В начале всех историй

Годрик - тот, кто разжигает искру и добывает истории пламенеющую сердцевину. То, что случается в сказках, ему так нравится совершать наяву – красться безлюдной, зловещей топью ночами и днями, похожими на ранние сумерки, выслеживая тварей, о которых не скажешь без дрожи. Он не любит одиночества, но в этих приключениях он и не одинок - у него есть верный меч и благая вера в собственное всемогущество. И, конечно, любовь - к славной битве, к сладкой усталости после, которая наполняет каждую жилку тепло потрескивающим довольством и гордостью за содеянное; к тем, кто ждёт дома. Ведь, что ни говори, а возвращаться после подвигов в место, где тебе рады, это одна из самых приятных частей любой сказки. Годрик приносит запах дыма и опасности, несмотря на усталость, перескакивает две ступеньки за раз, почёсывает пропотевший насквозь затылок, с горящими глазами рассказывает, как он шёл по следу, как он нападал и уворачивался и зачем всё это было нужно. И так здорово, когда слушают, не перебивая, с вежливым недоверием ли, с испуганным замолканием в самый тревожный миг, с приглушённой, тоже лестной завистью! Со смехом и с ворчанием, с искренним интересом. А потом можно задремать у камина, куда крепче, чем у походного костерка, одинокой звездой горящего в вечном мраке, да ещё и закутавшись не в порванную зверем одежду, а в тёплый, как львиная шкура, халат. Так и должны заканчиваться хорошие рассказы - уютом и слипающимися глазами. * Хельга - та, кто доводит историю до ума и окутывает игольно-пронзительную кость подобающей плотью. Она может заниматься этим целыми днями - впрочем, никто и не торопит. Бормотание себе под нос служит прекрасным аккомпанементом обычным суетливым делам - подстригая кусты, можно в то же время пообрывать чудовищам лишние лапы и зубы (Годрик обожает приукрашивать!), а вот где надо помочь росту, так это на цветочном поле. В сказке своё тоже должно иметься: солнечные ромашки шуток, тревожно алые маки моментов, когда надо зажмуриться, льнущие к земле траурно-белые вьюнки - тоска по ушедшим, мгновения раздумий, собирание сил перед решающим шагом. Все цветы не упомнишь, но важен каждый из них - упустишь всего один, а картине уже не достанет красок, рассказ не вызовет тех эмоций и не заставит сладко поёжиться, все усилия не окупятся сполна, а отсутствие тревог сделает невозможным приятное облегчение в самом конце. Хельга не расстаётся со сказками до поздней ночи, она даже в постель их с собой берёт - пусть пропитаются смутными снами и запахом трав от набитой ими подушки, это тоже может быть полезно. Случайные побасенки искрят от любого шага не в ту сторону, сильнее, чем молния в грозовую ночь, вплетают в себя всё происходящее, точно каждую мысль уводят за руку в пёстрый хоровод. Можно и потеряться между былью и вымыслом, но сочинителю, как и воину, есть на какой пламень брести домой - на смех над несмешными шутками и голоса, по вечерам сливающиеся в единую песню. Дым от сигнальных костров поднимается к небу - сказки рассаживаются под боком у Хельги и, на время оставив её мысли, смотрят, проникнувшись. Им нужны и герои тоже. Пусть под разными личинами, в разных образах, но в чём-то они часто напоминают четырёх друзей. * Ровена - та, кто записывает истории, ограняя их в строгость и красоту, означая мораль - разум, то, что важнее всего запомнить. Хельга диктует не очень складно - а впрочем, её подруге хватает услышать единожды, чтобы запомнить и подстроить под чистый лист. Он требователен и строг под стать хозяйке, его не всё устроит - слова не должны спотыкаться, в их интересах выстраиваться в дисциплинированные ряды. Ровена ждёт от них послушания, как от учеников, независимо от их возраста и привычек. В этот момент сказки второстепенны - впервые почувствовав свою незначительность, они съёживаются и обнимают себя за плечи, сжимаясь до лёгкой линии под пером, запятой, точки. Их почти детские ножки свисают с края стола. Ровена вызывает их по очереди - точно они провинились в чём, допрашивает со спокойной холодностью. Но она лишена жестокости. Зато прекрасно умеет смотреть в самую суть. Сердце сказки - Годриков пламенный пыл, и он будет сохранён, но важнее всего - не это. Хельга часто сочиняет просто так, вдохновенно и не ища смысла, но без него ни одной истории не обойтись, иначе она не останется ни с одним узнавшим её человеком – выпадет из кармана по дороге, потеряется в придорожных травах, ляжет среди камней, такая же увесистая, а весь труд пропадёт впустую. Этого никому не хочется, так ведь? Под мягкими ладонями Ровены каждая сказка обретает кристальную ясность, слепящий блеск. Необработанный кусок руды, являя свою настоящую ценность, становится наконечником копья, метящего в самое сердце. К тому же, записать - сохранить в веках, даже в тот момент, когда голос рассказчика навек умолкнет. Работы так много, нещадно болит спина - но от дверей зовут громкие голоса, а значит, можно отложить перо и просто пойти на зов, оставив позади дневную сосредоточенность и холодность. Рядом с друзьями невозможно не таять. Ровена сохраняет в сказках всё то, что так любит в них - отвагу и гордость, способность согреть и неистовое упорство, сообразительность, целеустремлённость, благоразумие и, конечно, верность друг другу. * Салазар - тот, кто рассказывает истории и умеет ими завлечь, околдовать, погрузить без возврата в мир, сотканный на кончиках пальцев, в самой сути сердец. Дети слушают каждое его слово, точно на них и вправду наложено заклинание, но, конечно, хороший учитель никогда себе такого не позволит. Не из-за каких-то норм морали, не то чтобы - но это же неинтересно! Гордость своими способностями закономерно ведёт к их усовершенствованию - Салазару это нравится и в себе, и в студентах. Он много лет потратил на то, чтобы в полной мере овладеть умением менять голоса, подражать кряхтению старика и пению молодой девушки, использовать непринуждённо разные акценты. Если это и волшебство, то другого толка. В чём-то (сам Салазар признать это, конечно, откажется) оно очень сродни умениям магглов и не может не проистекать от них. Да, бабушки в деревянных домишках и каменных хоромах хороши, что ни говори, однако в Хогвартсе, да что там, во всей Британии нет лучшего рассказчика историй, чем этот человек в зелёной мантии до лодыжек, которую многие неразумно сравнили (бы) с женским платьем (и больше их никто не видел). Особенно приятно Салазару говорить о том, что было создано его друзьями. Он знает их, даже то, что они хотели бы добавить в сказку в свой черёд, но не поддались не успевшему обрести ясность ощущению, или забыли, или не придумали, как лучше это вплести, чтобы не показалось вызывающе-лишним. Понимание даётся инстинктивно - и если это возможно, Салазар дополняет и расцвечивает, вызывая у слушающих смех или испуганные шёпотки. Реакция - лучшая награда для любого представления; и ещё то, что остальные Основатели тоже слушают, пусть от дверей, между делом, желая (и никак не в силах заставить себя) уйти, немного смущаясь этого чувства, в чём-то слишком похожего на гордыню. Никак им не объяснишь, что в довольстве собой и признании своего исключительного мастерства нет ничего плохого, когда работа проделана хорошо. Впрочем, Салазар рассказывает - и его слушают, каждый раз ещё внимательнее, чем прежде. С такой большой властью приходит большая ответственность. * Настоящая история стоит долгого и упорного труда, проделанного вместе, бок о бок, плечом к плечу, если так можно сказать, в унисон и хором. Хогвартс - тоже их общая сказка, нечеловеческим усилием воплощённая в жизнь. Кажется, она вышла не до конца – так, наверное, всегда бывает с чем-то настолько грандиозным; уголок чашки откололся, уголок книги смялся, уголок зуба треснул, краеугольный камень расшатался. Эта история свернула не совсем в намеченную создателями сторону, но останутся и другие - в старых книгах с пожелтевшими страницами, утратившие былую чёткость, переписанные с оригинала тысячи раз, чтобы ученики не томились ожиданием. Этим ставшим легендами сказкам и песням, едва ли способным стареть, вполне под силу пережить и своих создателей, и их дружбу, и тысячи жадных детских взглядов, владельцы которых безоговорочно верят каждому слову до конца. Вслух захочется прочитать даже гриффиндорцам – и они будут корчиться и кривляться, напоминая старым стенам того, у кого это получалось лучше всех, а заодно и трёх других, этому замку навсегда запомнившихся молодыми, едиными и такими счастливыми…