***
Распахиваю глаза, тут же вскакивая. Сердце бешено стучит в груди, отдаваясь гулом в висках. Руки трясутся, сжимая тонкую сероватую ткань штанов. Дыхание понемногу приходит в норму, но дрожь не отпускает мое тело. «- Ты любишь меня?» Бархатный голосок мягко льется в моей голове, затем нежный оттенок пропадает и вот уже перед глазами картинка, где она, вся бледная, иссохшая и поникшая, смотрит на меня, истошно рыдая, и двигает посиневшими губами, словно умалишенная… «- Ты любишь меня?» Громкий стон, полный боли и отчаяния, утихает, стоило мне заткнуть себя ладонью, крепко сжав нижнюю часть лица. Боль смешалась с чувством неудовлетворенности. Тиски сжимают мое израненное сердце, впиваясь острыми шипами, разрывая тонкую кровеносную пленку, и выплеснувшая кровь вместе с потоком отчаяния заполняет всего меня. Но я возбужден. Сладострастные картины из прошлого и фрагменты из сна мельтешат перед глазами, заставляя меня ненавидеть себя все больше. Я скучаю по ее губам, по ее рукам, по ее телу. Я скучаю по ее голосу и тихому смеху. Мне хочется взглянуть в ее искрящиеся глаза цвета нежной сирени и навсегда забыться в этом легком весеннем водовороте. Но ее больше нет. И меня, кажется, тоже.***
Обжигающие лучи небесного светила пробрались в небольшое оконце, которое так никто и не зашторил. Солнце ласково проводит ими по моему лицу, в попытке собрать с него всю грусть и наконец взрасти какую никакую, но улыбку. Но все без толку. Пока рядом нет Ала, я даже пытаться не буду. Внезапный порыв ветра врывается через форточку, раскрывая настежь поскрипывающую створку. Я вздрагиваю. Шаловливый ветерок мчится вдоль углов небольшой кухоньки, изредка тревожа тонкие пряди золотистых волос, которые я так и не удосужился собрать. Передернув плечами, недовольно кривлю лицо, схватившись пальцами за уже остывшую кружку чая. За окном слышится детский смех, следом за ним и тревожный голос взрослой женщины, что просит свое дитя быть чуточку осторожнее. Я внезапно все-таки растягиваю губы в невесомой улыбке, поддавшись своим собственным воспоминаниям из детства. Сделав глоток холодного чая, встаю и шагаю к окну. За ним раскинулась детская площадка. Мы с братом снимаем квартирку в Центре, в одной многоэтажке, на втором этаже и поэтому приглядываться мне не приходится. Гляжу на свору детишек внизу, что с горящим азартом в глазах бегают друг от друга, смеются, а их родители, столпившись небольшой кучкой, о чем-то мирно беседуют, изредка поглядывая в сторону ребятни. Я вновь делаю глоток чая, вздрогнув, почувствовав, как мои плечи пробивает дрожь, а вдоль спины спешат мурашки. Чай все-таки стоило выпить сразу, горячим. Я наблюдаю за этой мирной картиной, что раскинулась передо мной, ощущая двоякое чувство внутри. Чуть дальше от площадки ловлю взглядом Альфонса, что неторопливо петлял вдоль аллеи, спрятав кого-то в своей куртке, бережно кутая и прижимая любяще к груди. Я улыбаюсь шире, уже предвкушая, какое интересное знакомство с новым членом нашей небольшой семейки меня ждет. Вместе с улыбкой в душе расцветает и неприятное чувство неправильности. Мы стремились к этому миру, к этой беззаботности, этому спокойствию. Вон же, родной брат, живые и вполне себе целые друзья, родные, размеренная жизнь, лишенная опасностей и интриг. Наконец-то. Так чего же я маюсь? Вновь знакомые картинки встают перед глазами, и я с упоением прикрываю очи, утопая в водовороте воспоминаний. «— А что будет дальше? Неотрывно гляжу вверх, разглядываю сероватый потолок, пересчитывая мелкие трещинки. Голова ее мирно покоится на моей груди, а холодные пальцы очерчивают линию от щеки до плеча. Медленно перевожу на нее взгляд, ловя нежность в глазах, столь редкую, но такую привычную. Ведь она исключительно для меня. — А чего бы ты хотела? Отводишь взгляд, прикусив губу. Я, не удержавшись, припадаю губами к девичьему лбу. — Спокойствия, мира… Да, это прежде всего, — она улыбается, подаваясь навстречу. — А еще я хочу семьи. Она нетерпеливо вскидывает подбородок и смотрит на меня долгим, требовательным взглядом. Я замялся. — Мы к этому стремимся, — я вновь уперся взглядом в потолок. — Все будет. Обещаю. Она не шевелится. Продолжает смотреть на меня, а холодные пальцы впиваются в горячую кожу на плече, заставляя меня тихо прошипеть. — И семья тоже? — с нотками истеричности проговаривает она, но тут же трясет головой и глубоко вздыхает, успокаиваясь. — Я же… Я же гомункул. — И? — Твой брат не примет меня. Да и все остальные… Я избегаю смотреть ей прямо в глаза, но стараюсь вложить в слова всю твердость своих намерений. — Ал поймет. А что до других, — я усмехаюсь, привстав на локтях, поворачиваясь к девушке, — никогда не задумывался о чужом мнении. Прерываю раздражающий поток слов еще в его зачатке, впившись в розоватые губы, что тут же горячо отвечают мне.»***
Звонкие голоса друзей оглушают меня, заставляя прятать лицо, кривя его в тени своей собственной челки. Старые знакомые из Штаба под предводительством ныне фюрера Мустанга заявились на порог нашей квартиры часам к восьми вечера, шурша пакетами из продуктового магазина, что были наполнены самой различной, но не самой полезной едой и парой банок горючих напитков. Фантик, а именно так мы назвали рыжее пушистое чудо, которое Ал нагло притащил домой, невзирая на мои вечные протесты по этому поводу, терся о мою ногу, тихо мурлыча. Риза резко пискнула от умиления, тут же поспешив к котенку. Я, натянуто улыбнувшись, пожал Мустангу руку и, не сказав более ни слова, ушел в гостиную. Веселье, как считали тут многие, было в самом разгаре, и мне приходилось подыгрывать, улыбаться и вставлять прозрачные фразы в не особо интересующий меня разговор. Пару раз я ловил на себя взгляд темных глаз, но не задерживался и тут же переводил свой взор в сторону. Я знаю, Рой хочет поговорить со мной, обсудить произошедшее, но… Мне больше нечего ему сказать. — Эд, — брат мягко тянут меня за локоть. Я, поняв, что задумался, поднимаю глаза, встречаясь с недоуменными и слегка взволнованными взглядами присутствующих. — Ты в норме? Смотрю в бледновато-зеленые глаза Ала, слегка помутневшие от волнения. А ведь он уже очень давно беспокоится обо мне. — Да, — тихо усмехнувшись, отмахиваюсь и встаю с дивана. — Простите, ребят, но я, пожалуй, к себе пойду… Тихий писк прерывает меня, а следом за ним негромкое шуршание: Фантик, забавно виляя коротким рыжим хвостом, неуклюже ступает по плотной поверхности дивана, переваливаясь с бока на бок. Растянув губы в подобии улыбки, беру Фантика на руки и, пожелав всем хорошего вечера, направляюсь к себе. Голоса позади вновь становятся громче, но я четко ощущаю, как два горячих взгляда устремлены мне в спину, провожая меня до тех пор, пока я не скрываюсь за дверью.***
Отпускаю Фантика на кровать, тот тут же спешит вперед, утыкаясь лбом в мягкую белоснежную поверхность, стараясь забраться и спрятаться под подушку. Я негромко смеюсь, присев на край кровати, легким движением руки перевернув пушистого на спину. Тот, недовольно пискнув, тут же впивается маленькими зубками в мою ладонь, тем самым только щекоча грубую кожу. — Проказник, — усмехаюсь я, вырывая руку из хватки этого звереныша, чешу его за ушком. Тот одаривает меня негромким урчанием, опустив ушко ниже, подставляясь под ласкающую его руку. — Нравится? «— Тебе нравится? — глажу ее по голове, путая пальцы в густых волосах, а затем нагибаюсь и вдыхаю сладкий запах вишни и вина. — А тебе? — она усмехается, но не шевелится, а лишь ластится, подставляясь под нежные прикосновения…» Моя улыбка медленно сползает с лица. «Привычный вишневый запах ощущается ярче, вперемешку с запахом горящей плоти, таким неприятным, режущим легкие. Искры накрывают ее тело, и она вопит, ведь огонь продолжает настигать ее…» Рука моя дернулась. Фантик это движение воспринял как вызов: он вновь впился совсем уж короткими и далеко неострыми зубками в мой палец, отчего я ойкнул. «— Ауч! — дернулся я, почувствовав укус в щеку. — Сдурела? Она смеется, сжимая мои плечи, прижимаясь к моей спине, и я таю. Злость исчезает, а до ушка, такого алого сейчас, долетают тихие признания…» Выдергиваю руку из очередной хватки котенка и двигаюсь к окну. Тот, пискнув пару раз, двинулся к покрывалу на другой стороне кровати, предпринимаю попытку залезть уже под него. Подхожу к окну, распахиваю створки. Холодный вечерний воздух моментально влетает в комнату, кружит, раскидывая парочку уже ненужных мне листов со стола. Вдыхаю полной грудью, прикрываю глаза. Боль в груди разрастается, рвется наружу, и я смыкаю плотно губы, ощущая, как крик подступает к горлу вместе с комом, что перекрывает дыхание. Пальцы сжимаю деревянный подоконник, белеют, собирают все мелкие занозы, но я совсем этого не чувствую. И лишь горячие слезы, что текут по моим щекам, отрезвляют сознание. Этого не может быть. Нет, этого не может… « — За все взимается плата, да? — надрывно шепчет она, а после кашляет, отхаркивая сгустки крови вперемешку с пеплом. Я стою на коленях перед ее изуродованным пламенем телом, с ужасом взирая, пытаясь разглядеть в этих обожженных кусках плоти родное лицо. — Что ж, если моя жизнь — плата за время, проведенное в твоих объятиях, то я довольна. Вновь кашляет, но на этот раз горячая густая кровь льется интенсивнее. Она повсюду. Я взираю на свои окровавленные руки, на ее выжженное лицо. Даже среди этого месива ее сиреневатые глаза искрились, блестели и тянули за собой в этот омут. Одинокая слеза падает вниз, на ее лицо, отчего она вроде как хмурится, но продолжает растягивать разорванные, выжженные губы в подобие улыбки. Это выглядит так ужасно, но я совсем не ощущаю отвращения. Меня поглощает адская боль и непомерная тоска. Она уходит, оставляя меня одного тлеть в этом мире, гореть в отчаянии, а после утопать во тьме. — Нет, — дрожащими губами шепчу я, стараясь ухватиться кровавыми пальцами за остатки волос, за плечи, что уже рассыпаются в прах и развиваются по ветру. — Нет, я не верю, нет. Так не должно быть… Стараюсь схватиться хоть за что-то, но она буквально развивается по ветру, унося за собой мою душу, мою жизнь. — Эд… вард… — в последний раз слышится ее голос, а после ледяной порыв, подхватывая прах, уносит ее в неизвестность. Я смотрю на то место, где пару секунд назад был мой смысл жизни, моя любовь, мое все. Но отныне — пустота.» Ударяю рукой по подоконнику, тут же болезненно промычав. Боль, как и год назад, наполняет меня. Пройдет еще десяток лет, но ничего не изменится, я уверен. Меня выжгли изнутри, лишили жизни. Я — пустая оболочка, не имеющая ни смысла, ни чувств, ни стремления двигаться вперед. Я давно мертв.***
(Повествование от третьего лица) Стрелка на часах близится к двенадцати. Тьма заполняет комнату, а два силуэта, что утопали в ней, стояли у окна, сосредоточенно наблюдая, как Хоукай садится в такси. Как только машина трогается, глаза Мустанга впиваются во взгляд напротив. Альфонс неловко отводит взор, не зная, куда себя деть. Он знает, какие вопросы сейчас будут заданы ему, но совсем не понимает, как на них отвечать. — Вы хорошо обустроились, — негромко начинает брюнет. Ал медленно кивает, а затем все-таки силится поднять глаза. — Как Эдвард? Элрик поджимает губы, неосознанно схватив пальцами края занавески. — Эд, он… — Ал метается в ответах. С одной стороны фюрер может помочь, наверное… С другой, стоит ли тревожить брата? Ведь он до сих пор далеко не в порядке, и Рой Мустанг последний, с кем бы Эдвард хотел разделить свои переживания. — Он в норме. — Ты правда так считаешь? Ал пожимает плечами и стремится вон из гостиной, убегая от столь неприятного разговора. Но Мустанг не спешит его отпускать. — Он винит меня в смерти этой… — Пожалуйста, не надо. Привычное пламя разжигается в темных глазах. Рой злится то ли от обиды, то ли от бессилия. — Она была гомункулом! Как вообще можно по ней скорбеть и уж тем более обвинять меня в чем-то? — Он ее любил, — тихо проговаривает Ал и тут же кривится, ожидая выпада со стороны мужчины, но тот лишь неподвижно стоит, скрестив руки на груди. — И до сих пор любит. Внезапно Мустанг усмехается, делая пару медленных шагов в сторону Элрика. Тот настороженно взирает, но не двигается с места. — Он ведь такой умный… А так легко дал себя обмануть. — Она тоже его любила, — юноша хмурится, ощущая, как обида за брата и недовольство расцветают в нем огненным цветком. — Тогда почему она все еще не с ним? Альфонс раскрывает было рот, дабы осадить Мустанга, но внезапно слова застревают в горле. Осознание понемногу приходит, а вместе с ним душу наполняет ужас. — Она… — Да, так и есть. Неожиданно, правда? Рой, подойдя к юноше, слегка нагибается вперед, наблюдая, как на лице напротив с молниеносной быстротой сменяются эмоции: от полного недоумения до недоверия, что сменяется яростной злобой. — Вы лжете. — Скоро сам во всем убедишься. Смерив Альфонса надменным взглядом, Рой, не проронив более ни слова, покидает гостиную, а после и квартиру. Пару минут юноша стоит неподвижно, старательно переваривая полученную информацию. — Не может быть, — неверяще шепчет он, но вдруг осекается, замечая движение сбоку. Эд быстро юркнул в свою комнату, тут же запирая дверь. Альфонс, поспешив следом, лишь встречается носом с темной деревянной поверхностью. — Эдвард, — он дергает за ручку, а после толкает дверь плечом. Безрезультатно. В ответ тишина. — Эд. Будущее, в котором, казалось бы, все должно наладится, а старые обиды и боль отпустить, погрязло в тумане неизвестности. И самой Истине неизвестно, что теперь грядет.