Скульптор

      Скульптор              Нынешний день для Луция Умпия выдался суетливым.       Еще утром он надел простую повседневную тогу* и легкие сандалии, так как знал, что придется много потрудиться и походить. Невысокий, русоволосый, сильно загоревший, он выглядел вполне обычным человеком. Лишь глаза — внимательные, цепкие, замечающие каждую деталь, и руки — сильные, в ссадинах и мозолях, говорили, что человек этот не только умеет наблюдать, но и не чужд тяжелому труду. Ему недавно исполнилось сорок лет. В городе его знали, как талантливого скульптора.       Луций успел зайти к знакомому вольноотпущеннику Марку Петронию, торговавшему камнем.       Скульптор долго объяснял, какой именно и какого размера материал ему нужен. Он хотел получить нумидийский мрамор с легким золотистым отливом определенного веса и размера. Марк аккуратно записывал стилосом на вощеную дощечку все пожелания, но начал говорить о редкости и дороговизне камня, и просил задаток.       Луций по старой привычке начал торговаться, но почти сразу вспомнил, что ныне он уважаемый в городе скульптор, обеспеченный и имеющий многочисленные заказы. Он даже слегка покраснел, ибо все знали, что торгуются лишь рабы и вольноотпущенники, а для благородного человека это позор. Заканчивая разговор, он отсчитал требуемую сумму. В беседе прошло немало времени.       Солнце поднялось. Стало по-настоящему жарко. Луций наконец-то нашел время и зашел в храм Нептуна. В городе неделю назад произошло землетрясение, но его дом и мастерская пострадали не сильно. И поэтому следовало еще раз поблагодарить старшего брата Юпитера.       Храм Нептуна был небольшим, куда меньше городских храмов Юпитера или Меркурия. Но с недавних пор Луций считал, что именно Нептун покровительствует ему. Принося жертвы, он пообещал подарить богу статую.       В храме находилось еще несколько человек. После недавнего землетрясения люди поняли, что сын Сатурна гневается. За последние дни многие почтили его своими дарами. Городские власти даже решили обновить внутреннее убранство, и Луций надеялся, что Магистрат поручит изваять скульптуры именно ему.       Из приятной прохлады и полумрака Луций вышел на залитую безжалостным светом площадь. Яростный Феб немилосердно хлестал коней и приближался к зениту.       Город опустел. Жители укрылись в домах, пережидая жару. В тени олив, высунув языки и тяжело дыша, лежало несколько собак.       Луций прикрыл глаза и осмотрелся. Воздух над площадью дрожал от зноя. Небольшой фонтан в окружении сухих стен построек и прокаленных плит брусчатки казался чем-то инородным. Казалось, что редкие капли влаги испаряются прямо в воздухе. В воде барахтались воробьи.       Внимательным взглядом скульптора Луций замечал детали и мысленно делал пометки. Прежде всего, следовало прочистить трубы к фонтану. Сам фонтан надо сделать в виде дельфина — любимца Нептуна. А основание под фигурой выложить синим, с зелеными прожилками мрамором, под цвет моря. А безобразную копию статуи Фавна и Нимфы из Римского Колизея лучше убрать, дабы не позорила город свои бесстыдством.       Магистрат начал проявлять внимание к скульптору. Звезда его восходила. Он сам чувствовал, насколько талантлив и способен, и как далеко может шагнуть. И верил, что крупные заказы ждут его в самом ближайшем будущем.       Его покровитель, римский сенатор Авл Поппей, недавно приехавший в город по личным делам, намекнул, что слава уже стучится в дверь. Он уверял, что до всеобщего общественно признания осталось совсем немного.       — Приветствую тебя, Луций! — скульптор обернулся на голос. К нему приблизился Попидий Секунд, высокий, широкоплечий, уже начавший лысеть мужчина, член влиятельного рода и городской эдил*. В последнее время Попидий стал заметно приветливей, и Луций считал подобное внимание хорошим знаком.       — Здравствуй и ты, Попидий Секунд!       Эдил распутал складки тоги и протянул руку.       — Мне доводилось бывать в Фивах Египетских, но даже там не жарче, — задумчиво произнес эдил, глядя на залитую светом площадь. — Скоро сбор урожая, а что мы соберем? Всё выгорело… Боги гневаются!       — Да, цены на еду снова поднимутся, — согласился с ним Луций.       — Не тебе печалиться, — неожиданно рассмеялся Попидий. — Я слышал, Авл собирается возвратиться в Рим, и хочет предложить тебе составить ему компанию.       — Я удивлен и обрадован твоей вести! — Луций почувствовал, как учащенно забилось сердце. Он знал, Попидий дружен с Авлом и посвящён в его планы. А поездка в Рим — шанс всей жизни. Где, как не в столице мира, смогут по заслугам оценить его талант?       Потом они неспешно поговорили о прошедших гладиаторских играх и стали расходиться.       — Не забудь, вечером, мы все ждем тебя у Авла Поппея, — напомнил эдил. Впрочем, он мог этого и не говорить. Чем ближе становился вечер, тем сильнее волновался Луций.       Простившись, скульптор направился в свою мастерскую, находившуюся на Узкой улице.       Несмотря на зной, работа кипела. Два ученика, Гней и Марк, с помощью десятка рабов придавали большой каменной глыбе те пропорции, что желал видеть Луций. Это был грубый, тяжелый труд, занимающий много времени. Его могли выполнить и ученики. А вот потом, когда настанет время тонкой обработки, за инструменты возьмется сам Луций. И тогда Нептун оживет в скульптуре — это была заготовка той самой статуи, что он пообещал богу.       Проверив мастерскую, Луций прошел в дальнюю комнату. Раб принес вина, сыра и олив. Здесь, в полутьме, жара чувствовалась меньше, и скульптор позволил себе передохнуть и перекусить.       Спустя час он вышел из мастерской и направился домой. Луций прошел Узкую улицу и вышел на Стабиеву — одну из главных в городе. По левую руку над крышами виднелись Стабиевы ворота, а прямо перед ним находились казармы Гладиаторов. Около входа стояло несколько статуй, но одна из них выделялась особо. «Два гладиатора», один, поверженный, и второй, добивающие его — подлинное произведение искусства. Трагизм смерти, суровое мужество поверженного и триумф добивающего бойца, вот что она олицетворяла. Луций знал каждую черточку и каждый кусочек скульптуры, ибо сам ваял её. Это была его первая работа, заслужившая общественное признание. С нее и началась слава.       На постаменте выбита надпись «Два гладиатора», под ней «скульптор Луций Умпий», а еще ниже «подарено городу Цецилием Юкундом».       Луций приветливо махнул рукой знакомым и пошел вверх по улице. За дворцом Епидия Руфа, занимающим целый квартал, он свернул направо, прошел около двух стадий*, свернул налево и оказался у своего дома.       Дверь открыл привратник, старый Нерв из германского племени, отличавшийся преданностью и молчаливостью.       В атрии* его встречала Лукреция, супруга, уже подарившая ему, по милости богов, двух детей. Они прожили вместе десять лет. Жена разделила и помогла пройти все трудности и неудачи.       Среднего роста, прекрасно сложенная, голубоглазая, со светлыми волосами, завитыми в длинные локоны и закреплёнными вокруг головы на специальном обруче, она воплощала в себя не только женскую красоту и верность, но и домашний уют. Луций любил ее так же сильно, как в день свадьбы.       Лукреция, женщина из уважаемой семьи, носила строгую, неяркую одежду, ибо еще Сенека* сказал: «матронам не следует надевать материи тех цветов, которые носят продажные женщины».       Быстро рассказав последние новости, Луций скинул тогу и прошел в терму*. Следовало умыться, привести себя в порядок, а неумолимо бегущее время заставляло торопиться.       После термы рабы сделали ему массаж и умастили тело благовониями. Затем Луций направился в ларарий* и принес жертву ларам. Сегодня вечером их помощь ему понадобится.       Солнце садилось. Лучи светила уже не проникали через отверстие в крыше атрия, а лишь золотили верхний ободок.       Скульптор надел выбранную Лукрецией для нынешнего вечера праздничную тогу с красивым орнаментом, когда вошел один из рабов. Он почтительно сообщил, что паланкин, посланный за ним сенатором Авлом Поппеем, ждет у дверей.       Супруга помогла живописно уложить складки тоги и проводила до дверей.       — Пусть не оставит тебя своим покровительством светлоликий Феб. Сегодня я буду ему молиться, — сказала она.       Луций забрался в паланкин. Шестеро огромных носильщиков мягко подхватили и понесли его.       Паланкин чуть покачивался и Луций постарался успокоиться. Сегодня, безусловно, один из важнейших дней в жизни. На приеме, который знатный римский сенатор устраивает в его честь, решится будущее. Сможет ли он, подобно немногим по-настоящему талантливым скульпторам, вознестись и прославиться в веках? Или, как и большинство его коллег, останется обычным мастером, который принимает и выполняет рядовые заказы?       А город тем временем оживал. Все больше людей появлялось на улицах, общались у входов в храмы и у фонтанов.       Несколько всадников* со свитой двигались неспешно и с немалым достоинством. Группа молодых людей знатного происхождения, явно торопясь, обогнала Луция. Они смеялись и что-то весело обсуждали.       Призывно кричали торговцы едой. Замечательно вкусно пахло жареным мясом, рыбой и вином, что продавали прямо на улицах. С гор подул прохладный ветерок. Тени опускались на стены домов и храмов.       На Треугольном форуме* малоизвестный поэт, в окружении десятка слушателей, декламировал собственные стихи.       Чеканя шаг и гремя подкованными сандалиями, прошла городская стража, обдав запахом пота и чеснока.       Тем временем они миновали храм Фортуны, и Луций, смотря на портик, невольно порадовался. Ветреной и непостоянной богине Магистрат подарил статую, сделанную его руками. Работу он вылил из прекрасной, звенящей бронзы, чудно играющей цветами на солнце.       За храмом Фортуны рабы свернули вправо, на улицу Меркурия, а затем вышли на Консульскую улицу. Они пришли. Знаменитый сенатор жил здесь, не далеко от Геркуланских ворот.       Дом сенатора Авла был красив и огромен. Перед дверьми двое невольников с поклонами встречали каждого гостя и открывали дверь. Луций прошел в оспий*. Пол, выложенный мозаикой, изображал страшного пса Цербера с надписью «берегись собаки».       Следом находился аспий — основная зала любого дома, где принимались гости, проводились пиры и застолья.       Смеркалось. Рабы зажгли многочисленные светильники. В их мигающем под порывами сквозняка свете роскошь дома еще сильнее бросалась в глаза.       В нишах вдоль стен стояли прекрасные статуи, изящные амфоры и кубки. Двери, ведущие в кабинет хозяина, ларарий и другие помещения были выполнены из дерева дорогих пород, отделанных серебром и золотом. В центре аспия находился неглубокий бассейн с невысоким бортиком. В прозрачной воде плавали лепестки роз.       Пол помещения также поражал своей красотой. На нём был выложен Лабиринт и Минотавр в центре. Сам рисунок лабиринта являлся не просто хаотическим нагромождением линий, но настоящей головоломкой и загадкой. К Минотавру можно попасть, но для этого стоило потрудиться.       Весь узор также придумал и воплотил Луций. И он знал, хозяин гордится этим подлинным украшением своего дома.       Прямо на голове Минотавра, на небольшом постаменте, стояла статуя в рост человека, спрятанная до времени под накидкой — но Луций догадался, что там скрыто.       В аспии оказалось людно. Сам хозяин со своей женой развлекали гостей беседой. Авл Поппей производил впечатление утонченного, уверенного в себе человека. Его прямой и твердый взгляд говорил об умении повелевать и не бояться сильных мира сего. В ухоженных руках он держал кубок с вином.       Сенатор разговаривал с Нумерием Поппидием Руфом, одним из двух дуумвиров*, что руководили городом. Возле Нумерия стоял его двоюродный племянник Поппидий, тот самый, что встретился с Луцием днем, на ступенях храма Нептуна. Поппидии были могущественным и уважаемым в городе родом, многие члены которого занимали высокие должности в Магистрате.       Немного в стороне, два всадника Куспий Панса и Голконий Приск громко, как и все солдаты, рассуждали о силе римского оружия.       В центре зала хозяйка дома, почтенная матрона Метелла, разговаривала с Цецилием Юкундом, коротконогим, обильно потеющим толстяком, самым богатым человеком в городе. Впрочем, богатство не делало его полноправным членом собравшегося общества. Все знали, что его отец был вольноотпущенником, и поэтому даже всадники посматривали сторону Юкунда с известной долей пренебрежения. Многочисленные массивные перстни на пальцах Цецилия уважения ему не добавляли.       Меж гостей неслышно скользили рабы, предлагая охлажденное в снегу вино. Лёд доставлялся в дом Поппеев с ближайших гор. Пахло благовониями.       Заметив вошедшего Луция, хозяин дома прервал беседу и пошел к нему навстречу.       — Здравствуй, Луций Умпиус, — громко сказал он, широко расставляя руки. — Друзья, поприветствуем моего гостя и будущую гордость нашего города!       Гости начали подходить к скульптору.       Луцию раньше не часто доводилось бывать в таком высоком обществе. Когда он был беден и неизвестен, разговоры с могущественными людьми случались редко и внушали ему робость. Но последние месяцы сильно изменили его жизнь. Сейчас скульптор чувствовал себя значительно уверенней.       Тем временем в дом сенатора вошел последний гость, Квинт Бруттий Бальб, бывший дуумвир, славившийся непогрешимой честностью.       — А вот и ты, старый друг, — сердечно приветствовал его хозяин.       Выполнив необходимые приличия, сенатор Авл вышел в середину зала и положил руку на скрытую тканью скульптуру.       — Дорогие друзья, дом Поппеев рад видеть вас и предлагает свое гостеприимство, — слова сенатора были неторопливы, а жесты аккуратны и красивы. Луций с живостью представил, что именно так, размеренно и уверенно, Авл произносит речь в Римском Сенате, перед многочисленными и благородными слушателями.       Авл продолжал говорить. Он рассказал, как скучает в столице по своему родному городу, его жителям и старым друзьям и как рад видеть всех в добром здравии и ясном рассудке. Постепенно он добрался и до главной цели.       — Все мы хорошо знаем скульптора Луция Умпия, — он сделал плавный жест рукой в сторону гостя. — Его имя уже гремит в нашем славном городе. Уверен, скоро о нем услышат и в Риме! А в знак подтверждения моих слов, я бы хотел показать его последнюю работу, — по знаку сенатора прекрасная рабыня аккуратно начала снимать со статуи покров.       У скульптора невольно пересохло в горле. Скрывая волнение, он сжал кулаки и глубоко вздохнул. От наступающей минуты многое зависело.       Восхищенный и изумленный возглас вырвался у гостей, когда они увидели статую — Венеру, стоящую в пол-оборота к зрителям. Обнаженная богиня выглядела одновременно разгневанной и испуганной присутствием простых смертных. Совершенная форма тела, изящная поза и выражения лица — всё говорило о том, скульптор сумел уловить миг движения. Фигура казалась не камнем, но прекрасной женщиной, замершей на миг.       Гости то приближались, то удалялись от Венеры, рассматривали ее с разных сторон.       — Поистине, наш город еще не знал такого скульптора, — наконец сказал Квинт Бальб. — Рим покорится тебе, Луций!       И эти слова, сказанные самым уважаемым человеком, словно подтвердили необычайное качество работы и несомненный успех. Скульптор невольно покраснел от удовольствия.       Квинт Бальб неспешно распутал складки тоги и негромко хлопнул в ладоши. Присутствующие поддержали его.       Дождавшись, когда шум стихнет, вперед снова вышел хозяин дома.       — Друзья, безусловно, Венера станет величайшим украшением нашего славного города. И она подтверждает величие скульптора, Луция Умпия, — он на мгновение прервался. — Но и это еще не все. Находясь в Риме, я имел разговор с богоравным императором Титом. Речь зашла о скульптурах, и он сказал, что хочет заказать свою статую, но вот мастера, из тех, кого он знает, его не устраивают. И тогда я рассказал о тебе Луций, и о том, как ты видишь и умеешь передавать форму и пропорции. В римском доме стоит мой бюст, выполненный твоими руками, Луций. И я сказал о нем императору, что бы по нему он мог судить о твоем мастерстве.       Луций прекрасно помнил ту работу. Бюст сенатора получился замечательным, но мысленно видя его перед глазами, он понимал, что то его произведения не совершенно. Сейчас он бы сделал немного иначе. Лучше и красивее.       — Император Тит попросил меня показать ему бюст, и на следующий день он его увидел, — сенатор обвел всех взглядом. — Клянусь великолепным Фебом, друзья, я редко замечал подобное чувство на лице императора. Он долго молчал, а потом сказал мне так: «привези его в столицу, Авл Поппей, и если меня он изваяет не хуже, я закажу ему украсить Рим».       Гости ошеломленно замолчали. Авл театрально развел руками. Эффект от сказанных слов оказался велик. И если император Рима, властелин мира, произнес такие слова, то будущие скульптора становилось ослепительным.       — Ну что, скажешь, Луций? — посмотрел на него сенатор. — Я возвращаюсь в Рим послезавтра. Отправишься ли ты со мною в вечный город?       — Да, я поеду с тобой, — Луций постарался произнести эти слова спокойным, уверенным голосом, но внутри бушевал вихрь. Все раздумья, сомнения, трудности, насмешки, злословия и зависть на своем пути вспомнил он в тот момент. Все это вспыхнуло и сгорело в его душе, и сейчас он забыл все обиды. Внутренний голос, тот, что вел его по трудному пути, тот, что не давал надолго отчаиваться, тот, что нашёптывал, каким Мастером он может стать, ныне ликовал.       Сейчас он размышлял не о славе, положении в обществе и неизбежных деньгах. Все это пыль… Сделать мир немного, но лучше, красивее. Обратить внимание людей на прекрасное, доброе, а также грубое и злое. И через это помочь им задуматься о цели и смысле жизни, об обязанностях каждого человека. Может подобное и звучало высокопарно, но в тот момент он думал именно так.       Луций глубоко и радостно вздохнул.       — Помпеи, наш славный город, может гордиться очередным своим сыном, — громко произнес дуумвир Нумерий Руф.       В этот момент земля задрожала. Люди попадали на пол. С потолка посыпалась штукатурка. Вода из бассейна плеснула на стену.       Сразу же последовал второй толчок, сильнее первого.       И вулкан Везувий взорвался. Под огромным давлением кратер начал извергать из себя густой черно-серый дым. А спустя короткое время на город обрушился град камней и пепла. Стало нечем дышать.       Раздался крик. Сначала в доме сенатора, потом на улице и чуть позже весь город закричал в испуге. Крик разрастался, превращаясь в стон и мольбы о прощении. Так могло кричать смертельно раненное, охваченное ужасом животное, которое поняло, что гибель его неизбежна. Люди бегали, кричали, задыхались и падали, затоптанные ногами, задушенные дымом или побитые продолжающими падать с неба камнями.       Закачались статуи. Прекрасные крутобокии амфоры скользили с подставок и разбивались, засыпая пол черепками. Великолепная Венера дернулась и стала заваливаться на спину. Голова статуи отбилась и откатилась к своему создателю. Упавший на колени Луций смог выпрямиться и опереться руками о пол. Из разбитого лба обильно текла кровь, но боли скульптор не чувствовал. Он с ужасом встретил взгляд поверженной богини.       Колонны сложились, арки осыпались пылью. Потолок и стены родового дома сенатора Авла Поппея не выдержали и рухнули, погребая людей.       Так началось извержение Везувия. На тот день в городе Помпеи проживало свыше двадцати тысяч человек…