чудовище! Ненасытное, жадное… очаровательное, невероятно искусное чудовище. Руки — умелые, пальцы — чуткие, а поцелуи… У Гриммеля вспыхнули щеки, и он приложил к ним прохладные ладони. Да уж. Такими поцелуями его не одаривал ещё никто…       Дверь распахивается с оглушительным грохотом. Но Гриммель даже не морщится — давно привык.       — Добрый мастер не желает напиться? — с широкой улыбкой спрашивает капитан. — Может, умыться?       — Давай все сюда, — хмурится Гриммель, поспешно опуская руки.       Эрллас послушно протягивает ему бутылку, а после устраивается на постели, поставив рядом небольшое ведерко. От воды в нем идет пар, а где-то на дне плавает небольшая тряпка. Гриммель отпивает немного из бутылки.       — С лимоном? — поднимает он бровь после первого глотка.       — И сахаром, — кивает Эрллас с тонкой улыбкой. — Темным, выжженным. Как мастер любит…       Охотник снисходительно хмыкает. «Неплохо», — как будто говорит он. Не хватало ещё, чтобы капитан зазнался. Он в несколько глотков допивает все и, отбросив бутылку куда подальше, с наслаждением потягивается на кровати, как кот. Все тело моментально откликается… и не только оно.       На живот ложится шершавая рука.       — Красив, как морской змей, — шепчет Эрллас…       И тут же получает по носу.       — Заткнись, — фыркает Гриммель, поджав губы и сощурившись. — Ненавижу лесть.       — А кто тут льстит? — потирая нос, изумляется капитан. — Тонкий, гибкий, сильный… Бледный. Весь в шрамах. Бывалый морской змей…       — Заткнись, — повторяет охотник и пытается сбросить с себя наглую ручищу.       Какой там. Эрллас тут же обнимает его талию, подхватывает под спину. Горячие губы касаются подбородка, уголка рта, облизывая несколько язвочек над верхней губой. Кончики подстриженных темных волос щекочут шею и плечо.       — Можно я тебя поцелую? — выдыхает капитан, заглядывая ему в глаза.       Своими. Синими, блестящими, нечеловечески темными. Заглядывая очень глубоко.       Гриммеля на миг парализует. Мелкая дрожь проходит по позвоночнику. Оседает осколками в кончиках пальцах. Поцелует…       — Я весь грязный, — хрипит он. — Мне надо помыться…       — Я помою, — столь же хрипло говорит Эрл. — Моя грязь — мои проблемы.       — У меня все болит, монстр, — рычаще жалуется охотник.       — Я только поцелую… Обещаю.       Эрллас прижимается лбом к его горлу, прямо к кадыку. Ведет по нему кончиком носа и целует точно под челюстью. Прихватывает бледную кожу губами. Обхватывает мочку и тяжело выдыхает прямо в ухо. Сухая жесткая ладонь оглаживает спину, линию позвонков, поясницу, скользит ниже…       Гриммель выгибается, вытягивает шею. Хватает капитана за загривок, притягивая к себе. Ищет его губы. Эрллас отвечает сразу же. Язык у него твердый, чуть шершавый… А ещё горячий, неугомонный и искусный — прямо как его хозяин.       «Ученик шлюх», — всплывает в голове древний, как море, разговор. — «Послушник жриц любви».       Гриммель зарывается тонкими пальцами в темные волосы на затылке. Шире открывает рот, впивается ногтями в загорелое плечо, закидывает одну ногу на пояс капитана. Дыхание Эрлласа сбивается. Его горло вибрирует, губы дергаются, но он не издает ни звука. У охотника вырывается судорожный вздох. Кому там на сегодня было хватит?..       — Поцелую… — шепчет капитан, отрываясь от него на миг. — Поцелую тебя…       — Ты уже, — выдыхает Гриммель, подставляя лицо и шею под ласки. Криво, гаденько усмехается. — Или ты опять забы..?       — Ложись на живот.       Гриммель распахивает глаза. Смотрит на капитана. Смотрит ему в глаза. Грудь словно сдавливает огненный кулак. Горло высыхает. Слабеют ноги, слабеют руки. Слабеет голос.       — Ты же сказал…       — Поцелую. Только поцелую.       Не успевает он опомниться, как капитан прихватывает его губы. Быстро скользит по ним языком и также быстро отстраняется. Охотник непроизвольно тянется следом — за что в награду получает улыбку и нежное прикосновение. Шершавый палец медленно гладит его щеку и нос.       — Люблю твои веснушки, — отстраненно шепчет Эрллас. — Сразу полюбил, как увидел… Ты прав, — говорит он уже совсем другим тоном. — Я забыл. Забыл, что ещё и это умею делать.       — Уморить хочешь, — сипит Гриммель. — У меня сердце не выдержит…       — Это у кого ещё не выдержит, — хмыкает капитан, нависая сверху. Высокий, широкоплечий, весь в шрамах. С намечающейся сединой на висках и в густой бороде. — Я тут алфавит Маравуса уже заново вызубрил и тридцать раз повторил.       Он накрыл его своим телом. Оплел руками бока. Чмокнул в лоб, в нос, в губы. Лизнул подбородок и шею. Гриммель обхватил ладонями его заросшие щеки. Капитан замер… выгнулся, глухо застонал, прикрыв глаза.       — Змей, — горячечно выдохнул он, в исступлении потираясь о его руки. — Чертов змей…       — Маловат буду, — фыркает Гриммель, пытаясь вырваться из дурмана возбуждения.       — Да не ваш… Черт бы его… Наш. Искуситель.       — Не помню, — признается Гриммель. И сдавленно охает, когда капитан плотно прижимается к нему. — Честно не помню, Эрл.       — Похер, — выдыхает Эрл. — Похую. Грим… Иди сюда. Всего один разок.       — Эрллас.       — А завтра на охоту. За этой… Мокрой Плесенью, или как там… мать её?..       — Морской Песнью. И… как ты себе это?..       — Попрошу у внука седло с мехом… Чего ржешь? Я серьезно.       — Мгм… Эм. Хм…       — Это да?.. Или нет?.. Или?.. … Гриммель. Грим…       — Эрллас. Нет.       — Грим. Родной мой…       — Эрллас, хватит.       — Хороший мой. Бесценный. Дорогой мой охотник.       — Заткнись. И не… не… Не-ет…       — Давай сюда. Ложись. Давай. Гриммель.       — Эрллас… Эрл…       Зверь. Неукротимый, великолепный в своей необузданности зверь — вот, кто такой Эрллас Минар. Жар его тела сравним лишь с силой его духа. Слова такие же крепкие и острые, как клинки его мечей. Воля такая же непоколебимая, как древние скалы. Он сам весь, как настоящая скала, как горный хребет. Как каменная стена, за которой можно укрыться.       Капитан страшен в гневе, весел на пиру и бесстрашен в битве. На ласку он столь же щедр, как и на золото. А опыта у него столько, сколько не наберется даже у дюжины человек.       Гриммель не может поверить, что когда-то отказывался от всего этого. Неужели было время, когда он стремился от этого избавиться? Было. Тяжелое, гнусное время лжи и самообмана. Его бегство в пустоту. Попытка поймать и удержать то, чего не существовало. Попрание чести тех, кто дороже всего на свете. Время ошибок и скорби. Безумное время.       Но это было. Было давно. Так давно, что уже и не вспомнить.       Эрллас прав — забывать и открещиваться не всегда плохо. Эрллас вообще частенько бывает прав.       Дыхание застревает в глотке от этой мысли. От неё — и от ласкового мокрого языка. От шершавых пальцев и теплых губ. Гриммель утыкается лбом в покрывало, чтобы хотя бы немного остыть. Капли пота юрко скользят по виску, лбу и носу, попадают в глаза и рот. Он стирает их дрожащей рукой и снова падает на подушки. Грубые руки небрежно оглаживают спину. Щекочут позвонки, проводят по шрамам.       Гриммель дышит через нос. Держится на локтях и чистом упрямстве. Они с Эрлласом теперь не только любовники — они ещё и партнеры. Нужно держать планку в конце-то концов.       Поцелуй. Ещё один. Ещё. И ещё… Уже пятьдесят четвертый. Гриммель специально ведет подсчет, чтобы успокоиться. Он научился быть тихим в постели. В его объятиях. Это было тяжело — особенно в начале — но он справился. Горячее дыхание опаляет изнутри, и он жмурится. Усмехается, хмыкает. Вот ведь козлина ты, капитан… Это не провокация, не попытка вытянуть из него стон или крик. Нет — просто слабость. Охотник прекрасно знает, как его величество капитан к нему относится.       И удовольствия от одного этого знания получает едва ли не больше, чем от всех телесных ласк.       Губы касаются поясницы. Острые кончики волос покалывают бедра и ягодицы. Прохладный воздух холодит мокрую нежную кожу. Нос прочерчивает дорогу строго по линии позвоночника.       Эрллас прижимается лбом к его затылку. Тяжело выдыхает.       — Ну что, моемся? — едва слышно сипит он и мягко целует в макушку. — Или до конца идем?       Ответом ему служит просто убийственный взгляд через плечо. Капитан фыркает и тянется, чтобы поцеловать заострившийся от недовольства нос.       — Как скажешь, — улыбается Эрллас. — Ложись на спину.       — Мы завтра будем, как пьяные мухи, — сонно заметил Гриммель. — По твоей милости, между прочим. Уже светает…       — В седле поспим, — пожал плечами капитан, обтирая его ноги теплой ворсистой тряпочкой. — Или после в шатре. Думаю, Салли не будет против.       — Поспим, как же. И половину охоты пропустим. — Гриммель скрестил руки на груди и закрыл глаза. — Вечно у нас всё…       — Вечно-вечно, — хмыкнул Эрллас, и охотник услышал тихий всплеск. — Вечно всё не как у людей.       Постель рядом с ним прогнулась. Теплая рука коснулась локтя.       Гриммель нахмурился. Немного, буквально на пару дюймов, отвернул голову в сторону.       — Зараза, — хихикнул Эрллас и чмокнул его в щеку. — Горло не сорвал?       Охотник поджал губы. Капитан рассмеялся ему на ухо. Ткнулся лбом в плечо.       — Ну будет с тобой. Пусти. — Он выдержал небольшую паузу, после чего продолжил заговорщическим шепотом: — Пустишь — уломаю короля отправиться в лес Динь. Да ещё и на весь месяц. Месяц в лесу чудовищ! А? Что думаешь?       Гриммель лежал. Хмурился, мял губы и молчал.       А потом просто взял и опустил руки. Эрллас тут же улегся ему на грудь, приложив ухо прямо к сердцу. Гриммель обнял его и привстал на миг, чтобы капитан мог подложить руку под его шею.       — Обожаю твои ладони, — после продолжительной паузы прошептал Эрллас.       Медленно, вдумчиво он расцеловал каждый палец, заусенец, каждую костяшку, впадинку и линию и продолжил:       — Обожаю и руки. И ноги, и шею, и лицо. И язык твой, и глаза… Глаза, блять, особенно!.. И волосы, и грудь, и бедра… И красавца твоего тоже. Не ворчи! Красавец он, как есть красавец!..       Капитан подтянулся выше, чтобы прижаться губами к линии его челюсти. Оставить рядом с ухом несколько поцелуев, лёгких и нежных, как пёрышко.       — Обожаю тебя, родной мой, — совсем тихо закончил он. — Знаешь же, Грим?       Тишина в их покоях стояла мягкая, словно пух. Абсолютно нерушимая, как горы. Запах мускуса от их тел, лаванды от покрывала и свежести из распахнутого настежь окна окутывал весь мир. Мерный стук сердца около уха убаюкивал лучше колыбельной.       — Знаю, Эрл, — прошелестел в ответ Гриммель, погружаясь в сон.       «Знаю, мой капитан».