Розовый талон

Каждый самурай будет приставлен к делу сообразно его силам и уму. Цифры слились в бесконечную дробь. Такасуги Шинске, офисный работник, двадцать семь лет, враг аманто, запил водой таблетку от головной боли и посмотрел на часы: пора было возвращаться на квартиру. Место, куда он приходил ночевать, сложно было называть домом. Жить на работе было запрещено, и это удручало. Столько никому не нужной писанины, бесконечные завалы, он явно не тянул, но Министерство Распределения раз за разом возвращало его докладные записки и отказывалось предоставлять помощника: врагам аманто они не положены. «Вам теперь десять лет придётся доказывать вашу лояльность», — сказал ему как-то Сасаки Исабуро, административный работник, сколько там ему лет? А, черт. Пока Такасуги спускался по лестнице, игнорируя лифт, он прикидывал, что если завтра явиться к пяти утра, тогда реально сделать почту к двенадцати. Почту, которую, как он знал, никто не будет смотреть. Просто она должна быть сделана по всей форме: это проверялось. — Наверное, они хотели, чтобы ты стал тупее, чем ты есть, — улыбаясь одними губами, прошептал Гинтоки позавчера, предъявляя розовый талон. — Потому и свалили на тебя нечто бессмысленное и отупляющее, так, что ты постоянно занят и нет времени на… не возражаешь, если я где-нибудь упаду и просплю все наше время? Такасуги задёрнул шторы. Теперь их никто не видел с улицы: ни камеры, ни хранители покоя. — Падай. Выиграл дело? — Ой-ой-ой. Почему-то мне кажется, что так выиграл, что проиграл. Меня прикрепили к тебе. Назвал твое имя, когда спрос… ззззз… Гинтоки уже дрых без задних ног. Не так-то просто целый день петь, когда ты не умеешь петь. Впрочем, обычно его «работа на благо аманто» заключалась в чтении сказок для телепередач. Что это были за сказки, Такасуги не спрашивал. Вероятнее всего, они мало отличались по смыслу от бесконечных дробей, которыми он впустую исписывал тонну казённой бумаги. Когда аманто ввели секс по талонам, якобы для контроля рождаемости, но почему-то это касалось любых видов сексуальной активности, на Гинтоки как-то раз выдали слишком много талонов одновременно. Такасуги помог ему составить жалобу о нарушении прав, и ему позволили временно закрепиться за одним человеком. Удивительно, что кандидатуру Такасуги не отвергли: может быть, знали, что они с Гинтоки просто друзья. Конечно, позже они узнали, кто составил жалобу, и в обеденный перерыв у Такасуги состоялся неприятный разговор. — Помните, что я вам говорил, когда это всё только начиналось? — спросил Сасаки Исабуро, административный работник, сорок два года. — Сидите тихо. Но вы, похоже, не в состоянии понять, что жизнь сейчас дурная не только у вас, а вам придётся засунуть ваше свободолюбие подальше. Вы же не хотите, чтобы ваши друзья серьезно пострадали? Ну, трахнул бы вашего Гинтоки кто-то из аманто, и что? От этого не умирают. Что, будет лучше, если за ним вороны явятся? — Там было девять талонов, все аманто, ветераны войны, дали их на один день и одно время, — сухо заметил Такасуги. — Вы же видели дело. Сасаки холодно взглянул на него, но не стал больше увещевать. — Я вас предупредил. Вас-то приказано не трогать, но на ваших друзей запрет не распространяется. Не забывайте, что и вы, и он — враги аманто, и аманто об этом не забыли. И, между нами — никогда не забудут. — Это ваша работа — меня предупреждать? — А вы как думаете, — без выражения сказал Сасаки. Что бы этот человек не думал про себя, он превосходно умел демонстрировать лояльность. И его можно было понять: аманто держали в заложниках его семью. Аманто принесли спасение для нации! Аманто тебя берегут! Благодаря аманто ты дышишь!

***

Людям запрещено пить, курить и принимать иные вещества. Люди обязаны очищать своё сознание от скверны. Такасуги забрал письмо у бессловесного дежурного на проходной, поднялся в квартиру как положено: на лифте. Письмо было из Отдела распределения базовых потребностей, он бросил его на стол, не распечатывая: наверное, снова отказались выдать ему якульт. Безумно хотелось вдохнуть хотя бы немного табачного дыма: два года вынужденного воздержания от курения плохо сказывались на его душевном состоянии. Мысли ухудшали самочувствие. Впрочем, за мысли пока наказания не следовало. Взвизгнул коммуникатор. Кто бы это так поздно? Такасуги никого не ждал: просто так в гости к нему прийти никто не мог, а розовые билеты на него никому не выдавали. Хотя, если за ним теперь был закреплён Гинтоки, то это мог быть только Гинтоки. Но вместо Гинтоки он увидел другого старого друга. Сакамото Тацума ввалился в комнату, радостно, хотя и несколько приглушенно хохоча, и Такасуги невольно улыбнулся в ответ. Улыбка его, впрочем, быстро погасла: левая ладонь Сакамото была забинтована, и, несмотря на то, что он, кажется, мало изменился, ни искры веселья не было в его глазах, лишённых тёмных очков. Такасуги сразу решил всё прояснить: — Что с рукой? Тебя пытали? — Да так. Порезался, когда лук резал, — беззаботно отмахнулся Сакамото. — О, да у тебя такая же неудобная кровать, как и у меня, ахаха. — Ты научился готовить? — Ну, а как ты думаешь. Теперь, когда настали такие времена, все кафе закрыты, нигде не перекусить вот так… Такасуги глядел на него так пристально, что он сдался. — Ну да, ну да. Меня же определили на кухню. И поскольку я мало что умею, то обычно чищу лук. Ахахах, это так весело! Постоянно слезы на глазах. Сакамото уселся на неудобную кровать так, чтобы его хорошо было видно в уличную камеру. Сел, сложив руки на коленях. Забинтованная рука явно все еще его беспокоила. — Как Кинтоки? Всё воюет с талонами? Такасуги кратко объяснил суть. — И Кинтоки теперь за тобой? — Пока да. Но к счастью для нас обоих, он редко пользуется правом. Устает на работе. — Почему к счастью? Ты асексуал? Ахахах, понятно теперь, почему к тебе так трудно попасть! А ко мне как-то взял розовый талон один пират из внешнего космоса, а я даже его лица не запомнил. В общем, у нас ничего не получилось, потому что в тот день я съел на ужин слишком много… Кстати, тебя обо мне не извещали? Только сейчас Такасуги заметил, что у Сакамото в здоровой руке зажат розовый талон. Он был так помят, словно Сакамото два дня не расставался с ним ни на секунду. Но это было совершенно невозможно! Кроме Гинтоки, который ляпнул на суде его имя, первое пришедшее ему в голову в той стрессовой ситуации, еще никто и никогда не получал на него розовый талон! «Приказ сверху», — как кратко пояснил Сасаки. Такасуги медленно подошёл к столу, взял непрочитанное письмо и извлек оттуда извещение, что сегодня, после девяти, к нему розовый талон у Сакамото Тацумы, кухонного работника, двадцати девяти лет. Сакамото смотрел на него, не отрываясь, и молчал. Так смотрел, словно секс с Такасуги был пределом его мечтаний. Тогда, на войне, между ними зажглась искра, но продолжить так и не вышло. А теперь пришли такие времена, что с друзьями нельзя было ни подраться, ни посидеть, ни выпить, но можно было… — Ты взял на меня розовый талон? — тупо глядя в извещение, произнес Такасуги. — Ахаха, да. — И что, получается, мы сейчас задёрнем шторы? — всё еще не веря в своё счастье, переспросил Такасуги. — Если ты не против. Я не стану подавать на тебя жалобу, если ты… — Почему бы это я против? На меня не выдают талонов, с Гинтоки это скорее исключение. Странно, что именно тебе… — Я дал взятку, — просто сказал Сакамото. Он собирался сказать что-то еще, но Такасуги жестом остановил его. А потом опустил шторы и опустился рядом на неудобную кровать.

***

Счастливые обладатели розовых талонов! Не забудьте задёрнуть шторы, прежде чем приступить к делу. Тацума плохо помнил, как прошли два часа блаженства. Кажется, сначала он целовал ноги Такасуги или заливал их слезами, и Такасуги сказал, что рыдать можно и на кухне, в обнимку с луком, а в его постели если уж хочется как-то выразить подавляемые чувства, то через смех. Но Тацума не мог смеяться и не мог остановить поток слез, слишком уж подавляемых чувств было много. Кажется, потом между ними случилось то, чего Тацума ждал десять лет или даже дольше, и вроде бы прошло не так плохо, как он себе воображал. Годы воздержания и лишений не прошли даром для них двоих, они старались всё наверстать и едва не вышли за пределы отведенного времени. Их спас будильник. Он совершенно рационально прозвенел, и Тацума спешно принялся одеваться, а Такасуги остался лежать под тонким одеялом. На разговор оставалось всего пара минут, после чего нужно было поднять шторы и покинуть место действия. Тацума спросил про Зуру: о нем он ничего не сумел разузнать по своим каналам связи, потому что не знал, где искать. Про Зуру Такасуги мало что мог рассказать. Знал только, что Зура моет туалеты в каком-то Министерстве, вот и все. Для Сакамото этого было более, чем достаточно. Он крошил лук для жареного риса, который разводили по всему Новому Эдо. В том числе и в пару Министерств. — По поводу взятки… Это правда. Мне сказали, что в случае тебя запрет негласный, но все о нем знают. Но, кажется, просто дело в том, что на тебя есть виды у кого-то из Высшего совета. Такасуги криво усмехнулся. — То есть однажды в эту дверь войдет шишка из Высшего совета? Вот это да. А я так хотел верить, что мне просто не положено трахаться. Непонятно было, развеселила его эта информация или огорчила, как огорчила Тацуму. Стоило этому кому-то узнать, что сегодня у Такасуги были спущены шторы и у него был не Гинтоки, мало ли, какие могут случиться последствия. Впрочем, розовый талон был выдан по всей форме. Проблем быть не должно, хотелось в это верить. Но с верой в этом новом мире было так же хорошо, как и со всем остальным. — Я пойду, — сказал Тацума. — Не вставай, я сам подниму шторы. Он подошел к окну. И не успел потянуть за шнур, как Такасуги все-таки спросил: — Что у тебя на самом деле с рукой? — Лук, я же сказал. Сам видишь, до сих пор глаза слезятся. Не говорить же ему, что это из-за… — Ладно, твое право, — пробурчал Такасуги. И замолчал. Или заснул, или дал понять, что хочет побыть один. Тацума взглянул в окно — туда, где когда-то был безграничный космос, ныне потерянный. Через тонкое стекло было видно зеркальное небо Нового Эдо.