***
Лихт, как обычно, пришел домой после концерта. В этот день у него началось сильное обострение. Ему хотелось беспрерывно дергаться, орать матом, драться и царапать себе лицо. Он знал, что Хайда дома нет, поэтому, зайдя быстро к себе в комнату, он начал стучать кулаком по стене и громко кричать матные слова. Потом он встал в странную позу и начал мотать в разные стороны головой, бормоча себе под нос бессмысленные слова. Неожиданно он начал дергаться и, упав на пол, продолжил истерически трястись и дергаться на полу. Картина была не для слабонервных. Пианист пришел в себя только тогда, когда услышал, что домой вернулся Лоулесс. Прекратив конвульсии, Тодороки, тяжело дыша, остался лежать на полу. — Лихт-тян, ты дома? — раздался звонкий голос Сервампа, но Лихт молчал. Вампир открыл дверь в комнату своего хозяина и, увидев тяжело дышавшего на полу Тодороки, испугался. — Лихт-тян, что с тобой? — воскликнул блондин, подбегая к Тодороки. — Всё нормально, отвали, тупой ёж, — грубо ответил он. Хайд, закатив глаза, спросил, — Что случилось? — Я же сказал, что все нормально, — прошептал Лихт и поднялся на ноги. — Но ты обычно не лежишь на полу, — всё не унимался вампир. — Я больше повторять тебе не буду, — огрызнулся голубоглазый и ушел в ванную. Закрывшись на замок, Лихт подошел к зеркалу. Он смотрел самому себе в глаза и не понимал, что ему делать. Лихт безумно не хотел, чтобы Хайд узнал о тиках. Если раньше он мог только избивать Лоулесса ни за что, то сейчас может сделать все, что захочет. Иву было страшно. — Сука, козёл ёбанный! — заорал во всё горло Лихт, но понял, что сделал это зря. В дверь настойчиво постучали. — Ангел-чан, ты чего там орёшь, да ещё и матными словами. — напуганным голосом спросил Жадность. Пианист не знал, что ему делать. В голову лезли разные мысли, но все они не могли помочь бедному парню. — Ничего! — коротко ответил голубоглазый. — Да что с тобой, Лихт?! — агрессивно прорычал вампир и начал дёргать ручку двери. — Пошёл нахуй, придурок, — Тодороки хотел совсем не это сказать, но увы, было поздно. — Ты странный, Лихт, — прошипел Хайд и ушел. Тодороки начал дёргаться и вертеть головой в разные стороны. Он не знал, что делать в такой ситуации. Хотелось убежать и спрятаться от всего мира и просидеть там, пока обострение не пройдёт. Открыв дверь, пианист вышел и пошел искать Лоулесса. — Хайд, ты где? И сразу увидел парня, который лежал на диване и зависал в интернете. — Ёж, почему не отзываешься на своё имя? — злобно прорычал Лихт. — Я ушёл нахуй, — спокойным голосом ответил Лоулесс. Брюнета с белой прядью передёрнуло. — Да не так я хотел сказать, не придирайся к словам, — пытался объясниться Лихт. — Сам не понимаю, что не так, но раньше ты посылал меня не так… Как-то не так. Ты сегодня странный, — бормотал себе под нос вампир. — А что со мной не так? — Лихт хотел понять, что именно из тиков заметно. — Ну, я пришел домой, а ты на полу. Говоришь, что с тобой всё хорошо, но в ванной кричишь на кого-то, обзывая козлом. А еще послал меня с какой-то яростью и болью одновременно, — выпалил Хайд. Пианист стоял в немом шоке. У него пропал дар речи, а ком застрял в горле. Хотелось убежать. Считает ли Лихт себя каким-то не таким? Нет! Кем бы мы ни были; гипертониками или диабетиками, шизофрениками или даунами — мы люди! Люди не имеют права осуждать других за их болезнь! Лихт тоже человек, но не Хайд… Он вампир, который вряд-ли поймет проблему Тодороки. Он не хочет, чтобы он знал. не хочет-не хочет-не хочет. Но по какой причине он так не хочет, чтобы тот знал? Скрывает ли Лихт от самого себя что-то страшное? Как на самом деле он относится к Хайду?***
Лихт сидел в кресле, укутавшись пледом и пил кофе. На улице был сильный дождь, поэтому пианист отменил репетицию, решив остаться дома. Вчерашний день он вспоминает с дрожью, забыть его не может он. Лоулесс спал на диване в форме ежа и никого не трогал. Брюнета этим утром тики сильно не тревожили. Немного подергался, покривлялся и пошептал разные словосочетания. Пока Лихт спокойно отдыхал. На данный момент он чувствовал себя спокойно, но, к сожалению, такие моменты не вечны. Поняв, что один из ужаснейших тиков начинает дергать Лихта за веревочку, голубоглазого бросило в дрожь. Он хочет ударить Хайда. Тодороки, поднявшись с кресла, подошел к спящему ежу. Его рука дрожала, но он не решался ударить животное. Ёж приоткрыл свои маленькие глазки и, увидев Лихта, превратился в человека. Пианист дернулся. — Ангел-чан, ты чего? — настороженно спросил вампир. — Ничего, — коротко ответил парень. Лихт не мог решить: бить Жадность или уйти к себе в комнату и разодрать себе кожу на спине. — Лихт, что случилось? — снова подал голос Лоулесс. Тодороки, проигнорировав Хайда, пошел все-таки к себе. Подойдя к своей комнате, он обернулся. Блондин непонимающе смотрел на Лихта, но ничего не спрашивал. Голубоглазый, зайдя в комнату, захлопнул дверь. Лихт сделал пару шагов и начал трястись, а желание кого-то ударить не исчезло. Тодороки не хотел, чтобы Хайд слышал, как он что-то бьет. Лоулесс и так начал что-то подозревать. Лихт сильно сжал кулаки и ударили их друг о друга. Он бил сильно, без остановок, не думая о последствиях. Было больно, Лихт шипел, зажмурив глаза. — Лихт-тян, можно войти? — раздался голос за дверью. Прекратив бить свои руки, брюнет не заметил, как Хайд уже открыл дверь и стоял на пороге. — Тебя стучаться не учили, крыса? — огрызнулся Джекилланд. — Я спрашивал тебя, можно ли войти, но ты не отвечал мне, — объяснил Беззаконие. — А теперь уйди с глаз! — приказал Лихт. Вдруг оба парня заметили, что на пол капает кровь. — Вот черт! — взвыл брюнет с белой прядью, посмотрев на свои разбитые костяшки рук. — Лихт, ты совсем дурак? Ты зачем… — начал Хайд, но ив его перебил. — Отвали, не до тебя сейчас, — нервничал парень, размазывая кровь по рукам. — Да что ты делаешь, блин, — возмутился Лоулесс, усаживая Лихта на кровать. Лихт не знал, как ему оправдываться, совсем не знал. Но и он не ожидал, что Хайд будет обрабатывать ему раны. Хайд пришел с перекисью, ваткой и бинтами. — Зачем это надо? — поинтересовался Тодороки. — Тупой вопрос, Ангел, — сказал Сервамп. — Такой же тупой, как и ты! — заявил Лихт, — мне не нужна помощь от демона. — Это я-то демон? А кто себе костяшки разбил? — задавал вопросы Хайд повышенным голосом, — нормальный человек не будет такое делать. Тодороки кольнуло в самое сердце. Он нормальный, просто болен. ОН НОРМАЛЬНЫЙ. — Уйди, — прошептал брюнет, смотря на свои руки. — Не уйду, пока не помогу! — объявил Жадность. Лихт, глубоко вздохнув, протянул свои руки своему Сервампу. — Если будет больно, то я тебя убью, — огрызнулся он. — Не убьешь, все будет хорошо. — убедил его Ёж. Лоулесс взял в свою руку правую руку Лихта, протерев ее ваткой с перекисью. Тодороки зашипел, пытаясь вырвать руку из плена, но все безуспешно. Протерев костяшки, Хайд стал перебинтовывать руку своему иву. — Что случилось, ты можешь мне объяснить? — серьезным тоном спросил вампир. — Я не обязан тебе ничего объяснять, крыса помойная, — злился пианист. Справившись с правой рукой, Лоулесс начал проделывать все то же самое и с левой. — Что с тобой вообще происходит, ты какой-то неуравновешенный, — бубнил себе под нос блондин. — Да пошел ты к черту! — воскликнул Лихт, пнув ногой Хайда в грудь. Упав на пол, Лоулесс вопросительно уставился на своего хозяина, который забинтовал свою руку. Какого дьявола Лихт ударил его ногой. Именно из-за этого он хочет это сделать еще раз, но не хочет. Чтобы предотвратить бой, Лихт воскликнул, — Хайд, прошу, оставь меня одного и ничего не спрашивай! Лоулесс послушно поднялся с пола и направился к двери. Остановившись, он спросил, — Ты больше не будешь себя бить? — Не знаю, а теперь покинь помещение. Хайд, кивнув, ушел, закрыв дверь. Тодороки спрыгнул с кровати и начал смотреть в разные стороны, как какой-то дикарь. Костяшки ныли, а тик дергал его тело за веревочки, прося удовлетворить их желание. Пианист пытался не идти на поводу у своей болезни, но она была выше него. Лихт подбежал к столу и со всей силы прыгнул на него, поломав. Грохот стоял громкий, поэтому неудивительно, что Хайд вернулся в комнату с шокированным выражением лица. Тодороки лежал на полу, закрыв глаза. Он тяжело дышал и думал о том, что больше так не может. — Ангел-чан, Господи, да что это такое! — кричал Лоулесс. Это было последнее, что услышал Лихт перед тем, как отключиться.***
Лихт очнулся в своей кровати. За окном была глубокая ночь, а рядом с Тодороки никого не было. Поломанного стола, кстати, тоже не было. Пианист, вспомнив, что произошло пару часов назад, вздрогнул. Все тело болело, а костяшки щипало. Лихт тяжело вздохнул. Вдруг в комнату кто-то зашел, но из-за темноты в помещении он не сразу понял, кто зашел. Лихт зашевелился. — Уже очнулся? — раздался голос Хайда, который уже подошел к кровати. Он присел на край кровати и включил настольную лампу. Комнату залил приятный мягкий свет. Тодороки лежал с усталым видом, словно он таскал целый день груз. — Лихт, ты как? — спросил вампир и немного улыбнулся. — Превосходно, — холодно ответил Лихт, смотря в потолок. — Врёшь! — усмехнулся Беззаконие. Джекилланд повернул голову в сторону своего Сервампа. Тот выглядел спокойным, будто ничего не произошло, но глаза выдавали беспокойство. Беспокойство за Лихта. — Где стол? — шепотом поинтересовался брюнет. — На помойке, — улыбнулся вампир. Лихт поднял свои руки вверх, смотря на перебинтованные костяшки. Он пытался ни о чем не думать, но Хайд не дал ему этого сделать. — Лихт-тян, можно у тебя кое-что спросить? — Нет! — отрезал пианист. — Но Лихт, я же… — Лоулесса снова бессовестно перебили. — Я сказал нет! — Кранц сказал, что это должен рассказать мне только ты, — заявил Жадность. Лихт напрягся. — Что сказать? — То, что с тобой происходит, — почесав затылок, ответил Хайд. — Повторяю в последний раз, приставучая крыса, я не буду ничего объяснять! — прикрикнул голубоглазый. Тодороки попытался подняться, но резкая боль в спине заставила его лечь обратно. Он зашипел. — Тебе нельзя вставать, поэтому, лежи! — приказал Лоулесс и поднявшись, направился к выходу. — Эй, стой, принеси воды, — попросил Лихт. Спустя пару секунд, брюнет уже жадно пил воду. Хайд стоял спиной к нему, думая о своем. Допив воду, Лихт поставил стакан на тумбочку, а сам повернулся на бок, прожигая спину Сервампа. — Че стоишь? — поинтересовался парень. — Думаю, — ответил Беззаконие. Лихт тоже думал. Думал о том, что больше не может это терпеть. Но была в его голове еще одна серьезная мысль, которая пожирала пианиста каждый день. Мысль была о Хайде. О том, что он к нему испытывает. Лихт до последнего не хотел признавать самому себе, что он влюблен в своего Сервампа. Не хотел, но в один момент признал, что не может без него, но признаться ему, наверное, никогда не сможет. Если он даже о синдроме Туретта не может ему рассказать, то про признания в любви можно было только мечтать. Грубить, хамить и огрызаться, единственное, что умел Тодороки по отношению к Лоулессу. Настоящие чувства было невозможно показать. — Ангел-чан, ты хорошо себя чувствуешь? — шепотом спросил Хайд. — Да. И я завтра хочу пойти на репетицию, — сказал Лихт. — Ни в коем случае, Архангел! — воскликнул вампир, повернувшись. — Вот именно, я Ангел, а значит… — он сел, но тело заныло, — за эту ночь все пройдет! В глазах Хайда была видна злость. Самая настоящая злость из-за которой Лихта передернуло. — Если ты куда-нибудь завтра уйдешь, то я… — Понял, — рыкнул брюнет и лег обратно, укрыв себя одеялом. — Ладно, спи, уже поздно, а я пойду, — сказал вампир. — Спокойной ночи, крыса, — прошептал Лихт, отвернувшись от Лоулесса. Блондин улыбнулся и ушел из комнаты, закрыв дверь. Утром Лихт проснулся из-за яркого солнца, которое светило ему прямо в лицо. Поднявшись с кровати, ив Жадности попытался встать на ноги. Встав, он выключил забытую настольную лампу и пошел на кухню. Выйдя из комнаты, он застал Лоулесса, который пил лимонный сок из трубочки. — Доброе утро, Ангел-чан, — радостно воскликнул Хайд. Лихт дернул головой пару раз и дернулся всем телом. — Лихт…? — Доброе, крыса, доброе, — он проигнорировал вопрос. Тодороки подошел к холодильнику, открыв его, он стал думать, что бы ему поесть. Взяв молоко, он решил поесть хлопьев. Поставив тарелку на стол, он налил в нее молока, а после насыпал в нее хлопья с корицей. — Лихт-тян, как ты себя чувствуешь? — попивая сок, поинтересовался блондин в очках. — Хорошо, — ответил Лихт и начал есть. День был обычным. Лихт сидел на диване, читая книгу, а Хайд сидел в кресле и смотрел кино на телефоне. Но вдруг пришел Кранц. — Лихт, прости, что не смог приехать вчера, с тобой все в порядке? — извинялся Розен. — Со мной все хорошо, как же вы задрали, — нагрубил Тодороки. — Лихт, я… Нам стоит поговорить, — смотря на пианиста, говорил менеджер. — Еще как стоит, Кранц, — начал заводиться Лихт. Хайд наблюдал за парнями и ничего не понимал. — А я? — подал голос вампир. — Головка от хуя! — воскликнул брюнет, топнув ногой и, покачав головой. — Лихт, пошли на балкон, — предложил Розен. Тодороки согласился и направился в сторону балкона. — Беззаконие, извини, но ты должен остаться здесь и не пытаться подслушать наш разговор, — приказал менеджер. — Но почему? Я же не чужой ему… — Лоулесс был растерян. — Я прошу тебя остаться здесь, — повторил еще раз мужчина и ушел к Лихту. Хайд сразу же помрачнел и, надев наушники, продолжил просмотр фильма. Тодороки стоял на балконе, а прохладный ветерок играл с его волосами. К нему подошел Кранц и встал рядом с ним. — Лихт, начнем разговор, я считаю, что он будет тяжелым, — говорил Розен. — Начинай, — коротко ответил брюнет. — Почему Беззаконие еще ничего не знает? — А что он должен знать? — спокойной спросил парень. — Твой диагноз! — воскликнул мужчина с длинной косой. — Я не буду ему ничего говорить, — категорически отказался Лихт. — Но почему? Пианист замешкался. Ему не хотелось признаваться в этом, даже самому близкому человеку. — Да какая разница? — пытался отмазаться Лихт. — Не заставляй меня повышать на тебя голос, — в его голосе прозвучала реальная строгость. — Я не могу сказать, для меня это слишком тяжело, — прошептал ив Хайда, смотря на небо. Кранц задумался, перебирая все варианты. Но один заставил его снова открыть рот. — Лихт, ты что-то чувствуешь к Лоулессу? — улыбнувшись, задал вопрос менеджер. Лихт не стал тянуть время, поэтому заявил, — Еще чего, я ненавижу этого демона. А у самого выступил алый румянец на щеках. Розен хихикнул с реакции пианиста. Она была ожидаема. — Лихт, я тебя прекрасно понимаю; понимаю твою болезнь, чувства, эмоции, но Лоулесс же тоже обязан знать! — утверждал Кранц. — Я не хочу, он отвернется, уйдет…убьет, — было видно, что Тодороки с трудом давались эти слова, но он говорил. — Ну ты чего, какой убьет? — снова хихикнул менеджер, — уверяю, этого не произойдет. Голубоглазый ничего не ответил, он просто смотрел на дороги, людей и дома. — У тебя же обострение, это все равно станет заметно! — Уже, — ответил Лихт. — Так, давай я уйду, и ты все ему расскажешь, так как он меня допрашивал, что с тобой произошло, но…- Розена перебили. — Ага-ага, и ты ему сказал, что Я ему все расскажу, так? Мужчина кивнул. — Да не хочу я, блин, надоело уже повторять, — шипел парень. — Тогда я ему расскажу, — предложил он. — Только попробуй! — завопил Тодороки. Нависла тишина, но ее прервала чайка. — Да, кстати, я отменил несколько концертов, — заявил Розен. — Что? — у Лихта дернулся глаз, а ноги затряслись. — Тебе сейчас нельзя выступать, а если начнешь стучать по клавишам? Брюнет, ничего не ответив, убежал, направляясь к себе в комнату. Забежав к себе, он захлопнул с грохотом дверь и сел возле нее на пол. — Как вы мне все уже надоели! — завопил Джекилланд. Хайд вскочил с кресла, а Розен прибежал на крик Лихта. — Кранц, что случилось? — спросил Жадность, подбегая к комнате своего ива. — Тут такое дело… Лоулесс, Лихт, он. — Рот закрой! — перешел на вой Тодороки. — Ангел-чан, что же с тобой? — прошептал Хайд, а у самого сердце готово было остановиться. Менеджер стоял в ступоре, он не знал, что делать. Мужчина был уверен, что пианист не станет с ним разговаривать, но попытался заговорить. Он хотел успокоить Лихта. — Лихт, пожалуйста, успокойся и позволь мне войти, — сказал Кранц, постучав в дверь. — Пошел прочь, я никого не хочу видеть, вы уже достали меня. Достали! Я так больше не могу. — орал Тодороки, а по щекам катились слезы, которые градом капали на пол. — Ясно, — печально прошептал мужчина и удалился из дома пары Жадности. Хайд стоял возле комнаты своего хозяина и слышал плач. Плач человека, у которого много проблем и боли. Плач отчаяния. Вампир не мог вот так стоять и слушать, как его ангел ревёт. Ему срочно нужна была поддержка. Хайд тихонько приоткрыл дверь и зашел в комнату. На полу сидел Лихт, который, обняв колени, плакал. Лоулесс сел на колени рядом с ним. Ему безумно хотелось обнять этого мальчика и успокоить. — Ангелочек, — выдавил из себя Хайд. Лихт поднял на Сервампа красные и заплаканные глаза. Из глаз все еще текли соленые слезы, а Хайд смотрел на них, словно на ручеёк. Лихт, забыв свой страх, кинулся в объятия вампира. Хайд был ошарашен, но и очень рад, что сможет поддержать Лихта. Тодороки уткнулся Беззаконию в плечо, тем самым, намочив его своими слезами. Он обнимал его крепко, словно Хайд должен был далеко и надолго улететь или же навсегда. — Милый Ангелочек, успокойся, — проговаривал Лоулесс, обнимая пианиста. — Хайд.Помоги.Не уходи, — бормотал себе под нос Лихт, но вампир его прекрасно слышал. — Не уйду, не уйду, — успокаивал его он. Впервые Лихту стало так хорошо и спокойно. Он бы желал, чтобы этот момент продолжался вечно.***
Лихт бежал на концерт. Он не собирался пропускать его, так как готовился к нему три недели. Плевал он на то, что Розен отменил его последующие концерты. Хайд не успевал за ивом, поэтому плелся где-то сзади. Забежав в здание, Тодороки побежал в зал. Он не знал, кто сейчас выступает, но он должен был исполнить свой номер. Пианист забежал в зал. На сцене играл какой-то парень. — Лихт-тян, а почему за тобой не приехал Кранц? — тяжело дыша, спросил Хайд. — Его проблемы, — холодно ответил Лихт, идя к сцене. Кранц сидел в первом ряду. Заметив Лихта, он не на шутку испугался. Все в зале, заметив Великого пианиста, начали кричать его имя. — Лихт, что ты здесь делаешь? — воскликнул Кранц, подходя к парню. Парень на сцене перестал играть. — Я пришел, чтобы выступать! — заявил Тодороки. Брюнет начал быстро моргать глазами и мотать головой. — Лихт, не дури! Это же заметно, — шептал менеджер. — Я умею себя сдерживать, — огрызнулся он. — Но не во время обострения! — прошипел Кранц. — Лихт, Кранц, что за дела? — спросил Жадность, подбегая к ним. — Объявляй! — яростно процедил сквозь зубы Тодороки. Розен, тяжело вздохнув, залез на сцену. — Дамы и господа, так получилось, что Лихт Тодороки смог приехать, чтобы сыграть Вам! Весь зал бурно зааплодировал. — Приехали? Но мы же бежали! — фыркнул вампир. Пианист, игравший на фортепиано, встал и убежал, а Кранц с Хайдом ушли за кулисы. — Лихт! Лихт! Лихт! — верещал весь зал. Тодороки было безумно страшно, что все его тики сейчас выльются прямо на сцене перед всеми своими фанатами. — Сукаблятьнахуй — бубнил себе под нос голубоглазый, подергиваясь. Он поднялся на сцену, поклонился и сел за инструмент, начав играть. — Кранц, ты можешь мне объяснить, что происходит?! Я уже с ума скоро сойду, — шипел Лоулесс, — почему ты стоишь сейчас в ужасе? — Потому что Лихту нельзя выступать! Что же делать? — паниковал менеджер, — но он пошлет меня, если я выйду и скажу, что игры не будет. — Что, почему, зачем? — все не унимался Беззаконие. Пальцы перебирали клавиши, Лихт был сосредоточен. Но, к его глубокому сожалению, он ужасно хотел бить побитыми костяшками по этим самим клавишам и кричать. Нажав не на ту клавишу, Тодороки ойкнул и растерялся. — Черт, — прошептал Розен, — дело дрянь. Лихт пялился на инструмент несколько секунд, он должен был доиграть, но руки не слушались его, а мозг заставлял делать только одно. Брюнет стукнул кулаком по клавишам. Все в зале закопошились. Последовал второй удар. — Кранц, что он делает? — шокировано спросил Хайд. — Все, началось, это пора прекращать, — воскликнул мужчина с длинной косой. — Чего? — не понял вампир. — Выблядок всратый, пошел к черту! — начал кричать Лихт, стуча по фортепиано. — Беззаконие, уводи Лихта, а я объяснюсь перед публикой, — приказал Розен, выбегая на сцену. Все в зале сидели в ужасе, а детям заткнули уши, а многие и вовсе ушли. — Дамы и господа, позвольте объяснить Вам! — начал Розен. Люди начали кричать, что пианист сошел с ума, кто-то орал, что он болен, а кто-то просто не мог и подумать, что с ним происходит. Тем временем Хайд подбежал к Лихту, схватив того за руку. Он потащил его за кулисы. Тодороки упал на колени, схватившись за голову. — Не может этого быть, этого не может быть, — повторял Лихт, дергая волосы. Лоулесс был растерян, он не знал, что происходит. Ему никто ничего не объяснял. — Лихт-тян, пошли в гримерную, — воскликнул Хайд, потащив за собой Тодороки. А тем временем Кранц объяснял фанатам Лихта причину его поведения. Хайд, забежав в гримерную, закрыл дверь и усадил Лихта в кресло. Пианист, закрыв лицо руками, заплакал. — Ангел-чан, опять? — печально спросил вампир. Хайд присел на корточки. — Лихт-тян, послушай, я знаю, что ты мне не доверяешь и все такое, но то, что с тобой что-то происходит уже не первый день…это заметно! — мягко говорил Беззаконие. — Я, — Лихт заревел в голос, дергая головой. Хайд, поднявшись, обнял пианиста. Сервамп смотрел в пол, поглаживая Лихта. Он желал только одного. Чтобы Ангел успокоился, как вчера. — Я болен, — прошептал сквозь плач Лихт. — Чем? — удивился красноглазый. — У меня синдром Туретта. — Офигеть! Не может быть, но, — начал Хайд, но его снова перебили. — Если ты знаешь, что это за болезнь, то поймешь все то, что я делал, делаю и буду делать, — выдавливал из себя слова Тодороки. — Но почему ты молчал? — откровенно удивился Жадность. — Да люблю я тебя, вот почему! — воскликнул пианист, отвернувшись. В гримерную забежал Кранц. — Лихт, давай поговорим! Лоулесс отпустил Лихта, отходя от него. — О чем? Мы уже разговаривали вчера, — вытирая слезы, бубнил Тодороки. — Публика в восторге. Они передают тебе самые теплые слова! — радовался Розен. — Не издевайся, Кранц, — умоляюще попросил пианист. — Я и не издеваюсь. Я правду говорю, им, кстати, тоже сказал. — Что ты им сказал? — испугался Лихт. — Я рассказал им, что ты болен синдромом Туретта с четырех лет. То, что принял себя, добился таких успехов, несмотря на то, что тебе мешали тики. Сказал, что у тебя началось обострение, из-за которого ты не можешь контролировать тики, но ради игры на фортепиано ты пришел сюда, чтобы покорять фанатов и дальше! — рассказал Кранц, размахивая руками. Парни слушали менеджера затаив дыхание. Тодороки и представить себе не мог, что тайна когда-нибудь раскроется, да еще и так ужасно. — А в восторге-то они почему? — тихонько задал вопрос Лихт. — Потому что ты целеустремленный человек! — улыбнулся Розен. Ангел задумался. Ему было трудно принять то, что теперь весь мир будет знать о его диагнозе. — Мне сложно в это поверить, — почесав себе голову, сказал Лихт. — Лихт-тян, ты удивительный человек! — запрыгал от счастья Хайд. — Это уж точно, — подтвердил мужчина. — Хайд, разве тебе нормально? — прошептал Джекилланд. Блондин, перестав скакать от радости, подошел к Лихту со спины и обнял его. — Мне более чем нормально, — ответил Сервамп. — Я оставлю вас, — сказал менеджер. — Спасибо, Кранц, — прошептал брюнет. Кранц, улыбнувшись, удалился из помещения. У Лихта выступил румянец, а сердце забилось быстрее. — Хайд, — Лихт замялся. — Ангел-чан, поверни голову, — попросил его робко Жадность. Тодороки послушно повернулся к Хайду. Беззаконие нежно поцеловал пианиста в губы, положив свои руки ему на плечи. Лихт остолбенел. Он был в шоке. Отстранившись, вампир засмеялся. У Хайда щеки пылали, а Лихт рвано дышал. — Хайд, извини, но я не могу так. Я буду орать на тебя нецензурными словами, избивая. — Не проблема, я привык, — усмехнулся Лоулесс. — Серьезно? Ты так спокойно относишься ко всему этому? — удивлялся Тодороки. — Да, ведь я тоже тебя чертовски люблю, — признался блондин, засунув руки в карманы. — Я справлюсь со всем этим, — улыбнулся Джекилланд, подходя к Хайду. — Мы, — выделил вампир, обняв Лихта.Лихт добился всего сам. Его не волновало мнение других. Он знал, что рядом с ним всегда будут люди, которые никогда его не бросят. И пусть он дергает головой, царапает себе лицо и руки, говорит нецензурные выражения и бьет различные предметы. Он остается собой. Его не надо бояться, ненавидеть. Он настоящий Ангел, добежавший до финишной черты.