***
— Прекрасная леди, позвольте мне выразить восхищение вашей музыкой! — Он протягивает ей вручную собранный букет: несколько крупных алых лилий, связанных кремовой лентой. — Я пытался подобрать цветы к вашим волосам… И глазам. Этот взгляд очаровывает его ещё больше, словно на него ласково смотрят ангел и демон. Голубой глаз обрамляет крупное родимое пятно, из-за чего он ещё ярче выделяется. Вблизи это лицо ещё прекраснее, даже небольшие морщинки его не портят. Он зависает, любуясь, бесстыдно пялясь в эти глаза и, кажется, постепенно теряя голову. Рано. — О, спасибо, — её хрипловатый голос возвращает его на землю. — Меня так никто не благодарил так, как вы. — Разве? — Позвольте. — Она смеётся и достаёт сигарету. Щёлкает зажигалкой, от чего у Сибрена бегут по спине мурашки. Затянувшись и медленно выдохнув облачко дыма, поясняет: — Вы словно нарочно караулите меня после моих… назовём это концертами и вручаете букет раз за разом всё лучше. Я вам так интересна? — Да, — Сибрен старается осторожно подбирать слова и врать при этом как можно меньше. — Ваша музыка каждый раз словно уносит меня в другой мир. Я восхищён вашим творчеством, леди… О, простите, до сих пор не знаю вашего имени. — Мойра, — она улыбается уголками губ. — И я хотела бы узнать имя своего единственного поклонника. — Сибрен, — язык слабо его слушается. — Де Койпер. Надеюсь, вы сплетёте нашему знакомству потрясающую судьбу. Мгновение она недоумённо на него смотрит, а потом заливается хриплым смехом. — Столь необычных комплиментов мне ещё не делали. Продолжим наше знакомство в более приятной обстановке? — О, да, конечно. — Перед ней он теряется, словно подросток, стараясь не отвлекаться на зудящие клыки. И этот горьковатый запах… В носу зудит и он тихо чихает. — Что, простудились уже? — В её глазах пляшут весёлые огоньки. — Тут неподалёку есть кофейня… — Понял желание прекрасной дамы, — он полушутливо кланяется ей и протягивает затянутую в белую перчатку ладонь. — Ведите меня, леди Мойра. Они петляют по узким улочкам минут пятнадцать. Сибрен несёт свой же букет, глупо усмехаясь: рыжая забыла очередной чехол в одном из баров. Как обычно. Они заходят в маленькую, на четыре стола кофейню, и Мойра, отпустив его руку, салютует бариста скрипкой, держа её за гриф, тот приветливо машет в ответ. — Мне как обычно. — Она кладёт на стойку пару евро и оборачивается в сторону Сибрена. — А вы чего изволите, мистер Сибрен? — Мне… — Он замирает, смотря на меню, начерченное мелом на грифельной доске. Он не пил и не ел почти с самого момента обращения. Во-первых, вкуса не чувствовалось, а во-вторых, через пару часов вся еда выходила обратно. — Эспрессо? — Сибрен пугливо замирает в ожидании раската смеха. Тишина. Он незаметно выдыхает — пронесло. Достаёт чудом завалявшуюся в карманах пиджака мелочь и, не пересчитывая, кладёт на стойку. Бариста, забрав монетки, понятливо кивает и уходит готовить заказ. Брошенный Мойрой клетчатый берет мягко приземляется на столик, а скрипка впихивается в освободившуюся ладонь Сибрена. Мужчина аккуратно садится на стул в углу, подальше от окна, призывно манящего ночной темнотой. А то зубы так и чешутся… Мойра со стуком ставит две одинаково маленькие чашки кофе на стол. Себе придвигает ту, в которой плавает небольшой ломтик лимона. — Итак… — Она хитро, по-лисьи смотрит на него, а чашку держит, кажется, одними кончиками пальцев. — Расскажите немного о себе, мистер Сибрен. Откуда вы? Их разговор теряется для него в сладостном тумане, а уж когда она, разгорячённая спором, хватается за смычок… Он лишь зачарованно выдыхает, когда скрипка начинает петь, а бариста, видимо, привыкший к таким внезапным концертам, облокачивается на стойку. Мойра играет что-то весёлое, такое… живое, что Сибрену кажется, что кровь в его жилах снова потекла. Проскакивает крамольная мысль: а что если она слишком хороша для его оркестра?***
— Цветёшь и пахнешь, Сибрен-дорогуша. — Оливия болтает ногами, сидя на подоконнике его квартиры. — Неужели та рыжая настолько очаровала тебя, что твоё неживое сердечко забилось в ритме джиги? Он не отвечает, лишь мечтательно смотрит на потолок, а в ушах отзвуком раздаётся её музыка. — Завязывай с этим. — Острые ногти, выкрашенные в безбожно яркий розовый, выбивают на подоконнике рваный ритм. — Ты же понимаешь, что мы людей или едим, или игнорируем? Мы в них не влюб-ля-ем-ся, слышишь? Слышишь?! — Она резко ударяет ладонью по пластику, вырывая Сибрена из сладкой неги. — Решай с этим! — Оливия, хватит, пожалуйста. — Он умоляюще смотрит на неё. — Я знаю, не тревожь мне душу. — У, ты даже не представляешь, сколько лет я уже Оливия, — она заливисто хохочет, чуть не падая из окна. — Графиня меня обратила… — девушка дурашливо загибает пальцы, считая года. — Пятьдесят семь лет тому назад. Мне было двадцать лет, я была молода, наивна и в моей голове не было ничего, кроме её лица и тела… — А когда она тебя обратила, любовь мгновенно прошла, и теперь вы ежедневно цапаетесь. Оливия надувает губы, выкрашенные фиолетовой помадой, и демонстративно поворачивается к нему спиной. Сибрен косится на татуировку, идущую прямо по позвоночнику, и лишь вздыхает. Девушка обиженно сидит с минуту, потом резко разворачивается и уходит к нему на кухню. Хлопает дверца холодильника. — А у тебя есть что-нибудь, кроме третьей отрицательной? — голос звучит возмущённо. — Поищи, — вяло отзывается он. Назло Оливии он включает на дышащем на ладан компьютере её музыку. Соседи не возмутятся — их давно нет. Девушка лишь шипит и, держа в зубах пакет с кровью, выпрыгивает из окна. Сибрен спокоен: второй этаж, не разобьётся. — Хэээээй, Сибрен! — знакомый, чуть хрипловатый голос раздаётся с улицы. — Да?.. — завороженно отзывается он и подходит к окну. — Зачем вы пришли, леди Мойра? — Я хочу тебе сыграть. От такого заявления он чуть не вываливается из окна. Сердце, кажется, дёрнулось в груди, но ему лишь кажется. Схватив для вида тяжёлое пальто, он стрелой слетает по лестнице. Она уже достала скрипку, а раскрытый чехол лежит у её ног, показывая беззащитное красное нутро. Еле слышно взрыкнув, он отводит от него взгляд. Через секунду пустую улицу заполняет музыка, и мир перед его глазами плывёт, оставляя лишь пламя волос. Кажется, что оно по-настоящему горит, маня его душу, словно мотылька. — Нравится? — Она гордо смотрит на него снизу вверх, опустив руку со смычком вниз. — Очень. — Он быстро облизывает пересохшие губы. — Но, боюсь, я не узнаю мастера… — И не должен. — Мойра делает шаг вперёд, оказываясь неожиданно близко к нему. Запах дурманит его чуть меньше, чем её музыка. — Я этот мастер. — Музыка вашего исполнения прекрасна, — Сибрен еле слышно шепчет, смотря в разноцветные глаза. — И вы тоже. В эту секунду он благодарит ставшее безумно острым зрение: даже во тьме улицы можно различить слегка покрасневшие щёки женщины. Взгляд сам собой соскальзывает на шею, туда, где несёт отдающую железом, но безмерно сладкую кровь сонная артерия. Верхняя челюсть зудит до невозможности, но ситуация разрешается просто: на шею ему ложится прохладная рука, зажатый в ладони смычок хлопает по плечу, а губ нежно касаются чужие, тонкие и пронзительно пахнущие сигаретами. Он ошеломлённо замирает, не в силах сделать хоть что-то. Она целует его, неуверенно, совсем по-девичьи, а он и пошевелиться не может. Мойра тихо ойкает и медленно отстраняется. — Ваши зубы… — Она наклоняет голову набок, искоса смотря на него. В глазах нет ни страха, ни отвращения, лишь искорки интереса. — А в консерватории не были против, что ты сделал подобное? — О, не в рот же они мне смотрели, — он громко смеётся, наверное, даже слишком громко. Но она подхватывает. — Ни разу не замечала следов твоей бурной молодости, Сибрен. Она ещё раз целует его, в этот раз уже напористее. Мужчина остаётся в полной растерянности, замерев подобно статуе. Слуха осторожно касается слишком тихий для человеческого уха шелест, и он успевает подхватить начавший падать берет с отклонённой рыжей головы. И, преисполнившись уверенности от соприкосновения с тканью, окрашенной болотной шотландкой, осторожно возвращает ей поцелуй, стараясь не поцарапать отросшими клыками тонкие губы. Он будто ощущает, как в груди бьётся живое сердце, когда Мойра обнимает его, прижимаясь всем худым телом. Благородное дерево скрипки касается его спины, и в такой момент он хочет лишь, чтобы время остановило свой бег. Застыть в вечности вместе с прекраснейшей женщиной всей его жизни — что может быть лучше? Губ мужчины касается самый кончик горячего (по сравнению с самим Сибреном) и влажного языка: Мойра пробует осторожно, словно спрашивая разрешения, и, не получив видимого отказа, лишь смелеет. Не осознавая опасности, она трогает языком один из клыков, и мужчина, внутренне взвыв, резко отстраняется от неё. — Чувствительные зубы, — он выпаливает первое, что пришло в голову, и отводит взгляд. — Да вы же дрожите, леди Мойра! Он аккуратно накидывает ей на плечи своё пальто, в котором она моментально тонет. Не слушая возражений, убирает и скрипку, и смычок в футляр. И, весело хмыкнув, надевает ей на голову берет. — Вы прекрасны. — Он не может сдержать улыбки: в его одежде она ещё больше похожа то ли на нахохленную певчую птичку, то ли на прелестное дитя, забравшееся в гардероб родителей. — Позвольте довести вас до вашего дома: не пристало леди ходить в это время одной. Он быстро касается губами её щеки, с детским восторгом подмечая россыпь веснушек, и сразу же берёт её под руку. Адрес он ясно помнит. — Надеюсь, вскоре я смогу познакомить вас со своим оркестром. — Внутри от этих слов у него разливается волна тепла. — Ваша скрипка станет там прекрасным дополнением. — Намекаете на приём к вам на работу? — Она пристально смотрит на него, но сразу же улыбается, прижимая к себе футляр со скрипкой. — Можно сказать и так. — В его ушах звучит та музыка, и Сибрен трясёт головой, стараясь как-то заглушить её. — Нам как раз не хватает одной скрипки. — Я не настолько хороша для вас. — Мойра усмехается. — Даже консерваторию не заканчивала… — В вашей м-музыке есть душа… — Он выдыхает, а мелодия самого космоса играет громче, заглушая весь мир. — А классику можно подучить. Кажется, клыки сейчас проколют нижнюю губу. Сибрен отворачивается, «любуясь» немногочисленными сияющими неоном вывесками. Кричащие, броские… При нём такого не было. Бесят. По ощущениям обжигают не хуже солнца. Он поправляет очки кончиком указательного пальца. Они не сползли, но чем-то хочется занять неловкую паузу. — Всё в порядке, Сибрен? — Он резко дёргается от звука её голоса. Ему показалось, или в её голосе прозвучало сочувствие? Показалось, должно быть. — Да. — «Нет!» Музыка почти заглушает её голос, звучит требовательно, но идеально… Почти. Не хватает пронзительных нот скрипки. Одной конкретной скрипки. — Просто задумался. — Над чем? — она касается своей рукой, такой хрупкой и тёплой, его плеча. — Музыка? — Музыка, да… — Мелодия гремит, а кончики клыков погружаются в неживую плоть. Прокусил всё-таки. Доведя её до дома, Сибрен позорно сбегает, закрывая рот ладонью в белой перчатке. Музыка оглушает, не даёт внятно соображать. Мужчина мечется, словно в бреду, жадно нюхает воздух, пытаясь учуять хоть кого-нибудь… Вот оно. — Вам плохо? — крупная ладонь ложится на плечо и слегка его сжимает, не давая одуревшему Сибрену упасть. — Посмотрите на меня. — Я слышу… — он невнятно бормочет. Верхняя десна пульсирует в такт оглушающей музыке космоса. Мёртвой хваткой он сжимает плечо его сегодняшнего ужина, и, кажется, рвёт его куртку. — Песнь Вселенной! Он вскидывает голову, заставляя внезапного прохожего отшатнутся от алого голодного отблеска, отражённого очками, и с силой бьёт его в солнечное сплетение. После того, как он впивается в мощную шею, мир вспыхивает алым и тут же меркнет окончательно.***
После каждой жертвы, после очередной песни, которую играет ему сама Вселенная, он долго отлёживается в крохотной квартире. Пребывая в состоянии трупа, коим, собственно, и является, он почти не ощущает окружающий мир. Клонит в сон: долгий, без сновидений, изредка вспыхивающий пронзительно-ярким пламенем. Не только он пьёт живую кровь, все они. Графиня заманивает жертву к себе, словно в паутину, и безукоризненно осушает несчастного, не проливая лишней капли. Габриэль питается на улицах, грязно и неаккуратно, оставляя после себя только кучу мяса. Оливия совмещает в себе оба этих варианта, предпочитая есть дома, а потом долго слизывать капли крови с плитки, зеркала и ванной. А как бы это делала она?.. Сибрен в очередной раз облизывает губы, словно пытаясь ощутить сладковатую, с металлическим привкусом кровь. Ужин давно не был настолько удачным, хотя… Он вспоминает Мойру. Как она? Должно быть, обиделась на него — быстро исчез, никак не извинился потом, ещё и старое пальто скинул. Даже будучи живым, он плохо сходился с людьми, а уж в своей нежизни и подавно. Сибрен смотрит алеющими глазами сквозь щёлочки век в потолок, неожиданно чётко видя каждую трещинку на нём. Очки мёртвым грузом лежат на тумбочке. После обращения они перестали быть нужны, но Сибрен всё равно носил их. По привычке. Дверь поскрипывает, и тело движется быстрее, чем может сообразить уставший мозг. Сибрен замирает, вцепившись пальцами в косяк, и принюхивается, стараясь ощутить чужой запах. Сигаретный дым, крепкий кофе… лак для дерева, канифоль. Мойра. Мужчина внутренне воет, а ветхий косяк скрипит под пальцами: как не вовремя! Тихие шаги в коридоре. Всё ближе и ближе. — Добрый… — он не говорит, не может вспомнить, какая сейчас часть дня. — Простите, я немного приболел и теряюсь во времени. — День. — Она смотрит на него этими пронзительными разноцветными глазами. — Ты не выходил на связь столько времени, что я начала волноваться. Заварить тебе чай? Кофе? — Нет. — Тогда… — Мойра щурится, смотря в его глазах. Слишком красные, слишком нечеловеческие. — Сними линзы. Это тебе сейчас вредно. — Что снять?.. Она не слышит вопроса, уже пройдя на кухню. Он же остаётся у косяка, слишком медленно вспоминая, что недавно пополнял запасы крови. Тело рывками дёргается в сторону кухни, кое-как успевает за ним и разум. Ничего. Пока что ничего. Рыжая методично открывает шкафчики, оставшиеся от предыдущих жителей, в попытках найти… хоть что-нибудь. Аскетично живущий Сибрен никогда не заботился о том, чтобы придать квартире вид жилой, разве что под напором остальных сдался, по минимуму обставив одну из комнат. — Да что ж такое… — Она раздражённо захлопывает пустой шкафчик. — У тебя хоть что-нибудь есть? Кроме пыли. — Я в городе ем, а домой возвращаюсь только спать. — Сибрен чувствует вину, непонятно за что. — В консерватории… — Кстати о консерватории. — Она делает пару шагов к холодильнику и кладёт ладонь на ручку. — Я не смогла тебя найти ни на одном сайте. Ты не числишься нигде. А по имени Интернет выдаёт только то, что такой дирижёр пропал в конце девятнадцатого века! — Мойра вздыхает и рывком дёргает на себя дверцу. — Наверное, ошибка систе… Она замолкает, смотря на аккуратную стопку пакетов крови. Третья группа, резус отрицательный. Сибрен внутренне собирается, готовясь к прыжку. Сломать шею, если закричит. Тогда никто ничего не узнает, а его оркестр будет закончен. Работа всей его нежизни будет окончена… Но он потеряет её музыку. Она вольётся в космос и станет почти неразличима среди остальных, зато целая мелодия приобретёт идеальное звучание. Сможет ли он этим пожертвовать? Они оба молчат. Мойра смотрит с ничего не выражающим лицом в холодильник, он смотрит на неё. Пауза затягивается, становясь всё более неловкой. — Д-допустим. — Тишину нарушает Мойра, захлопывая холодильник. — Я пожалуй, пойду, мне ещё пьесы на сегодня разучить надо… И цветы полить. Какой-то такой реакции он и ожидал. Сибрен, подгадав момент, хватает её за воротник рубашки. Руки боится трогать: если повредит, музыки точно не будет. Никакой и никогда. — Нет. — Его речь звучит немного невнятно из-за клыков, ещё не принявших человеческие размеры, и языка, двигающегося кое-как. — Я не могу вас отпустить. Кодекс «Клыка» не позволит. — Кодекс чего? — Она останавливается. Выжидает момент или согласна хотя бы поговорить?.. Сибрен всей душой надеется на второе. — Нашего маленького клуба по интересам. — За воротник он оттаскивает её к табуретке, покрытой слоем пыли. Поняв тонкий намёк, она садится. Подвинув вторую, он садится рядом, аккуратно берёт её за руку. Просто держит… пока что. — Мы ещё встречаемся, да. Но нас мало. — Сколько? — Она спокойно смотрит прямо ему в глаза. — Со мной — четверо. — Сибрен отвечает, потому что знает — живой она точно не уйдёт. Или станет частью оркестра, или такой же, как и они. — Двое мужчин и две женщины. — Ясно. — Мойра смотрит ему в рот, сравнивая его клыки со своими. Лицом не меняется, когда видит, что его намного длиннее. И очередная пауза. Ему неловко под этим спокойным взглядом, но по биению пульса на запястье он чувствует, как она напугана. Это успокаивает… по какой-то причине. — И что теперь? — Я не могу выпустить вас отсюда живой. Надо с этим что-то сделать. — Почему я не могу остаться живой? — В её глазах проскакивает страх. — Я никому не скажу. Я ничего не смогу вам сделать, вы же бессмертны… — Он громко смеётся, заставляя её дёрнуться. — Что я сказала? — Человеческая глупость не знает границ. Мы мало чем отличаемся от людей. — Он останавливает свой взгляд на её сонной артерии. Так проще. — И вы с высокой долей вероятности расскажете. В пьяном забытьи, партнёру на одну ночь или доверите секрет другу. — Он чувствует на себе возмущённый взгляд и усмехается. — Или пойдёте ко властям и скажете, что знаете тех убийц, которые изредка выходят на улицы. — Так это?.. — Она ойкает от того, что пальцы на её запястье сжимаются крепче. — Да. В основном, конечно, один из нас, но все мы этим грешим. — Именно поэтому этих убийц не могут найти. — Она вздыхает и чуть шевелит пальцами. — Ясно. Ты убьёшь меня? — Не сейчас. Я же обещал представить вас своему оркестру. Первые осторожные аккорды звучат в его голове, когда он стягивает её с табуретки, роняя мебель на пол. Он тащит её легко, словно она почти ничего не весит. Второй рукой он подхватывает чёрный зонт-трость, стоящий у порога. — Я чрезмерно быстро обгораю под лучами солнца, — отвечает он на её немой вопрос. — Даже когда оно еле светит в пасмурные дни. До своего места он ведёт её, приобняв за талию. Зонтик в его руке раскрыт, заслоняя их от косых тусклых лучей. Мойра словно своего ребёнка прижимает к груди чехол со скрипкой. Сибрен знает, что у неё должен был быть концерт… Но он, скорее всего, уже не состоится. Старый концертный зал. Рыжие брови удивлённо поднимаются, однако он ведёт её мимо, к небольшой пристройке. Репетиционный зал. Место, где правит его оркестр. Она вроде что-то говорит, но он не слышит: музыка заглушает всё, даже её голос. До этого она никогда не была такой сильной… Но стоит ему переступить порожек и закрыть зонт, как музыка сразу же стихает. — Добро пожаловать. — Как же жалко звучит для него его же голос! — Они же… — Она неуверенно отходит от него, замершего около входа. Прищурившись, присматривается к лицу хрупкой виолончелистки, касается кожи странного оттенка… И отпрыгивает, словно ужаленная. — Они же мертвы! Все, до единого! — Тише, тише. — Он с лёгким трепетом придерживает её за плечи, не давая пройти к двери. — Они играют чудесную музыку… Хоть иногда и фальшивят! — Сибрен грозит пальцем сразу поникшему флейтисту. Или просто игра света на застывшем бескровном лице? Эта мысль нова, но проскакивает в его голове стремительно, не задерживаясь. Он слышит слабые перешёптывания, музыканты косятся на стоящую рядом с ним Мойру, но не встают поприветствовать. Пока что не встают. — Леди Мойра, — он негромко зовёт её, но в зале тут же повисает давящая на уши тишина. — Сыграйте нам что-нибудь, прошу вас. Она смотрит на него загнанным зверем, но подходит, достаёт скрипку из футляра. Руки дрожат, и инструмент не поёт, а визжит, словно его режут. — Леди Мойра! — поражённо выдыхает он. — Нет-нет, всё не так. Давайте… Он замолкает, вслушиваясь в еле слышные переливы арфы. Леди Чжоу своими полными пальчиками перебирает струны, заставляя их томительно-щемяще петь. Они просто требуют себе аккомпанемента… — Слышите, леди Мойра? — Он поворачивается к ней, еле сдерживая радость. — Наша прелестная арфистка решила помочь с вашей небольшой проблемой. Не соблаговолите ли… Рыжая, не мигая, смотрит в угол, туда, откуда Сибрен и слышит арфу. Он поворачивается за ней, но внимание обращает лишь на порхающие