Маяк

Убаюканный криком пленницы, он стоял в тени кипарисов, что росли под окнами его опочивальни. Потоки лунного света омывали лишь его бледный профиль и увенчанные перстнями пальцы, что едва слышно отбивали почти неузнаваемую мелодию полузабытого детства. Одежды его, расшитые золотыми нитями и драгоценными камнями, лоснились от дуновения полуночного ветра. Бедная, бедная мидгардская девчонка. Второй же сидел чуть поодаль, тоже скрытый тенью, но менее задумчивый. Скорее, нервный. Его откровенно раздражали, приводили в бешенство, крики терзаемой ведьмы.       Подумать только! Мидгард кишит ими! Служанка робко отбила два неравных стука и внесла вино. В бокалах, окаённых золотом, оно выглядело куда более чарующе, нежели в посуде обычных людей. Первому эта мысль доставляла почти садистское удовольствие. — Это бессмысленно, — пробормотал второй. — Неразумная трата энергии. Первый пригубил вина и посмотрел вдаль. Туда, где виднелся маяк, который когда-то (на самом деле, всего пару месяцев назад) привёл колдовскую троицу на этот материк. — А идея-то была твоя, — наконец изрёк он. Второй молчал. — Я предупреждал, что мы тянем время, отсрочиваем неизбежное, — продолжал первый, явно войдя в кураж, а, может, это в нём говорило вино. — Но ты сказал, что она не готова, а со мной ты и вовсе отказался работать. Но посмотри теперь! Ты устал сидеть и слушать крики неудавшегося эксперимента, который подвергается пыткам по воле твоего слова. Милосердие ли, проснувшееся так нескоро? Или непомерное самомнение, которому ты внимаешь в вечерние службы? Второй сжал губы, морщина пролегла у него на лбу, но впадать в приступ ярости он, по благоразумию, не стал. — Перед тобой я слово не держу, а посему не намерен раскрывать тебе тайны служения. Это моё бремя. И она — тоже моё бремя. Вечно озорной взгляд первого вдруг потух и наполнился сожалением: то ли к собеседнику, то ли к страдающей пленнице. — Напомни себе, будь любезен, что у твоего бремени есть сердце, есть душа, которая жизни не видела, а уже несет великую силу и, по совместительству, великую ответственность. Но второй словно и не слышал его слов. Он вдруг поднялся с кресла и вышел на лунный свет. Через открытое окно им обоим была совершенно прекрасно видна брусчатка и столб позора, на котором, зацепленная верёвками за тонкие запястья, повисла девушка. Мёртвая.