praise me

Когда Юнги и Чимин знакомятся, это не кажется судьбоносным явлением вселенского значения, но есть в этом какая-то межгалактическая искра. Стоило бы, безусловно, задаться вопросом, почему эта искра не подняла хоть сколько-нибудь стоящий резонанс у учёных или, ну хотя бы, прохожих. Мин, конечно, не ставит этот вопрос в графу «приоритетный», у него на данный момент графа забита пресловутым, но очень важным «сложно ли Чимину поддерживать этот розовый на волосах?», потому что Юнги заебался уже хотя бы с синими прядками, которые ему были как десяток домашних животных: ближе, чем родной брат (они буквально у него на голове). Со временем, конечно, и ежу становится понятно, что желаемого резонанса быть просто не могло — искра, хоть и планетарная, но вселенная всего лишь юнгиевская. И пусть, думает Юнги, пусть она не для всех, она скорее для него одного и от того ещё ценнее. А ещё, она для Чимина тоже. И это достаточный резонанс на самом деле. Резонанс отличный, и искра яркая, поэтому через месяц после знакомства Чимин — парень Юнги, а Юнги — котик Чимина, хотя Мин никогда не перестанет плеваться с этого. Возможно — вероятнее всего — Пак чисто из вредности представляет своего! на минуточку! хёна своим милым котёночком, а потом плюхается ему на колени и ластится — ну прям усатый когтистый и полосатый, никаких ушей и хвоста не надо. Хотя и для старшего это прозвище оправдано с гарантией в три сотни процентов, но у него просто лицо такое — кошачье. Не то, чтобы загоны с раздвоенной губой или нос хуже, чем у лорда Гаррипоттерского, просто принять пришлось и довольно давно, от сравнения с домашним любимцем его разве что хороший пластический хирург спасёт. Ничего, на самом деле, не поделаешь, да и жить не особенно то мешает. В случае с Чимином так вообще, за ушком почешет, посмеиваясь, с волосами заиграется и Юнги, подкинув лапки, мурчит в июле ярче марта. Скорость света, научно доказано, выше любой другой скорости, а потому и отношения с Чимином летят по бескрайнему потоку сознания Юнги, будто звездолёты из космической новеллы, чтобы звёзды, при набирании скорости, превращались в полосы света, типа, пусть, это нихера не научно, у нас можно, у нас любовь и мы почти съехались через два месяца. Почти — это потому, что для отношений с большой буквы Вместе, не хватает нескольких важных и не очень деталей, но космолёт движется, звёздочки плывут, а отношения даже не планируют хоть слегка притормозить. Последний рубеж остаётся позади и Юнги попутно, вместе с рубежом, раздумывает, будут ли они ходить в круглосуточный ларёк или в общий холодильник придётся привыкать закупаться в супермаркете через три квартала. Супермаркет — решает Юнги, когда Чимин седлает его, полностью обнажённого. Надо будет оформить у них накопительную скидочную карту, решает так же он, когда чувствует, что сейчас взорвётся стоном-спермой-оргазмом-желанием восхищаться чёртовым Чимином, который если не Бог, то Иисус уж точно. Юнги говорит — «Как ты хорош, чёрт возьми», следом выстанывает — «Самый, блять, лучший», добивает ещё — «В тебе так хорошо. Такой прекрасный». И Чимин стонет высоко и надрывно, кончает с именем Мина на губах, заливает себе живот и почти вырубается, изогнувшись, чтобы улечься на Юнги и не утруждаться выпустить его из себя. Кинк, понимает Мин. У его парня нашёлся отличный кинк. Кинк на похвалу. Хвалите Чимина, чтобы он так охерительно стонал и выгибался, ему это очень к лицу. Время спустя, Юнги не поднимает тему проскочившего ему на глаза момента, хотя успешно им пользуется. Просто потому, что кинк это вещь, о которой, по мнению Юнги, говорят либо никогда, либо один раз, в определённом контексте. Просто, «чтобы кончить, мне нужно, чтобы меня хлестанули по лицу тридцать четыре с половиной раза, три полных раза дёрнули за левое яйцо и по моей отмашке назвали Миссис Норис в самом конце, потому что я бы с бо́льшим желанием трахался не с тобой, а Филч чертовски горяч…» не кажется Мину чем-то, что подлежит обсуждению. Оно просто есть, о чём говорить вообще. И да, Юнги, безусловно утрировал. Никому не понравится, когда их три полных раза дёрнут за левое. По сути дела (жизни с Чимином), знаний о младшем, его вкусах, привычках, повадках и о нескольких всплывших совершенно случайно новых интригующих предпочтениях становится больше с каждым днём или даже секундой, потому что космолёт летит, топлива дохера и миллилитром больше, а Чимин, оказывается, как Шрек из мультика далёкого детства — по натуре своей просто лук. Новый день — новый слой — новые подробности. Чимин хейтит спать по ночам, ну, потому что бесит его пропускать тёмное время суток. То ли дело засыпать дофига за рассветом, а просыпаться под сумерки, когда оранжевые лучи хреначат в глаза и он с недовольными рычаниями задергивает шторы. Порой, в Юнги просыпается юный экспериментатор и, ради прикола, он размышляет, если убрать все возможные факторы, которые могут разбудить Чимина (долбануть в комнате звукоизоляцию на все сто и плотно-плотно задернуть шторы, для начала) проснётся ли он вообще. Безусловно, Мин и сам та ещё совиная задница, но даже ему иногда приходят мысли о восстановлении режима, тогда он тяжело и сонно выползает на улицу в белый день. Но Чимин — нет. Сколько они живут вместе (почти полгода) Пак ни разу не сунул носа на улицу днём, редко даже не появляясь на глаза людям, стабильно припирающимся к ним в квартиру за каким-то чёртом. Ходят все: от гиперактивного Сокджина и до социофоба Чонгука, которого за надобностью из дома не вытащишь, а как прийти и Юнги мозг повыносить, так он самая лучшая Джинова подружка-болтушка. Они, по каким-то абсолютно неведомым науке причинам, вроде как, их с Чимином друзья, так что Юнги их исправно терпит и почти не материт, только если они начинают вещать слишком громко и будят ему Чиминни, который два часа как заснул, дайте блять человеку поспать, а то Мин вас всех покусает нахер. Покусает нахер и пойдёт обнимать Чиминни, пока он будет ворчать и засыпать. Такое уже было и огрёб тогда Тэхён, а Намджун разруливал конфликты. Он же, самый, как оказалось, развитый не по годам, понял с первого раза и днём приходил только по смертельно важным делам, вроде отвезите христа ради в травм-пункт, руку расхерачил так, что зашивать надо. И в тот раз, к слову, даже Чимин без лишних рычаний подскочил и возглавил спасательную операцию, в итоге которой у Намджуна на ладони семь швов, рубашка Юнги вся в его крови, Пак выглядит так, будто это ему переливание нужно, а Сокджиновому шилу на левом бедре находят применение и он отваливает от Миновой головы на весь процесс заживления руки, носясь с Джуном так, будто он ему сын родной. Юнги отдыхает от воплей, укладывая Чиминни спать, а тот посапывает ему в плечико с идеей основать брачное агентство, потому что такой дар нельзя прогуливать впустую. Ещё Чимин очень деятельный. Особенно в три часа утра/ночи, когда нормальным людям хочется только спать без задней мысли. Вот Юнги поспал пару спокойных ночей, а Пак устроил капитальную перестановку и за ночь между субботой и воскресеньем повыкидывал половину кухонной утвари и заказал новые шкафы из мерзкой Икеи, чтобы беленькие были, а не ублюдские розовые. Когда Мин у него интересуется, с чего его вообще переклинило, так он просто свечки декоративные в ванную выбирал, а каталог ему мыльницу предложил, и оно как-то само. В оправдание — ему было скучно и не будь его котёнок в спячке, так этого бы не произошло. Свечки, к слову, он не выбрал и Юнги сбил себе режим снова, потому что, ну, у них серьёзные отношения, такие решения принимают вместе и между воскресеньем и понедельником они сначала выбрали массивные серые без всяких украшений, потому что в ванной нужен минимализм, а потом прям в этой ванне и трахнулись, пока решали, как их будут расставлять. Места там, конечно, маловато, но в тесноте, как говорится, да не в обиде, а они оба маленькие и компактные. Как итог, Чимин спит днём и действует ночью, а значит и его Юнги тоже: игнорирует людей днём и поддерживающе кивает на все цвета наволочек, которые они выбирают. Так, кстати, вполне себе зашибись. Телефоны выключают, звонок на двери у них просто не работает, а пароль от квартиры доверили только Намджуну, как любимчику, и пометили графой «смертельно секретно, проболтаешься и Мин Юнги съест твой любимый мизинец на правой ноге». И на самом деле, кто такой Юнги, чтобы жаловаться, если по факту, они оба могут работать ночами: Юнги — писать курсачи да рефераты ленивым студентикам, а Чимину кроме микрофона и ноута, для его войс-команды озвучки анимешек ничего и не надо. Войс-команда — это один Чимин, чтобы вы понимали. Иногда ещё Юнги издаёт звуки лежащих камней и мёртвых чаек, и Пак говорит, что у него в озвучке большое будущее, и его Юни-нюни такой талантливый, что у Чимина всё потекло. Ещё Юни-нюни помогает со сводкой, когда у Мини-Чимини рябит в глазах от мелькающих китайских гей-мультиков, он молча тыкает пальчиками по кнопочкам и также молча соглашается с тем, что его мама, храни бог эту прекрасную женщину, его не для этого растила. И всё-таки, все дороги жизни с Чимином (прекрасной жизни с Чимином) вели ко множеству счастливых моментов, включая отличное времяпрепровождение, которое включало слова «смазка», «растяжка», «член», «шикарная задница» и бесспорно любимое «принеси крем, я жопу об ковёр стёр», как и во всех сопливых романах. А это отличное времяпрепровождение вело к тому, как сильно Юнги любил этот просто прекрасный пунктик Чиминни на похвалу и заботу о нём. Даже пусть, по началу, это можно было сравнить с собакой, которая писалась от радости со слов «хороший мальчик», ассоциация быстро сошла на нет, потому что Чимин, ну, он, как минимум не писался, а просто восхитительно кончал, а, как максимум, был слишком сексуален, чтобы быть собакой, а Юнги не зоофил. Да и, со временем, всё чаще он ловил себя на мысли, что это у него кромешный кинк на «похвалить Чиминни» похлеще самого Чиминни. И всё было прекрасно, пока Сокджин (Юнги всегда знал, что от него надо нахер избавляться) не ляпнул какое-то высокопсихологическое дерьмо, пока пускал слюни на Намджуна завязывающего шнурки и улыбающегося сонному Чимину, потому что всего шесть вечера на дворе, ему ещё положено пара часов счастливых храпелок с Юни-нюни, но нет же. — Ты знал, что кинки у людей обусловлены либо детскими травмами, либо ещё какой-то хернёй, я не помню? — промурлыкал он и всхлипнул, когда Джун крепко захерачил на кроссовке кривоватый бантик. — Я в детстве сто лет не умел завязывать узлы, а шнурки мама или хён завязывали. Теперь я тащусь по шибари и презираю твои мерзкие пальцы. — Что тебе мои пальцы сделали? — Они узловатые, — улыбнулся Сокджин. Затем он бросил презрительный взгляд на ладонь Мина, обёрнутую вокруг чашки и поморщился. — Как насмешка. — Большей херни я в жизни не слышал, — брыкнул тогда Юнги. — Ты просто долбанутый фетишист, а Намджун три года надрачивал на сёдзе-мангу и нахватался всякого дерьма. — Какой ты грубый Юнги-я. — Отвали, хён, меня выворачивает от подробностей ваших потрахушек. Намджун мне как сын. Сокджин странно заскрипел прежде, чем засмеяться в голос: — Тогда я буду звать тебя дедушкой. Юнги изобразил рвотный позыв в ту же минуту, как до него дошло это генеалогическое наследование и сбежал от Сокджиновых откровенностей куда-нибудь в Канаду. Хён сказал херню, и оно хернёй и остаётся, но осадочек от слов катается по звездолёту, бороздящему вселенную Мин Юнги, мелкой пылью и, по факту, ничего не меняет, но внимание определённо привлекает. И если морские узлы, которые Намджун там вяжет из-за того, что в детстве Джин страдал кретинизмом (вероятно, нихера не изменилось) не привлекали Мина от слова «отвали», то в случае его Мини-Чиминни зерно интереса было посеяно. В действительности Юнги не приходилось задумываться о природе всех этих пристрастий и фетишей, о которых он когда-либо узнавал, но всё, что касалось Чимина волновало его и было первостепенно. Интерес подгорал, но Мин ничего с этим не делал, просто чуть больше размышлял и интересовался. Некие просветы разъяснений появились немногим позже, когда они, охереть в какую рань выбрались из дома впервые за три месяца. На дворе стояло пять вечера, Чимину пришлось встать в половину четвёртого, чтобы привести себя в божеский вид (потому что Юнги давно запретил ему выёбываться сидя дома, он любил его заспанную кошачью попу сильнее всего на свете, а начищенная до блеска и приправленная макияжем мордашка ему, культурно говоря, не всралась), и они вышли на тусовочное рандеву, вчехлённые в парные лонгсливы расцветки флага гетеросексуальных зануд, потому что Чимин обожал сатиру касаемую его жизненной (гей)позиции, а гет-флаг на, держащихся за руку, сахарных мальчиках был просто вышкой. С этим даже Юнги, и так согласный на всё, был поддерживающе согласен. Так что они долбили текилу санрайз и целовались на каждый пойманный осуждающий взгляд. Проще говоря, они целовались в среднем раз в три с половиной минуты, и всем было зашибись. — Иногда я задаюсь вопросом, как вы умудрились сойтись, — пробулькал ближе к вечеру Тэхён, пытаясь сделать серьёзное лицо. — Мне больше интересно, — Юнги откинулся головой на Чиминово плечо, с неким восторгом принюхиваясь к нему, — как мы вообще познакомились, если он не выходит на улицу днём. — Я просто Бэтмен, — хихикнул Пак и снова глотнул текилы. — Будем честными, ты хикка, — Намджун развёл руками, и даже Мин на это кивнул. — Ещё похлеще меня. — У меня хотя бы нет дакимакуры с Себастьяном, — заглушая бокалом ворчание, Чимин надул губы и фыркнул в сторону Кима. Он же, оставаясь абсолютно невозмутимым, кивнул. — И у меня её сейчас нет, — объяснил Джун. — Сокджин выкинул всё. — А нехрен. — Лаконично, хён, — закатив глаза, Юнги поднял большие пальцы вверх и вдруг заставил подняться. — Кого хён будет выгуливать в этот раз, м? Тэхён, пойдем, воздухом подышишь, пока я покурю. — Бегу, — Ким тут же радостно отозвался и ломанулся к выходу, мелко семеня за опьяневшим Мином в ночную прохладу. — Дашь мне? — Только по лицу. — Я про сигарету. — А я про Чимина, — хмыкает Юнги. — Я уяснил, дать тебе, конкретно я, могу только по лицу. — Вы злые, — беззлобно бросает младший, с ногами запрыгивая на парапет, усыпанный странными и непривлекательными пятнами. — Ваша квартира, как змеиная яма. Плюётесь ядом и к вам никто не хочет. — Первое, спасибо за комплимент, — мягко выпуская тяжелый дым вверх, Мин изобразил ленивый реверанс и тут же потушил окурок, отшвыривая в мусорку. — Второе, попробуй сказать это не мне. — Я не могу обижать Тиминни, — капризно тянет Тэ, — его нужно только любить и хвалить. — Это почему это? — Ну, хён, мы должны компенсировать обделённость вниманием и теплом в семье, чтобы минимизировать последствия детских травм и недолюбленности. — Куда Намджун написал тебе это? На руку? — Хён, я, между прочим, на детского логопеда учусь. У нас много часов психологии, — с напускной обидой объясняет Тэхён, на самом деле не обижаясь. — Особенно детской. Вот тебе и детские комплексы, зияет в голове противным Сокджиновым скрипом. — И что, ставишь Чимину СДВГ*? — Ну, хён, это же не о том, — Юнги со вздохом закатывает глаза, — я не терапевт, я диагнозы не ставлю, — отнекивается младший. — Просто Тиминни нужно больше внимания и заботы. Ты ведь заботишься о нём, Ворчливая капуста хён? — Хватит давать людям странные прозвища, — Юнги показательно морщится и отворачивается, закуривая вторую. — Тебе не нравится капуста? — Мне не нравится «Тиминни» — передразнивает Мин. — Только мне можно так его звать. — Ворчливая ты капуста, хён. — Раз начал говорить, уж объясни, что у Тиминни за детские травмы, мистер логопед. — Спроси Китайскую ящерицу хёна, — выхватывая сигарету, стлевшую наполовину, Тэ тушит её и выкидывает в мусорку, втягивая Юнги в здание. — Матерь, а это кто? — Намжунни-хён, конечно. Он миленький, и я был бы рад с ним жить. Намжунни Китайская ящерица хён выглядит удивлённым, когда, под утро, пока они пешочком возвращаются домой, тусуясь двумя несуразными парочками, имея ввиду два вялых мешка (Наму и Юни) и двух шальных императриц (Тиминни и СокиСоки), Юнги спрашивает его, что такого в детстве Чимина заставляет ХёниТэхёни грустить. Ким бурчит, мол, ты что, не знаешь? А потом излагает кратко, но доходчиво. Так и так, родители требовательные, и по факту оба не особо семейные. Растили Чимина в строгости, без плюшек и помилований, наказывали жёстко, требовали много, а поощряли фактически ничем. Семейка богатая, да и всё на том. По сему, на посиделки к мама́ и папа́ лучше не рассчитывать, ни Чимина, ни, тем более, Юнги, там не ждут. К полному комплекту, два куска несгибаемого бетона, невероятно, но факт, оказались еще и гомофобами. — Полный комплект, — заключает Наму и утаскивает СокиСоки восвояси. Тиминни приветливо ждёт Юни на качельках детской площадки, пересчитывая небольшие камушки под своими вансами, считая вслух себе под нос. И вот, ну не знает Юнги, что может его родителям не нравится в нём. Кусочек солнышка, побрызганый детским лаком для волос «Принцесса» (тем, что с блёстками), любящий ну просто всех и вся. Даже тех, кто не даёт ему спать в три часа дня. Можно ли быть родителем, который не гордится своим чадом? Можно ли не любить и не хвалить его? Очевидно, Чимин, хмыкнув, пожал бы плечами, спроси его Мин об этом на трезвую голову. Но, вместо этого, он садится перед качелькой и чуть покачивает заулыбавшегося Тиминни, разморённого текилой и мягким рассветом. Тот закидывает руки старшему на плечи и мягко отталкивается, раскачивая сильнее. Юнги улыбается и посылает вселенной лучи любви. — Чимин-а? — Хённ-а? — Я тебя люблю. — Я знаю, — говорит. — Я люблю тебя сильнее. Хватая холодную ладонь, Мин целует её со внутренней стороны и тыкается носом. Пак хихикает, гладит свободной рукой лохматые волосы, болтая ногами. — Ты у меня самый замечательный, самый-самый лучший. От улыбки у Чимина пропадают глаза, щёки краснеют вместе с ушами, а ладошка теплеет. Как и сердечко у Юнги. Звездолёт летит, световые полосочки тянутся, Чимин прекрасен. И любим.