#np taylor swift — invisible string
За семнадцать лет Чжинхван сумел построить хрустальные замки из своих мечтаний, разломать собственными пальцами и выстроить заново — и так по кругу, пока Чжинхван не оставил свои попытки пылится на поверхности мелких осколков. Замки рушатся, как и мечты, а детство пропадает где-то на чердаке прошлого дома. Тут не до собственных сказок и судорожно береженых надежд, когда родители, оказывается, взрослеют вместе с тобой, а старшая сестра должна выйти замуж в ближайшие полгода. И Чжинхван, в общем-то, должен вырасти тоже. Поэтому, когда вместо разношенных разноцветных кроссовок, почти сломанного скейта, купленного еще в десять лет, и микрофона (когда-то Чжинхван мечтал петь), появляется первый глаженый костюм, лакированные туфли и дешевое горькое кофе, Чжинхван не пугается. Только оставляет джинсовку с красным узором розы, которую купил в двенадцать — «Это счастливая джинсовка, мам!» — и прячет альбом MADE в портфель (потому что ценные вещи не выкидывают). А теплый Чеджу сменяется облачным Сеулом. Следом за резко появившейся реальности в жизни Чжинхвана и поступлением в университет на менеджера, появляются два недодруга или просто — тупой и еще тупее (Чжинхван зовет их примерно так и, по иронии, они всегда откликаются). Его факультет объединили с маркетологами в первый год, а сближение парней произошло быстрее, чем Чжинхван ожидал, и каким-то образом даже скрепилось. Чживон и Чжунэ цапаются, как кошка с собакой, а потом неловко пялятся в разные стороны и Чжинхван искренне не знает, что делать с этими детьми. — Ты какой-то дурак, если честно, — говорит Чжунэ Чживону во время обеда, сидя на неудобном кресле в кофейне близ университета. Чжинхван прыскает от смеха — то ли из-за того, что Чжунэ, в общем-то, говорит правду, то ли из-за того, что иногда сам не замечает собственных глупостей. — О, какой ужас, — Чживон наигранно вздыхает. — Ку Чжунэ был создан для буллинга меня. Чживон посвящает играм свои ночные часы, пьет энергетики чаще, чем дышит, и смеется до безумия громко, вытаскивая в три часа ночи Чжинхвана в одной пижаме за пачкой рамёна, а Чжунэ — просто его полная противоположность. И они бы не начали общаться, если бы не Чжинхван, но дело даже не в этом — есть что-то в их кратких взглядах друг к другу, что Чжинхван заметил еще в первый день учебы. Но они слишком невнимательные друг к другу (или к себе?) и Чжинхван оставляет это на самотек, позволяя судьбе самой руководить будущим. Поэтому он просто молча гладит Чжунэ по голове и отпивает глоток светлого пива, которое он терпеть не может — как и этот холодный город с глупым университетом, — и слушает рассказ Чживона о вчерашней игре в лигу легенд. И становится (на секунду) намного проще жить. Когда девятнадцатый год переступал через порог в жизни Ким Чжинхвана, Чжунэ и Чживон уже выросли на голову выше старшего, несколько раз поменяли места подработок и остались все такими же неловкими и глупыми. А у Чжинхвана все больше обязанностей, работа помощником в компании родственника, дыра вместо чувств и пустующая квартира тети, с которой отношения даже холоднее погоды в январе. На свадьбе сестры Чжинхван плакал. Долго плакал, по-мальчишески и стыдливо, но что-то в его сердце в тот день защемило — впервые он понял, что вырос. Больше он не будет младшим в семье, не сможет спокойно наслаждаться играми и беззаботностью, а вся жизнь прямо в его маленьких ладошках. Хоть и в душе Чжинхван давно не чувствовал себя маленьким — он не чувствовал себя вообще, — осознавать это было сложно (и даже разочаровывающе). — С каждым днем ты все серьезнее, — мама грустно вздыхает, с особой нежностью поглаживая младшего сына по спине. Чжинхван молча кивает, слегка улыбаясь, и аккуратно обнимает мать, прежде чем выйдет с родительского дома и вновь ступит по холодным ступенькам Сеула. Черный глаженый костюм все еще казался смехотворным на собственном теле, а напыщенный пафос взрослых – бессмысленным. И иногда Чжинхван позволяет себе, лишь на секунду, остановиться и просто взглянуть в зеркало, мягко проводя пальцами по отражению. На мгновение он вновь ощущает запах маминого апельсинового пирога, замерзшее море и холодный ветер у берега в начале зимы, когда он возвращался домой после школьных занятий, а капли дождя кружились в вальсе вместе с падающими снежинками. Но Чжинхван отодвигает пальцы и все снова точно так же — узкая квартира тети, в которой каждый угол пропитан ледяным одиночеством, неопределенное будущее вместе с проедающим чувством долга и ответственности перед семьей. Поэтому он забывает миг слабости и возвращается обратно, в свою пустую комнату, полную таких же пустых чувств. — Ты ведь помнишь о том, кто ты есть, Чжинхван? — шепчет мама прямо перед тем, как спина Чжинхвана исчезает за дверью. Но он успевает услышать (и почувствовать легкое дрожание в пальцах). Чжинхван так и не вырос (во всех планах) за два года учебы в университете, а третий год — к радости или же глубокому отчаянию — становится последним, Чживон и Чжунэ научились говорить друг другу «как дела?» и первый пункт со списка проблем Чжинхвана уже вычеркнут. Осень пахнет пылью, покрывающей комнату Чжинхвана в родительском доме, и на вкус, как мятные жвачки после чашки горького кофе. Погода тускнеет с каждым днем, а Чжинхван осознает, что, кажется, ненавидит холод. — Ты словно в постоянном экзистенциальном кризисе, — Чживон хмыкает, допивая вторую чашку шоколадного коктейля. — Ого, ты только заметил? Чживон гогочет и хлопает друга по плечу, а потом вполне серьезно продолжает. — Старик, так нельзя. Тебе нужно отвлечься, — Чживон философски смотрит в сторону и задумчиво трет острую скулу. — Что насчет тусовки? — Чтобы я раньше времени развалился там, как скелет? Нет, спасибо. Если ты не хочешь закапывать меня прямо в своем дворе, конечно же, — Чжинхван закатывает глаза. — Вообще-то на вечеринках ты первый предлагаешь всякую хрень, например, помнишь тот случай с тачкой Мино.. Или когда ты выпил почти ящик пива, которое, кстати, ненавидишь, — Чживон упрямо игнорирует прожигающий взгляд Чжинхвана. — Но не суть. В четверг заберу тебя. — Где же мое право выбора? — Там же, где и мое будущее, — Чжинхван приподнимает бровь в вопросительном знаке под довольную ухмылку Чживона. — В моих руках, детка. Чжинхван правда старался (не) пролить свое американо со льдом на чужую толстовку. Но Чживон всегда сдерживает свои обещания и этот раз не исключение. Он прибывает ровно в семь вечера, оттаскивает Чжинхвана с кровати и даже как-то убеждает Чжунэ прийти — младший стоит у коридора, довольно держа новенькую бутылку виски. В такие моменты Чжинхван ненавидит своих друзей, наверное, больше своей жизни и этой протухшей квартиры, но все-таки хватает оранжевую толстовку и выходит из дома. Вечеринка проходит так же, как и все обычные вечеринки — дешевый алкоголь, куча студентов, у которых мыслей о будущем меньше, чем извилин, а громкая музыка разрывает чувствительные уши Чжинхвана плохим качеством колонок. Сейчас бы в свою мягкую кровать под песни H.E.R, укрыться шерстяным одеялом от всех проблем и выспаться наконец, но он натягивает улыбку и выпивает второй шот. Чжунэ сидит на диване, устало глядя в пол после третьей рюмки, и Чжинхван уже знает, что в его мыслях философские размышления обо всем — и, особенно, о своих запутанных эмоциях и растерянных чувствах, — гладит младшего по растрепанным волосам и мягко улыбается. Пока Чживон поет в караоке под песни Бейонсе, фальшивя на каждой высокой ноте, болтает с какими-то второкурсницами, открыто флиртуя, и смеется громко, почти счастливо. Он проживает неугомонную, но стабильную жизнь в таком пустом городе и Чжинхван даже диву дается, как у него так получается; но что, в общем-то, у Чживона не получается? Ответ на это Чжинхван тоже не находит, но вместо этого отвечает Чжунэ. — Дело не в городе, хён, — как-то говорит Чжунэ, открывая вторую баночку пива, пока Чживон покупает еще одну пачку L&M в магазине. Чжинхван поднимает голову со стола, заостряя свой взгляд на младшем, который вполне уверен в своих словах. — Просто Чживон сам по себе такой. Ему не нужно определенное место, чтобы быть счастливым. Он сам по себе счастье. Чжинхван, конечно же, постебал младшего насмешливым «О, ты правда так думаешь?» и получил угрюмый взгляд в ответ, но сознанием зацепился за слова Чжунэ. (он знает, что Чжунэ чувствительнее, чем кажется) Но эмоции обходят Чжинхвана каждый раз, когда он пытается их словить, как маленьких бабочек в жаркое лето — какое-то установленное правило в голове Чжинхвана напоминает о себе в такие моменты. «Не хочешь проблем? Тогда не пользуйся чувствами» или типичное отторжение из-за простого понимания одной истины: От чувств Чжинхвану не будет никакой пользы. Когда Чжинхван устает от громких криков, одурманивающего запаха алкоголя и ощущения не менее пьяных объятий Чжунэ, он широкими шагами покидает прокуренную квартиру, прислоняется к охлаждающей металлической поверхности двери и выдыхает облегченно. Пока не сталкивается с чужим взглядом по своей фигуре напротив. — Шумно у вас, — у парня голос сиплый, но успокаивающий, и Чжинхван чувствует усталость лишь через одну мягкую ухмылку. Он хочет извиниться, но вспоминает, что, в общем-то, это не его квартира (и даже не его город). — Хозяин квартиры вырубился уже после первой стопки, но я попробую договориться, — выдыхает Чжинхван. Он надеется, что не выглядит сейчас так, как думает — не круто появляться вспотевшим, покрасневшим и до серых синяков усталым даже при незнакомцах, — и неловко отряхивает свою отросшую челку, пытаясь прикрыть взволнованный взгляд. Парень усмехается по-доброму, но все еще не заходит в свою квартиру, и смотрит как-то понимающе, что у Чжинхвана неосознанно вырывается. — Веришь мне? Парень заостряет взор, словно прожигая своими агатовыми зрачками, и Чжинхван мысленно проклинает себя за секундную слабость; хватается за железную ручку теплыми ладонями, медленно поворачивает, но не отрывает взгляд — словно ожидая чего-то, как бы глупо это не звучало. — Я не верю даже себе, — парень широко улыбается от застывшего вида Чжинхвана. — Но попробую. Чжинхван все еще чувствует пропитанный дешевым алкоголем воздух и ядовитый дым от сигарет, но дышать становится (на секунду) легче. Он забывает предупредить шумных студентов о громкой музыке, как и о том, что нужно позаботиться о пьяных Чжунэ с Чживоном, и удивительным образом оказывается на крыше чужого дома, наблюдая за ночным небом вместе с (красивым) незнакомцем. Незнакомца зовут Ханбин и у него холодные ладони, но Чжинхван находит их в какой-то степени мягкими. Не такими, как квартира его тети или притворный смех окружающих; они напоминают Чжинхвану осенние ночи в Чеджу под теплым одеялом и чашкой чая в руках, когда он мягко обводил пальцем по запотевшему окну бессмысленные узоры и тихо размышлял обо всем — особенно о том, как может момент длиться вечность. Ханбин молчит большую часть времени, задумчиво глядя в небесную гладь, и Чжинхван даже не ощущает неловкость в этом — они разделяют друг с другом пространство, ведя диалоги с самими собой. — Ты знаешь, что глаза рассказывают о человеке больше, чем слова? — Ханбин шепчет, поворачиваясь к новому знакомому. Это может быть сказочным или чудесным, но есть что-то по-особенному захватывающее в этом — в таком взгляде Ханбина. Он мягкий, тягучий, но до дрожи взбудораживающий. Чжинхван крепко держится за перила обеими ладонями, но почему-то чувствует себя упавшим прямо с пятнадцатого этажа этого дома, не в силах оторвать взгляд. У Чжинхвана в голове играет «Времена года» Вивальди и крутятся мысли о падающих снежинках, влажной зиме и мамином апельсиновом пироге. Что-то не вяжущееся со всей ситуацией, но Чжинхвану становится тепло, по-настоящему тепло. — И что ты видишь в них? — Хотел бы я, чтобы ты мог увидеть это сам, — выдыхает Ханбин даже как-то восхищенно, но с капелькой огорчения. Чжинхван безмолвно спрашивает «О чем ты?», но Ханбин ничего не отвечает. Он притрагивается большим пальцем к лицу Чжинхвана, гладит по маленькой родинке под глазом и наблюдает за искрами в зрачках парня, нервничающих от каждого касания. — А еще больше бы хотел, чтобы ты мог это почувствовать. Чжинхван не знает, что чувствует. Щекотный трепет в конечностях тревожит его, но он откладывает все на второй план, ведь прямо сейчас в его мыслях только Ханбин и его искренние взгляды — такие, словно бы он знает и понимает абсолютно все — и Чжинхвану на миг даже становится страшно. Но он не просит отодвинуться. Есть в Ханбине что-то, что заставляет Чжинхвана останавливаться. (но хорошо ли это или плохо — он не знает) — Я не знаю, что это, — выдыхает Чжинхван. — Но надеюсь, что почувствую. — Ты почувствуешь. Чжинхван улыбается в ответ. И даже думает, что, может быть, в пальцах Ханбина есть то, что заставляет момент превращаться в вечность. Но Чжинхван возвращается в квартиру под утро, когда рассвет медленно покрывает сонный город оранжево-золотыми лучами, а Чживон с Чжунэ крепко спят на грязном диване. И все становится на свои места. Зима в Сеуле состоит из слякоти, мокрых снежинок и душного метро, наполненного таких же замерзших людей. Чжинхван поправляет свой темно-синий колючий шарф, из-за которого не то что бы дышать трудно — даже думать сложно, — устало выдыхает и прислоняется головой к запотевшему окну. Люди почему-то торопятся. Но Чжинхван прикрывает глаза и (на секунду) все становится тише. Когда дышать становится легче, Чжинхван разлепляет ресницы и трет сонные глаза. Осталось еще две остановки, но дорога кажется все медленнее и медленнее — Чжинхван успевает пересчитать оставшиеся деньги, дни до каникул и сколько раз за день он успел разозлиться. Зимой в Сеуле совсем не холодно, но пусто до дрожи. — Как рождественское настроение? Знакомый голос разрывает мысли Чжинхвана и он поворачивается вправо, мысленно надеясь, что это не очередной раздражающий коллега или глупый однокурсник. Но чужая улыбка на губах — все такая же мягкая и понимающая — сбивает опасения Чжинхвана, вызывая лишь приятное недоумение. — Не… не знаю, — выдыхает Чжинхван растерянно и пальцами оттягивает синий шарф вниз. Прошло два месяца и он отогнал (почти) все мечтательные мысли о той теплой ночи, оставив лишь легкое ощущение чужих холодных кончиков пальцев на своей щеке. — Я забыл про Рождество, если честно. — Почему? — Ханбин стучит пальцами по окну, отсчитывая свой собственный ритм, и заинтересованно смотрит на парня. — Как-то не до этого, — Чжинхван криво улыбается. — Да и что волшебного в этом? Не в Рождестве, а в этом… в этом городе, погоде, месте, вместе с этими людьми. Ханбин внимательно слушает, не прерывая, и чувствует легкое дрожание в голосе собеседника. Чжинхван вновь прислоняется головой к холодному окну, смотрит осторожно и сосредоточенно, словно еще чуть-чуть и Ханбин исчезнет — или в очередной раз исчезнет лишь тот миг, когда Чжинхван сможет поговорить с кем-то предельно честно и комфортно. — Если волшебство есть в тебе, то любое место будет уместно, — Ханбин мягко улыбается. — В тебе оно есть, Чжинхван. Просто поверь себе. — У меня проблемы с доверием и пониманием собственных чувств. Я ни в чем не уверен в эти дни. Ханбин прыскает от смеха. — Кажется, я тоже. В метро раздается сообщение об остановке Чжинхвана и он слегка разочарованно вздыхает. Снова возвращаться в тесную комнату, засиживаясь до ночи с подготовкой к экзаменам и документами для работы, а утро проводить в заполненном метро. Личный «день сурка» Чжинхвана с единственным исключением, отличающим его от фильма — он никогда не закончится. Но он смотрит в глаза Ханбина, ловит в его взгляде что-то легкое и умиротворенное, врезается в чужую красивую улыбку и даже решается. — Напиши мне свой номер. Я должен поздравить тебя с Рождеством хотя бы сообщением. Ханбин усмехается. — И не забудь отправить стикер в конце. Метро прибывает к остановке, Чжинхван укутывается шарфом от пронизывающего зимнего ветра и слышит хруст тонкого слоя снега под ботинками, но все еще держит замерзшими пальцами свой телефон, быстро печатая по разбитому экрану: «Стикеры от меня получают лишь избранные люди. Не спешите, мистер. — Чжинхван»ххх
Но когда шампанское в бокале достигает своего дна, праздничный семейный ужин медленно заканчивается, а за окном все еще падают мелкие мокрые снежинки — такие, какие падают только в конце декабря, — он хватает свой сотовый и легким движением отправляет краткое «С рождеством» на один номер. И прикрепляет стикер с забавной обезьянкой. «Он чем-то похож на тебя. Не думаешь, мистер? — Чжинхван» Когда Чжинхван попадает в мир Морфея, не чувствуя под пальцами легкую вибрацию, а снег перестает падать, лишь сверкая серебристым одеялом, покрывающим маленький дом семьи Ким, он получает в ответ: «Я готов поспорить на два доллара, что мы ничем не похожи с ним. Но… С рождеством, Ким Чжинан. Будь счастлив. — Ханбин»ххх
Чжинхван неимоверно устал. Он прошел лишь часть пути, состоящим из широких зарослей, постоянного дождя и липкого песка под ногами — ведь свою тропинку жизни Чжинхван очищает сам, — но путь вперед мерещится слишком далеким, а идти все сложнее. На руках диплом со специальностью, в которой, в общем-то, он даже не заинтересован, Чжунэ и Чживон все еще ругаются, а собственная улыбка на лице кажется настолько искренней, что Чжинхван (на секунду) верит самому себе. — Отличная подставка для мышки, — хмыкает Чжунэ, кидая документ куда-то назад в машине Чживона. Чжинхван закатывает глаза и поднимает диплом обратно, причитая про то, что «Чжунэ, это не просто бесполезная хрень, образование — важно», а потом сам морщится от собственных слов. — Да-да, хён. Бобби, заедешь куда-нибудь? Я хочу выпить. — Да без проблем, — Чживон довольно улыбается, сворачивая руль влево, и Чжинхван думает, что он — единственный человек в этом погрязшем мире, который может по-настоящему искренне улыбаться даже в такие «праздники». — Я люблю вас, парни, вы ведь знаете? — Конечно, Чживон, — Чжинхван кивает и мягко улыбается отражению лучшего друга в зеркале машины. — Мы тебя тоже. Чжунэ фыркает. — Фу. Я люблю только алкоголь, — он игнорирует упрекающий взгляд Чжинхвана. — Ну и деньги. И вас полюблю, если кто-то заплатит за меня сегодня. — Вау, — Чжинхван вздыхает. — Тебе стоит сменить приоритеты, Чжунэ-я. Но все равно Чжинхван платит за друга в баре, привычно гладя по макушке, когда Чжунэ вновь глядел слишком устало под воздействием алкоголя, а его мысли были громче оглушающей музыки. И он никогда не спрашивает у Чжунэ, почему он такой, только когда пьянеет — ответ, кажется, под боком. (возможно, он просто немного влюблен) — Чжунэ нельзя много пить, — ворчит Чживон, оттаскивая пьяного парня в машину после долгой попойки в честь выпуска. Ночевать, конечно же, он будет у друзей — Чживон и Чжинхван договорились снимать квартиру вместе, когда старший в очередной раз не вытерпел стресса от прошлой квартиры тети. — И почему он постоянно такой грустный, когда пьет? В жизни его даже не заткнуть. Чжинхван смеется чересчур громко для ночной тишины между ними. — У всех нас есть причины грустить, Чживон. И причины Чжунэ, наверное, даже громче, чем он сам. В середине мая ветер прохладный и пронизывающий, прямо как в ту осеннюю ночь — но в сердце Чжинхвана почему-то нет того тепла, — он хватается за края рукавов своей рубашки и ощущает волну мурашек по коже. Чживон молча кладет Чжунэ на заднее сидение (и так же молча накрывает его своим пиджаком), заводит машину и погружается в свои мысли дольше обычного. И Чжинхвану становится интересно — что же происходит в мыслях Чживона? В мыслях Чжунэ? Он не привык видеть, как Чживон хмурится до морщинок между бровями от собственного монолога в своей голове. Не привык видеть, как Чжунэ теряет свой самоконтроль, позволяя мыслям и алкоголю брать над собой верх. Не привык слышать хриплый обеспокоенный голос Чживона в два часа ночи со словами «Что же мне делать, хён? Что мне делать в будущем? Кем мне стать?». Не привык обнимать Чжунэ настолько крепко, чтобы содрогающиеся плечи сменялись умиротворенным дыханием. Он не привык видеть их настоящими. (или привык настолько, что забыл о самом себе?) — Знаешь, что интересно, хён? — отзывается Чживон, когда младший крепко спал на кровати в комнате Чживона и он расстилал старый диван. Чжинхван останавливается перед своей комнатой, поворачивается лицом к другу и наблюдает выжидающе. — Читать мысли других людей сложно. Но твои — особенно. — О чем ты? — Спокойной ночи, хён, — Чживон мягко улыбается. — Просто не забывай, что ты всегда можешь… всегда можешь доверять свои причины тоже. Когда силуэт Чживона исчезает за дверью ванной и сопение Чжунэ возвращает застывшего парня в реальность, Чжинхван почему-то вновь ощущает кончиками пальцев то осеннее тепло. Чжинхван все еще работает в компании родственника (уже на позиции младшего менеджера, но почему-то все еще подает кофе), Чживон пропадает целыми днями на подработке, а Чжунэ уезжает до осени к бабушке. Квартира кажется непривычно опустошенной и Чжинхван впервые замечает, что без присутствия друзей в течение всего месяца стало (на секунду) сложнее дышать. Июль тянется слишком медленно и приторно, как любимые сахарные мармеладки Чживона, а частые дожди утомляют еще сильнее. Чжинхван не любит дожди в Сеуле; все слишком напоминает о холоде. Но когда дождь наконец-то заканчивается вместе с часами работы, Чжинхван чувствует легкую вибрацию в своей руке. «Дождь только закончился. Можешь составить мне компанию в кое-каком месте? — Ханбин» Чжинхван приятно удивлен. «Если это не заброшенное место, кладбище или ужастик, то я весь твой. Высылай адрес, ккк. — Чжинхван» Когда Чжинхван доходит до маленькой аллеи, полной широких луж и высоких деревьев, он застывает в легком недоумении. Ханбин — все такой же Ханбин, с растянутой сиреневой толстовкой, нелепым пластырем на щеке и круглыми очками, привычно ускользающими на нос. Он машет ладонью, улыбаясь радостно и доброжелательно, и Чжинхван забывает на секунду весь свой стресс после работы. — Почему ты решил пойти в такое место? — спрашивает Чжинхван, но Ханбин молча оттаскивает его за рукав пиджака по узкой тропинке. Лакированные туфли Чжинхвана мараются от мокрой грязи, а пиджак промокает под падающие капли дождя с листьев деревьев. Тропинка приходит к концу и Чжинхван восхищенно вздыхает, заметив маленькое и узкое поле, полное различных цветов. Солнечные лучи выбивались через дождевые тучи, согревая землю, и Чжинхван впервые почувствовал что-то по-особенному красивое в Сеуле. — После дождя это поле становится еще красивее, — Ханбин отпускает рукав пиджака парня и вытаскивает фотоаппарат с рюкзака, пока Чжинхван внимательно разглядывает появившийся пейзаж. — Я думал, что тебе тоже может понравиться. — Мне нравится. Очень, — тихо выдыхает Чжинхван, приближаясь к бутонам цветов. Лепестки промокли от дождя, но красиво блистали от солнечных лучей и Чжинхван мягко проводит по гладкой поверхности. Щелчки фотоаппарата раздаются эхом, и парень поворачивается к Ханбину. — Ты фотограф? — Верно, — Чжинхван заинтересованно наблюдает за сосредоточенностью парня. — Я зарабатываю на этом, но люблю как хобби. И мне нравится флористика. — Ты хорошо разбираешься в цветах? — удивленно спрашивает Чжинхван. Весь Ханбин — сплошная непредсказуемость (и почему-то каждый раз ему удается вызвать у него приятное недоумение). — Немного. Например, мальва — символ стремления к возвышенности, воплощение мечты и радости. А васильки — изящество и верности, — Ханбин проводит пальцами по лепесткам синих цветов. — Но мои любимые цветы — георгины. — Почему? — Я расскажу позже, — Ханбин запечатлевает на фотоаппарат юные, еле раскрывшиеся бутоны цветов. И выдыхает восхищенно, но не с восторженностью — это что-то более теплое, мягкое и аккуратное, неощутимое. — Кем бы ты хотел стать, Чжинхван? — А ты? — Чжинхван игриво подыгрывает, отбегая к ближайшему дереву. Ханбин усмехается, приподнимая бровь, и направляет камеру на маленького парня, отвлекшегося на мокрые листья дерева. — Я хочу услышать твой ответ первым. — Я хочу стать ветром, — Чжинхван удивленно поворачивается на высказывание парня и слышит щелчок от фотоаппарата. Ханбин отодвигает камеру и подзывает Чжинхвана к себе, хватая его за ладонь. — Он свободный, разный, непредсказуемый. И всегда находится рядом. Он подводит руку Чжинхвана к цветам, оставляя пальцы на расстоянии от лепестков. Дуновение ветра мягко обволакивает пальцы парней, оставляя легкий холод по коже, и Чжинхван в удивлении поворачивается к парню, ловя мягкую улыбку на его губах в ответ. Пальцы Ханбина исчезают с ладони Чжинхвана, и у него проносится секундная мысль в голове о том, что холодные пальцы Ханбина обволакивают кожу так же, как и ветер — еле ощутимо, неожиданно, но все еще оставляя тепло где-то глубоко в сердце. — Я хочу быть стабильностью, — выдыхает Чжинхван, пальцами перебирая редкие высохшие цветы среди поляны юных васильков. Лепестки васильков медленно падают на мокрую землю, рассыпаясь в крошки. — Знать, что земля под ногами никуда не уйдет, знать, что есть куда пойти, есть кого любить. Работать на стабильной работе, видеться с семьей, снова работать. Стабильность, Ханбин, стабильность. — Ты вправду хочешь жить этим? Ханбин в этот раз не смотрит на пышные бутоны цветков. Он смотрит прямо в глаза Чжинхвана, на его мягкую неловкую улыбку, но не от счастья или радости (которую, когда-нибудь, Ханбин хотел бы уловить снова) — от какой-то собственной грусти, меланхолии. Или, может быть, даже горечи. — Я… — Чжинхван открывает рот, но не может продолжить. Он знает, что ответ «да», но ощущение высохших лепестков все еще волнует подушечки его пальцев — глупое сравнение, но он почувствует себя ними, если продолжит. Ханбин понимает все без слов. На следующий день Чжинхван просыпается в таком же порядке – холодная кровать, прикрытые шторы, невкусный завтрак и давящее одиночество в узкой квартирке. Но бутон белой мальвы все еще благоухает, стоя в бокале, полной холодной воды, и Чжинхван дотрагивается до его лепестков. Ханбин совсем не похож на стабильность. Но Чжинхван почему-то улыбается. Чжунэ возвращается вместе с падающими ярко-желтыми листьями, запахом древесины и теплом вязаных вещей — таких, которые связала его бабушка даже для Чжинхвана и Чживона, потому что «они хорошие мальчики, раз заботятся о моем внуке», игнорируя ворчание Чжунэ. Чживон выглядит счастливее обычного, хоть они и все еще ссорятся каждую вторую секунду, а Чжинхван вспоминает чувство тепла на кончиках пальцев. С друзьями проходить сложности кажется намного легче (и дышать тоже). — Удивлен, что вы как-то прожили без меня, — Чжунэ самодовольно улыбается, привычно кладя ногу на ногу. Он пьет остывший какао, который чуть ли не сжег Чживон двадцать минут назад — Чжинхван, к счастью, успел все заснять на телефон, — и морщится через каждый глоток, но почему-то все равно допивает. — Это были лучшие два месяца в моей жизни, — ухмыляется Чживон, лениво подтягиваясь на диване. Правда, никому, кроме Чжинхвана, не стоит знать, что все два месяца он проводил на нескольких отработках, чтобы накопить на поездку в Калифорнию к родителям и подготавливал подарок для маленького племянника (с которым все еще неловко, но Чживон любит его, наверное, даже больше жизни). — Ты отвратительно плох во вранье, — Чжунэ закатывает глаза. — Но знаете что? Эти два месяца прошли не так скучно, как я ожидал. По крайней мере, кажется, я даже разобрался в себе. — Стоит поблагодарить бабушку Ку за то, что нашла тебе мозги, — Чжинхван пинает смеющегося Чживона в бок. — Ладно-ладно, что же случилось там? — Ты когда-нибудь слышал о том, что мечты в какой-то момент жизни окончательно поедают тебя? Все на секунду затихают в комнате, наблюдая за серьезным выражением лица Чжунэ. Тот глубоко вздыхает, заглатывая последний глоток приторного какао, а затем обводит взглядом двух лучших друзей (Чжинхван, почему-то, чувствовал легкую щекотку под ребрами). — В каком смысле? — Чживон откашливается, прочищая горло. — В прямом, — он не отрывает взгляд. — Если не исполнить их, то медленно умрешь от собственного несчастья. И в чем же разница — умереть от неудачи или умереть от того, что не попробовал? Чжунэ всегда напоминал весну. Может быть, это из-за его резких порывов или неожиданного тепла в сердце, как в начале марта после долгой холодной зимы, когда замечаешь выбившиеся стебли цветов из-под тающего слоя снега или первые яркие лучи солнца холодным утром, но есть что-то до восхищения общее между весной и Чжунэ. Чжинхван думает о начале. — Только умереть от неудачи. Собственный голос казался слишком чужим в этот момент. (или, может быть, надолго заглушенным?) Но одобрительный кивок Чжунэ заставляет задуматься о том, что он оттаскивал в самую низину своих мыслей, а счастливый смех Чживона (на секунду) перекрывает все беспокойства. Осенью необычайно спокойно — так, словно время стало старым художественным фильмом из 60-ых с умиротворенным сопровождением и отсутствием бессмысленных разговоров. В Сеуле все еще холодно и пахнет пылью, но Чжинхван начинает предпочитать носить больше теплых вещей и чаще пьет сладкий латте, пришедшим на замену чашкам эспрессо (которые он любит только зимой). — Осень — мое любимое время года, — Ханбин в этот раз без привычных очков, пластыря и толстовки. Он в бежевой помятой рубашке и с причесанными волосами, а на пальцах разбросанные пометки, начерканные черной пастой. Чжинхван застывает на пару секунд (из-за пометок или красоты парня, он не знает). — Никогда не думал о том, что осенью приятно спокойно? — Постоянно, — он отпивает глоток с чашки теплого латте и натягивает рукава толстовки до краев пальцев. — Ты похож на осень. — Я приятно спокоен? — Ханбин шутливо подмигивает. — С тобой приятно спокойно. Смех сменяется мягкой смущенной улыбкой в ответ. (и Чжинхван впервые замечает, что ямочки на щеках Ханбина выглядят до искр в глазах очаровательно) — О чем ты мечтал в детстве, Чжинхван? — Ханбин подпирает кулаком подбородок и выжидающе наблюдает за парнем, устало откинувшимся на спинку кресла. — Глупо, но я мечтал петь, — он еле слышно смеется. — До сих пор умею чуть-чуть, но об этом даже думать стыдно. — Я мечтал читать рэп. До сих пор иногда читаю, — Ханбин широко улыбается под удивленный взгляд старшего. Тот прыскает от смеха, собирая морщинки под глазами, и Ханбин радуется внутри себя, что у него удалось вызвать смех у парня. — У меня даже было видео с детства, где я читал рэп и сказал фразу «Жди меня, Джиди». — Боже, я бы на это посмотрел, — Чжинхван смеется почти задыхаясь. — Но знаешь? Думаю, это действительно круто. Если есть талант и желание, то все становится возможным. — Тогда почему ты не сделаешь это? Вопрос Ханбина выбил Чжинхвана из колеи. Он смотрит на него застывшим взглядом пару секунд и переводит резко на пол, нервно теребя рукав серой толстовки. Самая нелюбимая тема Чжинхвана — или, скорее, самая страшная тема для Чжинхвана. Ханбин не знает его настолько, чтобы пытаться что-то утверждать, но внутренняя интуиция чувствовала, что на этот вопрос он не ответит. И, возможно, ему и не стоит отвечать. (но сердце все равно требовало задать, попытаться узнать, услышать и — до трепета непривычно чувствовать такое — помочь ему) Ханбин кладет ладонь на руку Чжинхвана, ощутив вину, и слова с извинениями почти выходят, как вдруг голос Чжинхвана разрывает неловкую тишину между ними. — Я боюсь, Ханбин, — он тихо выдыхает и Ханбин застывает на пару секунд. — Я боюсь начинать верить своим мечтам. Я даже не знаю, чем бы хотел заниматься. Но я боюсь жертвовать на это свое время и подводить ожидания своей семьи. Я боюсь, понимаешь? — Я понимаю, — Ханбин успокаивающе гладит большим пальцем по ладони Чжинхвана. — Это страшно, да, но… пока ты не попробуешь, ты не сможешь опробовать вкус полноценного счастья в жизни, Чжинани, ты слышишь? Даже если ничего не получится, то я буду рядом. Но самое главное то, что у тебя есть ты сам. И только ты можешь сделать себя счастливым. Чжинхван неуверенно поднимает голову, соприкасаясь с чужим взглядом. Признаваться другому человеку о том, о чем думать в одиночестве было невыносимо страшно, оказалось легче, чем он думал. Или это особое присутствие Ким Ханбина, у которого глаза полны уверенности, понимания и какой-то силы — той силы, которой никогда не хватало Чжинхвану, — а холод чужих пальцев согревает сильнее любой стабильности. — Ханбин, — выдыхает Чжинхван, хватая его за ладонь. — Ты по-настоящему счастлив? — Не знаю. Но я учусь быть.ххх
Фильмы приходят к титрам, а осенние листья утопают под первым упавшим слоем снега, растаявшим уже на следующий декабрьский день. Еле отпросившись на короткий отпуск, Чжинхван вновь чувствует себя живым и улыбчивее в родительском доме, а удушающая пыль исчезает с комнаты парня. В Чеджу все еще мокрые снежинки и теплые ночи, но Чжинхван чувствует себя в разы взрослее (или до горечи сентиментальнее). — Как на работе? — ласковый голос мамы отвлекает от собственных размышлений и Чжинхван неловко отряхивает запутанные волосы. Дом пропитан запахом специй — корицы с сахаром и легким ароматом имбиря, словно Рождество накануне. — Не знаю, мама, — он устало морщится. — Но, наверное, хорошо. Мама задерживает обеспокоенный взгляд на секунду дольше и останавливается от чистки апельсина. Чжинхван вновь утопает в своих мыслях — обо всем, только не о своих чувствах, — но берет нежно за руку женщину, вытягивая самую искреннюю улыбку, какую может вытянуть. — Глаза рассказывают о человеке больше, чем слова, — выдыхает мама, улыбаясь в ответ. — И иногда лучше доверять глазам, Чжинани. — О чем ты, мам? — Не бойся начинать, даже если это приведет к чему-то плохому, — она продолжает чистить апельсин под непонимающий взгляд Чжинхвана. — Главное ведь твое счастье. Верно? Чжинхван не решился ответить. (а от запаха любимого апельсинового пирога почему-то снова стало на секунду легче дышать)ххх
Когда ночь в Сеуле начинает наступать раньше и воздух обволакивает нежную кожу зимним морозом, Чжинхван внезапно увольняется с работы. Возможно, это из-за постоянного стресса и полного неуважения к нему, но что-то изменилось в Чжинхване после тех разговоров. В голове крутились мысли о том, стоит ли это его времени, и может быть, ответ он так и не нашел, но он впервые за долгое время почувствовал себя почти свободным. Но чувства — все еще закрытая дверь, Чживон уехал на пару месяцев к семье и, когда Чжинхван вновь проводит вечера в полном одиночестве, ему внезапно звонит Чжунэ. — Хён, ты знал, что мысли намного хуже реальности? Его голос в трубке звучит пьяным, а слова — разбитыми, но Чжинхван впервые слышит его таким- Счастливым? — Я хочу умереть от неудачи, хён, — он бормочет почти смеясь. Чжинхван тревожно хватается за телефон, одновременно выходя из дома. — И я не хочу терзать себя мыслями каждый раз. Я сделаю это, Чжинхван. — Что ты сделаешь? Чжунэ, где ты? Скажи мне адрес. — Кажется, я люблю Чживона, хён, — Чжинхван останавливается у дверей лифта, так и не нажав кнопку. — И я ненавижу свою работу. Да, я неудачник, но все еще хочу быть счастливым. Хоть это и глупо звучит. Чжинхван смеется до морщинок искренне. — Ты это признал, — он выдыхает почти восхищенно. — Ты молодец, Чжунэ. И ты не неудачник. Ты храбрее, чем ты думаешь. — Я знаю, хён, — он смеется в ответ. — Но я все еще хочу чьи-то объятия и успокаивающие разговоры перед сном. Поэтому тебе, наверное, лучше забрать меня. — Я заберу. Долгие гудки звенят в ушах, но Чжинхван прислоняется к зеркалу в лифте и глупо улыбается, хихикая. И все же есть что-то магическое в этом — решаться. Чжинхвану почти двадцать один, у него все еще проблемы с доверием и пониманием собственных чувств, а еще любимый альбом MADE на тумбочке рядом с кроватью. Чживон и Чжунэ шумно цапаются, а затем, боясь пересекаться взглядами, неловко смотрят в стол и только Чжинхван замечает нежно переплетенные чужие пальцы под ним. И старая джинсовка с красной розой до сих пор налезает на плечи — как бы грустно от этого Чжинхвану ни было, — пока Сеул такой же облачный и беспокойный, как в первый день приезда. Время одновременно тянется и останавливается; он в одном лице ребенок и взрослый. Все противоречиво — его слова и действия, принципы и решения, чувства и мысли. Но Ханбин почему-то все еще смотрит на него с легким восхищением, ноткой грустной сентиментальности и слегка ощутимой заботливостью. Чжинхван думает, что, возможно, не только сезоны года чередуются кругом. — Есть что-то такое в твоем взгляде, — у Чжинхвана мурашки по коже ползут от пронизывающего ветра, пока Ханбин фотографирует снежные деревья у их аллеи. — Никогда не могу уловить это. — Не все можно описать словами, — на его губах появляется усмешка, и он отодвигает фотоаппарат, поворачиваясь к замерзшему парню. Чжинхван выглядит очаровательно с широким пуховиком и тем же длинным шерстяным синим шарфом, но в этот раз с улыбкой на лице. — Я рассказывал, почему у меня любимые цветы георгины? — Нет, мистер, — Чжинхван показывает язык, дразня. — А как же твоя магическая скрытность в тайнах? — Когда-то правда выходит наружу, — выдыхает он с легкой смущенностью. — Георгины — символ свободы и стойкости, Чжинхван. Думаю, это то, что делает меня по-настоящему счастливым. Чжинхван мягко улыбается в ответ, не отрывая взгляд. Между ними постоянно возникает неизвестное чувство — что-то смешанное со смущенной неловкостью, теплым пониманием и желанием молчать-молчать-молчать, лишь внимательно изучая друг друга по незаметным движениям и тихим шепотам. И Чжинхван думает, что в Ханбине не просто есть эта стойкость и свобода — он ее воплощение. — Я люблю апельсиновые пироги, — Чжинхван сдерживает смех, но говорит со всей с искренностью в словах, аккуратно держа Ханбина за холодные ладони. — Ты должен попробовать их в Чеджу. Там они вкуснее всего. — Они делают тебя счастливее? — Да, — он быстро выдыхает, чувствуя теплый пар от собственного дыхания, и держится за чужие руки крепче, греясь. — И, может быть, не только они. В последнее время я начал видеть больше вещей, делающих меня счастливым. — Я попробую их. У Ханбина улыбка все еще мягкая и понимающая, как в ту осеннюю ночь. Но поле окружено маленькими снежными сугробами, сияющих от ярких солнечных лучей — и Чжинхван задумывается, как природа может творить такие чудеса: сияние лепестков цветов после дождя совершенно отличается от зимнего сияния, но настолько же красивое. Это не замершее море и леденящий воздух у берега в Чеджу, но Чжинхван все равно чувствует приятное тепло на кончиках пальцев. — Ты похож на зиму, Чжинани. — Почему? — удивленно спрашивает Чжинхван, переплетая пальцы с чужими холодными пальцами. Ханбин аккуратно притрагивается к маленькой родинке под глазом парня, поглаживая большим пальцем, и у Чжинхвана мурашки ползут по коже, но он оторвать взгляд не может. А у Ханбина мысли крутятся о том, что зима в Чеджу, наверное, такая же уютная и противоречивая, но особенная до дрожи, и он шепчет по губам тихое «Ты почувствуешь это», широко улыбаясь в ответ. И это впервые, когда Чжинхван ощущает в себе, как момент может длиться вечность.