Опытный образец

Веки Тёма разлепляет с трудом, и в глаза тут же бьёт холодный яркий свет. Лампы прямо над головой, большие, круглые, как в операционной. И потолок белый, высокий. Тёма моргает. Он же не может быть в больничке, правда? Что могло случиться, чтобы он к врачам угодил? В затылке, правда, ноет, пульсирует, но не так, будто он по голове получил — скорее уж, перебрал. Вот только где, с кем? Он даже с пацанами сегодня не остался — сразу после того, как съездили к заказчику, метнулся в гастроном апельсинов купить, отвезти Юльке. Юлька третий день гриппует. Тёма с усилием поворачивает голову набок, а вот руки-ноги как будто онемели, слушаться не хотят. Синеватая стена, тёмный экран, какие-то провода свисают. Краем глаза удаётся разглядеть створку двери, стеклянную, непрозрачную. Тёма изо всех сил напрягается, пытается приподняться — нихуя не получается, что-то впивается в кожу, держит. Кое-как подняв голову, он ойкает, матерится сквозь зубы: под коленками — широкие кожаные полосы, которыми он, кажется, пристёгнут к кровати. Если это вообще кровать, а не операционный стол или лабораторное стекло. Руки рассмотреть не удаётся, но судя по тому, что ими тоже пошевелить не получается — ниже локтей такие же ремни. Вот же блядство. Как его угораздило оказаться здесь? И это «здесь» — вообще, где? Тёма облизывает сухие губы, пытается прочистить горло. — Эй, — вырывается хрипло. — Чё происходит, а? Никто не отвечает, и Тёма несколько раз дёргается, морщась от боли от впивающихся ремней. А потом тихие шаги раздаются совсем рядом — Тёма ругает себя за то, что не лежал тихонько. Может, его сейчас начнут на органы разбирать — прежде, чем он придумает мало-мальски вменяемый план побега. Твёрдые пальцы в резиновых перчатках трогают ему лоб, с нажимом проводят от виска к подбородку. Над ним наклоняется женщина — силуэт, во всяком случае, женский. От носа до подбородка — медицинская маска, выше — широкие тёмные очки. — Образец готов, — негромко, веско произносит она. — Ассистировать вам на первом этапе исследования, товарищ полковник? — Не нужно, — такой же негромкий ответ, от которого Тёма вздрагивает под ремнями: он узнаёт голос. Точно таким же ровным тоном Юлин отец вчера советовал ему «сменить круг общения» и «воздержаться от противоправного поведения», потому что если он вдруг «втянет Юлю в нехорошую историю»… Что именно полковник ему обещал, из памяти уплыло. Неужели он, Тёма, настолько облажался, что за это его привязали к столу в какой-то секретной военной лаборатории, как препарированную лягушку? Высокая худощавая фигура в тёмно-зелёной полевой форме приближается к нему — Тёма смотрит снизу вверх, запрокидывая голову, на твёрдый подбородок и острый кадык. — Валентин Юрьевич, — с трудом ворочает языком, — я могу объяснить… Что именно он может объяснить, сам додумать не успевает: ладонь опускается сверху, закрывая рот. Жёсткая. Тёплая. Буквально на несколько секунд. Но Тёма успевает подавиться остатками фразы, и Лебедев кивает — кажется, с удовлетворением. Тёмная фигура отступает куда-то вбок, и Тёма слышит шуршащий, хлюпающий звук растягиваемого латекса. Медленно, враскатку по нервам. Ладонь вновь мелькает перед лицом — уже в белой медицинской перчатке. Металлический блеск между длинных крепких пальцев. Скальпель? Тёма давится воздухом, когда рука Лебедева опускается. Остриё режет ткань рубашки, спускается ниже, вспарывает брюки, не касаясь кожи. Тёма выдыхает, пытается не вздрагивать, и левая рука Лебедева с силой прижимает его бедро к столу: — Не двигайся, иначе можешь себе навредить. У Тёмы носом вырывается хмык: навредить? а здесь он, что, ради своей пользы? Парой рывков с него сдёргивают разрезанную одежду. Он лежит голый, распяленный, а Лебедев смотрит, просто смотрит внимательными карими глазами, и под этим взглядом Тёма покрывается пупырышками с головы до ног. И под рёбрами бухает, будто бегом бежал от гаража до Юлиного дома. Но это бы ещё полбеды. Внизу живота медленно, неумолимо тяжелеет. Тёма сглатывает. Хочется закрыть глаза, но пальцы Лебедева ложатся на лоб, чуть оттягивая веко, и скальпель поблескивает совсем рядом — предупреждением. Самое хуёвое, что от этого стояк опадать вовсе не собирается. Лебедев хмыкает. Лебедев ведёт по Тёминым бокам ладонями в гладких прохладных перчатках, и Тёме бы провалиться сквозь землю вместе с этим блядским лабораторным столом. Должно быть, ему что-то вкололи, пока он был в отключке. Иначе никак. Не может же он сам… Пальцы легонько царапают бедро, и пах будто прошивает разрядом. Животу влажно от смазки из прижимающегося члена. Ладонь скользит выше медленно, медленно, и вместо того, чтобы накрыть изнывающий член, подныривает под ягодицу, обхватывает. Подушечка пальца неторопливо обводит левый сосок, Тёма пытается лежать тихо, не выгибаться спиной — и по соску щёлкают пластинкой ногтя, заставляя Тёму распахнуть рот, хватая воздух. Болезненно — но боли слишком мало, куда больше сладкого, томительного, и когда пальцы, обтянутые латексом, небрежно проходятся по стволу, обхватывают, перекатывают яйца, слегка потирают местечко за ними, Тёма не может не подаваться бёдрами, пытаясь продлить ускользающие соприкосновения. Лебедев спокойно отводит руку, и в ответ на Тёмин протестующий вздох уголок рта иронически приподнимается, а глаза смотрят так же невозмутимо. Лебедев отходит куда-то вбок, к полкам, на несколько секунд пропадая из поля зрения, и Тёма слышит чпок открывающейся крышки, тихий шорох. До Тёмы в момент доходит, что это значит — он пытается сжаться, свести колени, но их уверенно раздвигают в стороны, под поясницу что-то подпихивают, приподнимая, между ягодицами елозит что-то холодное, скользкое. — Валентин Юрьевич… — чуть слышно бормочет Тёма. Он хочет попросить, чтобы не надо, блять, пожалуйста, не так, но широкая ладонь обхватывает член, надрачивает размеренно, уверенно — Тёма теряется в ритме, в подкатывающем удовольствии, вновь поддавая бёдрами, выгибаясь. И втягивает воздух сквозь зубы, чувствуя скользкий палец внутри. И второй. Пальцы не дают ему пощады, раскрывая, растягивая. Тёма пару раз хныкает — не то от боли, не то от стыда, и каменеет, ожидая увидеть издевательскую усмешку, но Лебедев смотрит всё так же спокойно, внимательно, всё так же методично ласкает его член и имеет пальцами в задницу. Тёма ещё пытается держаться, Тёма задирает подбородок, смотрит с вызовом — Лебедев слегка приподнимает бровь и как-то так сгибает пальцы, что Тёму мучительно, остро, сладко прошибает изнутри, Тёма стонет и не узнаёт собственный голос, дрожащий, тягучий. И ещё раз. И ещё. Столько, сколько нужно, чтобы в Тёме захлебнулся последний разум. Кажется, пальцев больше, внутри давит, распирает, но Тёма это уже едва осознаёт — он только всхлипывает, мелко дрожит всем телом и просит бессвязно, жалобно. Рука на члене замедляет темп, почти останавливается, и пальцы замирают, и Лебедев наклоняется над Тёмой, прожигая невозможными холодными глазами. И Тёму выламывает так, что ремни, кажется, затрещат, и изо рта сипло рвётся: — Пожалуйста, Валентин Юрь… Ва… Валя, пожалста — и Лебедев нагибается ещё ниже, сухие губы едва-едва притрагиваются к Тёминому рту. Пальцы вталкиваются, надавливают, ладонь проезжается по члену раз, другой, третий, жёстко, жадно, выбивая из Тёмы хриплый крик, и сперма забрызгивает белую перчатку. Валентин отстраняется, неторопливо стягивает её, бросает на стол. Тёма хватает воздух пересохшим ртом. В висках долбит пульс, руки-ноги всё ещё подрагивают. Хочется, чтобы Лебедев коснулся его кожи голой ладонью — смуглой, широкой. Хочется, чтобы лёг рядом, обнял и не отпускал, прижимая вспотевшей спиной к груди. — Процедура окончена, — произносит Лебедев и отступает на шаг, убирает руки за спину. Что-то неприятно щёлкает. Ремни сползают, освобождая Тёму, и он пытается привстать, но тело отвыкло слушаться, он валится спиной со стола прямо… Прямо на соседнее сиденье. Вагон встряхивает, Тёма дёргается, осоловело хлопает глазами, прижимая к груди пакет с апельсинами. Парень, на которого он чуть не упал, смотрит встревоженно. — Звините, — буркает Тёма, закидывая ногу на ногу: в паху всё ещё ноет. И пульс колотится заполошно. Нихера ж себе поспал в метро. — Вам плохо? — парень всё никак не отвяжется. Нерусский, чернявый, из тех, видно, кого хлебом не корми — дай бабку через дорогу перевести или сделать ещё какое доброе дело. — Мне норм, — бормочет Тёма. — Станция какая? Парень вытягивает шею, изучая дрожащий пунктир на табло. — Нахимовский проспект. А, через одну. — Приношу свои извинения, — парень говорит громко, чётко, широко раскрывая рот, как для иностранца или глухонемого. — Из-за того, что я случайно соприкоснулся с вами конечностями, вы вступили в контакт с браслетом-излучателем. Браслет безвреден, но, поскольку ваше сознание находилось в фазе быстрого сна, волны, генерируемые браслетом, вошли в резонанс с тета-волнами вашего мозга. Скорее всего, вы увидели во сне ваши тщательно подавляемые страхи и желания. — Чё? — Тёма морщится, трёт лоб. Из сказанного он пропустил не меньше половины, а оставшаяся половина звучит как полный бред. — Ты с Луны, что ли, свалился? — Нет. Мой путь к вам был значительно длиннее. Тёма кривится, с усилием встаёт, хватаясь за поручень, надеясь, что в толчее никто не обратит внимания на его стояк. — Ладно, — зевает, — вали тогда обратно, откуда пришёл. — Постойте, — парень тоже поднимается, — я слышал, как вы стонали во сне. Вам было больно? Это моя вина. Пожалуйста, позвольте мне исправить… — Ты тут вообще не при делах, придурок, — буркает Тёма. — Это у меня мозги больные. — Нет, вовсе не так! — тёмные глаза округляются. — Физиологическое состояние вашего головного мозга полностью соответствует норме! Но ваши вырвавшиеся на свободу желания, в прошлом вытесняемые и подавляемые, могут причинить вам неудобство. Они плохо поддаются контролю. Если вы позволите мне провести диагностику… Уф, наконец-то станция. Пора лезть к выходу — подальше от этого доморощенного экстрасенса. Двери распахиваются, Тёму выносит на платформу. Несколько нетвёрдых шагов, и он приваливается к колонне, трёт виски. Ничего. Это ничего. Он зайдёт к Юльке, и отдаст ей апельсины, и посидит с ней. А если её отец вдруг дома… А если её отец вдруг дома — Тёма, блять, и не собирается от него шарахаться. Подумаешь, сон дебильный. Бодро помахивая пакетом, Тёма шагает к эскалатору. Он не видит, как в окне вагона чернявый парень с сомнением качает головой.