Страх

Большой Брат умирал в полном одиночестве, лежа на полу в луже собственных выделений. Никто не приходил к нему на помощь: ни охрана, ни другие Братья. Всем было все равно. Ведь он являлся всего-навсего личиной, которую партия показывала миру, и которую даже после его смерти можно будет использовать для контроля за народом, чтобы править, прикрываясь его именем... Не такой конец предвидел Большой Брат, когда устраивал революцию в бывшей Великобритании. Он хотел, чтобы мир стал лучше, чтобы прекратились войны. Но жизнь диктовала свои правила. Мир стал хуже, а войны пришлось вести для поддержания образа врага в сознании людей и оправдания всех бедствий в Океании происками "врагов". Сам же Большой Брат, как и остальное население Океании, потерял свою индивидуальность, превратился в личину партии... — Признай, что тебе страшно, — чей-то голос вырвал его из воспоминаний. Большой брат с трудом повернул голову в сторону шума — и не заорал только потому, что был парализован. Перед ним стоял Соломон Голдштейн. Человек, которого — с его подачи — придумала пропагандистская машина Океании. — Ты?.. — прохрипел Большой Брат. — Но тебя не существует... Ты — выдумка! Голдштейн засмеялся тихим смехом: — Вы так хорошо промываете другим мозги, что сами верите в свою ложь. Разумеется, я существую. Ты забыл, что мы с тобой дружили, вместе устраивали революцию и вместе создавали Океанию? — Это все ложь, — Большой Брат упрямо помотал головой. — Ты продукт пропаганды Министерства Правды. Ты моя галлюцинация. — Ты ничуть не изменился за время, что мы не виделись. Ты никогда не мог признать свою неправоту и всегда упрямо придерживался своей точки зрения. — Если ты не галлюцинация, то зачем пришел? Чтобы позлорадствовать? — Хотел навестить старого товарища перед его смертью. Ведь нам есть что вспомнить. Нас многое объединяет. И оно всегда будет с нами. — Ты сказал, что мне страшно, — проговорил Большой Брат, чуть подумав. — И чего, по-твоему, я боюсь? — Ты всегда боялся всего и всех, — сказал Голдштейн, снова рассмеявшись. — Меня, Джонса, Резерфорда, Адамса... Потом ты боялся, что люди узнают правду, поэтому ты и сфальсифицировал историю. Но меня ты почему-то не стер из истории. Сейчас же ты боишься одиночества и своего детища. Повторная революция невозможна, государственный строй стабилен. Большой Брат не допустит никаких изменений. Океания — навсегда. — Ты прав, — прохрипел Большой Брат. — Я боюсь одиночества. — Но ты не один, — сказал Гольдштейн, присаживаясь рядом. — С тобой я — твой старый товарищ. Мы снова вместе, как в былые времена... * * * Брат №11 быстрым шагом прошел в апартаменты Большого Брата и недовольно поморщился. В комнате стоял неприятный запах. — Сюда кто-нибудь входил? — спросил он охранника, стоящего у него за спиной. — Нет. Большой Брат все это время был один. — Позови людей, чтобы прибрались здесь. — Будет исполнено. Когда охранник вышел, Брат №11 подошел к лежащему на полу Большому Брату. На мертвом лице застыла улыбка. Большой Брат больше не боялся. Он был не один. С ним был его старый соратник.