***
Иногда я обретал полную ясность сознания. В основном когда боль становилась настолько невыносимой, что тело насильно пробуждало мой разум, как бы говоря: «Какого черта ты здесь дрыхнешь, когда мы корчимся в агонии?» Я помню, что какой-то врач держал меня за руку и что-то бормотал. Чувствовал ремни, которыми меня закрепили на операционном столе, и отрешенно понимал, что вспышка боли в животе это лишь плавное движение скальпелем моего хирурга. Оперируют на живую. Полагаю, такова расплата за малокровие — я что-то помнил о том, что анестезию мне сделать не выйдет. Иногда я срывался со слабых стонов на крик, но все-таки старался оставаться неподвижным и тихим, насколько это было возможно. Врач возле меня чуть морщился, когда я шумел, но лишь гладил меня по плечу. «Пройдёт. Осталось капельку. Молодчина. Умничка, ещё чуть-чуть. Давай, нам нужно потерпеть. Скоро уже все. Отлично справляешься, Перси». Наверное, они нашли какие-то документы в моей куртке, а потому уже знали моё имя. Ближе к концу операции я тупо пялился в потолок, уже не в силах кричать, или постанывать. Сердце гулко билось где-то в глотке, и меня ужасно тянуло в сон, однако врач, державший меня за руку, никак не давал мне свалиться в беспамятство. «Ну, ну… Надо потерпеть, малыш… Ты только держись, столько уже выдержал… Ну же, Перси, не сдавайся сейчас», — голос врача был спокоен, как водная гладь в штиль, однако я все же улавливал… Мольбу? Он очень хотел, чтобы я выдержал, и верил в мои силы. Мы с ним походу были уже практически духовными братьями за эту операцию. Впрочем, он смотрит, как я пытаюсь не умереть уже наверное пару часов, так что конечно ему хотелось, чтобы все это было не зря. Не зря, ради этого чувака и Калипсо. Так что, собрав всю свою волю, я смог заставить себя некрепко сжать ладонь в кулак. «Умничка». Из глотки вырвался рык от боли, когда врач пронизывал внутренности нитью. Я не видел, что именно происходило в моем животе, хотя очень хотелось привстать и поздороваться со своими кишками, однако ощущения были уже достаточно омерзительными. В какой-то момент меня даже посетил нездоровый азарт — сколько ещё я вынесу этих мучений? Я прекрасно понимал, что они не садисты, знают, что мне больно, и пытаются сделать все максимально быстро, и вместе с тем аккуратно, чтобы избавить меня от мук в дальнейшем. Я взглянул в сторону. Около моего друга-врача стоял небольшой столик на колёсиках. На нем в железном подносе лежал непонятный кусок окровавленного мяса. Прежде чем омерзение с паникой захватили моё сознание, врач отвернул мою голову, чтобы я снова смотрел на потолок. «Не смотри» — сквозь звон в ушах услышал я его голос. Мне вспомнился старый кошмар, наверное, годичной давности. Тот самый, в котором бандиты, пленившие меня за развозку нелегальных веществ, вытягивали голыми руками из моего живота кишки. Из уголков глаз потекли слезы, скатываясь куда-то за уши. Знала бы мама, где я сейчас. После операции она бы обязательно пожалела меня, принесла бы что-нибудь вкусненькое, нежно погладила по волосам и сказала бы, как сильно ждёт меня дома. Я бы улыбнулся и сказал, что уже совсем-совсем скоро буду спать уже в своей кровати, а потом мы вместе съездим в Монтаук и отдохнём в нашем любимом покосившемся домике. В какой-то момент я потерял суть происходящего. Тоска по матери смешалась с картинами из моих кошмаров — реальных и вымышленных, и сердце билось как обезумевшее, будто бы пытаясь проломить мне грудную клетку, и оставить зияющую дыру меж рёбер. Впрочем, я и так ощущал эту пустоту, просто физически там все ещё находились какие-то мышцы. «Перси? Перси, ты слышишь? Он…» Подпольный хирург в перчатках вытягивает по чуть-чуть мои внутренности из живота. Или не подпольный? Я почувствовал жжение в руке, и вдруг снова очутился в светлой и чистой операционной. Меня наполняло безмятежное спокойствие. Боль была практически невыносимой, но я будто бы больше не обращал на неё внимание. Чувствовал усталость. Движения хирурга казались уже гораздо более нежными, чем раньше. Кстати, если смотреть с этой перспективы, то все оказалось не так болезненно, как я воображал себе в кошмарах. Ну странные ощущения, да, будто бы кто-то перебирает внутри меня каких-то червей. Мерзость. Проморгавшись от нахлынувших недавно слез, я скосил глаза на врача, неустанно следившего за моим состоянием. Поняв, что я смотрю на него, а не сквозь него, парень лет тридцати ободряюще улыбнулся мне и провел ладонью по волосам. — Молодец, — теперь его голос совпадал с движением челюсти, по большей части скрытой маской. — Мы уже заканчиваем. Последние швы. Ты потрясающий боец, Перси, — он широко и искренне заулыбался мне, судя по прищуру и блеску в глазах, и его радость даже слегка передалась мне. — Скоро отдохнешь. Скоро можно будет отдохнуть. Боги, это лучшее, что я слышал за последний… Сколько времени прошло? Я устало устроился щекой на жестковатой подушке, и позволил взгляду расфокусироваться, а мыслям — увязнуть в тягучем, и, думается мне, медикаментозном спокойствии. Да, мне очевидно вкололи какую-то дичь, чтобы не орал и не ревел. Может, хоть хриплым не проснусь.***
Позже медсестра рассказала мне, что я был очень плох. Несмотря на то, что меня нужно было по правилам оперировать в детском отделении, времени на это не было — мои показатели были практически критическими, а потому пришлось принимать решения быстро. Но честно говоря, несмотря на всю благодарность врачам, мне была больше интересна вторая часть рассказа медсестры. А именно с того момента, когда они установили мою личность, и пробили меня по базам данных. Благодаря короткому разговору с очень общительной, но не очень осведомленной медсестрой, я был в целом готов к тому, что самыми первыми меня пришли проведать доблестные работники полиции. Если быть точным — детектив и его напарник. Они вкратце рассказали мне то, что случилось за последний месяц — Форд МакКейси, мой старый знакомый, кутил в Калифорнии и влетел со всей дури в фонарный столб, находясь в тяжёлой стадии опьянения и глубоком шоке. Прибывшая на место скорая помощь увезла молодого человека в ближайшую больницу, а вот полиция нашла на заднем сидении машины окровавленную футболку, а в бардачке — пистолет. Кровь на футболке не принадлежала гражданину МакКейси, и с тех самых пор началось расследование по делу о покушении на убийство некоего Персея Джексона, как позже сам признался подозреваемый. Ну, вы поняли. Сам МакКейси, как мне рассказали, плакал и каялся в содеянном, стоило им сказать о найденной футболке. Мне были неинтересны оправдания этого ублюдка, так что я бросил все силы на то, чтобы выдумать правдоподобную историю самому себе — где я, черт побери, был практически полтора месяца? Ведь по глазам детектива я видел, что это будет следующий вопрос. — Наши коллеги в Калифорнии нашли кровавые следы на траве, где были отпечатки шин. Однако дальше ты будто бы испарился, — мужчина закинул ногу на ногу и внимательно посмотрел мне в глаза. — Где ты был, Перси? Я растерянно улыбнулся. — Мне… Сложно сказать. Там был как… Загородный дом. И мне сказали, что я был в отключке неделю или около того. — Твое состояние было таким же? Как ты выживал с таким ранением? — напарник детектива удивленно смотрел на меня. — Они зашили рану, и какое-то время кровь не шла, — я коснулся живота через больничную рубашку, почувствовал пальцами плотный бинт. — В общем… Где-то там оставались старые швы… — я убрал со лба отросшую чёлку и вздохнул. — Как ты попал в Нью-Йорк? Я пожал плечами. Думай, тупица, нужно что-то срочно придумать. — Меня усадили в машину и я уснул… А потом высадили и посадили на автобус. Не знаю, сколько я спал, — врать было просто — детективы были готовы поверить почти во все, так как моё исчезновение было крайне загадочным. — Почему они тебя отправили в Нью-Йорк? — детектив перевернул страницу своего блокнота. — Они знали, что это мой дом, — я попытался глубоко вдохнуть и закашлялся от стрельнувшей в животе боли, хотя после операции уже прошло два дня. — Врач сказал, что у тебя была критическая стадия анемии. Как ты добрался с кровотечением до больницы? — напарник сверился со своими бумажками. — Мучительно, — я слабо посмеялся, поморщившись от боли в животе. — Сейчас не вспомню маршрут. Кажется, я был частично не в адеквате, — я пожал плечами, и полицейские покивали. — Ладно. Сейчас пройдёмся по показаниям МакКейси, и можешь отдыхать, — детектив отлистал свой блокнот на несколько страниц назад, и, прочистив горло, стал зачитывать последовательность событий, которую описал Форд. Разговор с полицейскими меня сильно утомил. Они много уточняли мелких деталей, проверяя больше честность моих показаний, нежели проясняя для себя картину происшествия, поскольку на многие мои слова они отвечали лишь кивком. Когда как детектив во время допроса оставался максимально равнодушным, я видел, что на лице его напарника проскальзывает то удивление, то возмущение, то грусть, смотря какую часть событий я описывал. Я рассказал им в подробностях о тех мгновениях, когда Форд решил в меня выстрелить, и не стал зазря его очернять — упомянул, что он раскаялся в содеянном практически сразу же, но место преступления покинул без промедления. Несмотря на общую взволнованность после рассказа я уже клевал носом, да и мешочек в капельнице практически опустел — возможно, это и повлияло на сонливость. На прощание детектив положил в тумбочку у кровати диктофон и включил его. — Мы подозреваем, что Джонатан МакКейси придёт и попытается тебя склонить к тому, чтобы ты оправдал Форда. Ни в коем случае не соглашайся, — мужчина закрыл ящик. — Любые сомнения в твоих показаниях будут уменьшать шансы на то, что мы докажем его вину. Так что… Думаю, ты понимаешь, — детектив похлопал меня по плечу. — А пока отдыхай. Спасибо за беседу, Перси. И детективы скрылись за дверью. Тревога. Когда я собственным языком пересказал все те ужасы, что произошли со мной месяц назад, картины произошедшего крепко накрепко застряли в моих мыслях. Засыпать с каждым днем было все труднее — я постоянно теребил то бинт на шее, под которым всё еще горел укус Форда, то пуговку на больничной сорочке, которая в конце концов отвалилась, то кожу вокруг пальцев обгрызал — в общем, нервное напряжение на лицо. Я убеждал себя, что всё уже кончилось, что со всеми проблемами я обязательно разберусь, и спокойная жизнь уже совсем рядом, но опыт последних полутора лет просто кричал о том, что ужасы не кончатся никогда, и что эта передышка — очередной маленький пряник перед ударом кнута. И я был в ужасе от мысли, что если расслаблюсь, то новые трудности сломают меня окончательно. Но мне так сильно хотелось уже выдохнуть и дать себе наслаждаться спокойствием, не страшась завтрашнего дня. Смогу ли я однажды снова позволить себе такую роскошь? Одним из новых кошмаров стало бесконечное продумывание разговора с отцом семейства МакКейси. Я пытался предугадать, какие ультиматумы он мне поставит, какие рычаги давления использует. Будет шантажировать деньгами? Может, узнал что-то о моей матери? Или начнет шантажировать Гейбом и нашей связью с наркотрафиком? Когда я надолго погружался в эти мысли, то жизнь за пару мгновений становилась темной и бессмысленной, и тогда про сон можно было забыть как минимум до завтрашнего дня. Единственным выходом было не думать об этом. Может, Джонатан вообще не придет. Может, его просто не пустят в мою палату. Но с везением у меня всегда были большие проблемы. Детективы ведь не даром едят свой хлеб — спустя несколько дней бесконечных процедур и капельниц ко мне снова пожаловал гость. Сегодня у меня снова упало давление, так что я чувствовал себя не очень хорошо, но медсестра намекнула, что гость очень сильно хотел меня увидеть. Так что я, не особо раздумывая, разрешил его пустить. И зря. — Здравствуй. Что же, я ведь и ждал этого гостя — спасибо полиции. Один из заказчиков Гейба, по совместительству отец моего мучителя — обоих мучителей, если так подумать, — знаменитый в узких кругах бизнесмен Джонатан МакКейси. Мужчина кинул взгляд через плечо — наверняка проверяя, нет ли никого, кто бы следил за нами, и медленно зашёл в палату, прикрыв за собой дверь. — Ага. — Не очень-то дружелюбно с твоей стороны, — он подошёл ко мне и сел на стул. Я помнил про включённый диктофон в тумбочке, и изо всех сил сдерживался, чтобы не взглянуть ненароком на ящик — тогда МакКейси точно смекнет, что тут что-то неладное. — Думаю, могу себе позволить, — после небольшой паузы ответил я. Мужчина слабо улыбнулся и стал вглядываться в моё лицо. То ли он пытался установить со мной визуальный контакт, то ли хотел понять, что же во мне такого, что из-за меня Форд вляпался в такие проблемы. Впрочем, на последнее я и сам хотел бы знать ответ. Хотя, возможно, некоторые вопросы должны остаться навсегда неотвеченными. — Я понимаю, — Джонатан чуть кивнул, и пара прядей упали ему на лоб. Помимо всего прочего он выглядел ужасно усталым и даже печальным, но я не торопился с выводами. Одна бессонная ночь, неплохой виски, и любой будет выглядеть как утомлённый жизнью работяга. Я интуитивно не верил в его искренность, и, думаю, на то были причины. — Зачем вы здесь? — я приподнял бровь, нетерпеливо глядя на мужчину. — Я думал, что уже достаточно получил от Вашего сыночки. — Я пришёл с миром, мальчик мой, — Джонатан улыбнулся уже гораздо увереннее и закинул ногу на ногу. — Ведь произошло недоразумение, которое можно легко уладить. Начинается. — Да? Я чего-то не знаю? — я скептически посмотрел на мужчину и поежился. — Разве? — Джонатан был спокоен и уверен в своей правоте. — Немножко поссорились — у друзей ведь всякое бывает, правда? Ну выпили, приняли игрушечные наркотики — что я крайне не одобряю, но все-таки дети на то и дети, чтобы совершать ошибки. — Форду восемнадцать, — напомнил я, непонимающе глядя на мужчину. — Но он все ещё не до конца совершеннолетний, — аккуратно разъяснил МакКейси и улыбнулся. — Да, он у меня немного… Отбился от рук. Вот и сделал глупость. С кем не бывает… Он же мальчик эмоциональный. — Он пытался меня изнасиловать, а потом почти убил, — мне потребовалось все свое мужество, чтобы произнести это вслух, и Джонатан ненадолго замолк. — Вот как, — мужчина поправил пиджак и прокашлялся. — Что же… Я же не прошу тебя простить Форда просто так, — кажется тот факт, что его сын совершил не только то преступление, о котором мужчина уже знал, лишь повышал ценник моего прощения, но не более того. Торги с дьяволом. Не думаю, что тут можно выиграть, когда продаёшь свою честь и совесть — в любом случае продешевишь. — Ты неплохой мальчик, — хвалить меня Джонатану нравилось примерно также, как и пить касторовое масло ложками. — Думаю, ты понимаешь, что мой сын может исправиться. — В колонии. — Ну и кем он станет, после колонии-то? Сам подумай. — Не я должен думать об этом, а он. И гораздо раньше, — я начинал впадать в панику от того, что Джонатан совершенно хладнокровно крыл все мои аргументы, и ни на секунду не сомневался в своей точке зрения, но пока ещё держал себя в руках. Он уже был уверен, что купит меня. Лишь хотел узнать цену. И это злило меня больше всего. — Соглашусь, он не очень мудро поступил. Но каждый имеет право на второй шанс, не так ли? — МакКейси добродушно улыбнулся, будто бы он собирался не освободить от наказания моего почти что убийцу, а сделать мне огромное одолжение. Возможно, именно так он это и видел. — Не каждый, — осторожно ответил я. — Только тот, кто готов для этого что-то сделать. — Ох, мудрая мысль, — Джонатан улыбнулся, ухватившись за мои слова. Урод. — Форд так горько плакал, пока тебя искали, мальчик мой. Даже мать родная тебя бы так не оплакивала. В груди неприятно кольнуло. — И что? — Он понимает, что совершил ошибку, — МакКейси снова одернул пиджак. — И я долго говорил с ним, и мы договорились, что такого больше никогда не произойдёт. — Думаете, он сделал бы так ещё раз? Тогда это уже не похоже на случайность. Впервые за разговор в лице мужчины мелькнуло раздражение, которое он мгновенно подавил. В его словесной обороне всё-таки есть бреши, и этот ублюдок просто не знает, с кем связался. Моя совесть и честь больше не в ассортименте. Меня и так достаточно опорочили, чтобы стыда хватило до конца жизни, и я не только про последний инцидент, но и про хищение реликвий, или курьерство по приказам собственного отчима. Для взрослых и сильных людей они уж слишком переусердствовали в использовании напуганного ребёнка вроде меня. Но это дитя умерло в Калифорнии. Я — не он. Мне больше не страшно. Наверное. Если я буду часто это говорить, то, наверное, и сам однажды в это поверю. Боги, Джексон, как ты жалок. — Я не правильно выразился. Он не приблизится к тебе ближе, чем на милю, я могу это гарантировать. — Сильное заявление, — я нахмурился. — Не особо-то Форд считался с вашими приказами, если так вспомнить. Я точно доиграюсь. — Поверь, теперь все иначе, — теперь Джонатан звучал даже строго, и меня это слегка позабавило. На какое-то время в палате воцарилась тишина. Капельница изредка побулькивала, пропуская по чуть-чуть лекарство, через катетер в руке попадавшее мне прямо в вену. — Послушай, Перси, — Джонатан впервые обратился ко мне по имени, и из его уст оно звучало почти также мерзко, как у Гейба. — Твой законный опекун сейчас в розыске, — вспомнишь солнышко, вот и лучик. — По выздоровлению ты отправишься в сиротский дом на передержку. Так как нет никого, кто мог бы взять тебя под опеку, то где будет место, туда и всунут. Ты можешь, конечно, оттуда сбегать, получая раз за разом отметки в личном деле, но ничем хорошим это не кончится. А учитывая твою… Историю, скажем, тебя наверняка заманят в схемы нелегального сбыта. Незавидная судьба побегушки меж наркокартелей, проституток и невменяемых зависимых. Но ты ведь умный мальчик, я вижу. У тебя может быть будущее, — я почти уже купился, но он продолжил говорить. — Я обеспечу тебе жизнь твоей мечты, если ты дашь моему сыну шанс обрести свою. Трогательно. — Ваш сын чуть не отнял мою жизнь. Физически, а не метафорически. — Но ты сейчас сидишь в палате и идёшь на поправку. Разве не это самое главное? — глава семейства МакКейси продолжал давить на меня, и мне приходилось раз за разом проговаривать про себя свою позицию, и напоминать самому себе, что все представители этого рода — лгуны и манипуляторы. — Перси, — снова обратился ко мне Джонатан. — Я знаю о том, какой ты свободолюбивый. Вопрос с приютом можно решить, — он потер указательным пальцем подушечку большого. — Я куплю тебе квартиру в любой части Манхеттена, оформим документы опекунства на пустышку, и будешь жить себе спокойно и свободно. Я молчал, отведя взгляд в сторону. Он знал, куда бить. Возможно, Форд много чего рассказал про меня, либо же Джонатан был мастером блефа — как и его сын. Впрочем, мне стало куда понятнее, в кого мой бывший товарищ такой сладкоголосый. Слушая все эти обещания мне подсознательно очень хотелось согласиться. Иметь свою квартиру, спокойно жить в одиночестве, подрабатывать в каком-нибудь кафе, наслаждаться жизнью… — Хочешь, решим вопрос с колледжем. Любой на твой выбор. На любую специальность. И университет, — хоть образование не было моим самым любимым занятием, я знал, что оно мне нужно, и знал, что не смогу себе его сам позволить. Я крепко сжал в пальцах простыню, которой укрывался. — Мистер МакКейси… — Просто скажи да и я возмещу весь ущерб с лихвой, и проспонсирую твоё будущее. Тебе нужно лишь помочь мне дать сыну второй шанс. Я закусил губу, и провел языком по пустующей дырке от прокола. Его предложение звучало как лучшее, что могло случиться в моей жизни, но я был практически уверен в том, что это все было враньем. Многие мои ровесники, или ребята постарше, уже столкнулись со сложностью получения образования, планирования своего будущего в общем. Такими обещаниями можно было купить кого угодно, они не были адресованы лично мне, или как-то по-особенному сформулированы, чтобы убедить именно меня. А главное — гарантии, что он сдержит своё слово, не было никакой. — Он хотел меня убить, — я упрямо поджал губы. — Я видел, что он хотел именно убить меня, он не стрелял в меня случайно. Форд избивал меня и говорил, что я этого заслужил. А Вы просите меня сказать, что он не делал всего этого? — Может, ты просто не так понял… — Меня к тому времени уже отпустило. Я прекрасно слышал его слова, и это говорил он. Я не хочу врать, чтобы отмазать Форда. — Не нужно врать, Перси, — он заулыбался. — Просто промолчать, или сказать, что плохо помнишь лицо, и все. — Он запер меня в своей же машине, и- — К чему эти подробности, мальчик мой, — Джонатан отмахнулся от меня, но в глазах уже читалось раздражение. — Подумай, Перси. Думаешь, государству нужен какой-то сиротка, который будет приносить сущие копеечки в казну? Или они послушают меня — честного и крупного налогоплательщика, бизнесмена, и- — Знаю я Ваш бизнес, — случайно вырвалось у меня, стоило мне на миг позабыть, что Джонатан так и не вспомнил, что я был курьером, и что в тумбочке пишет диктофон, предоставляющий информацию доблестным копам. — Форд рассказывал, — чуть-чуть боязливо добавил я, чувствуя на себе потяжелевший взгляд МакКейси. Кажется, он поверил. Все-таки легальный бизнес у него тоже был, а вот вспомнив о нарко-стороне его доходов, я наконец понял, что ждёт меня в случае, если я соглашусь покрывать его сына. Намного более вероятно, что как только суд признает конфликт разрешённым мирным путем, я очень скоро буду покоиться где-нибудь на пустыре под толстым слоем земли, а не в собственной квартире. Джонатан уберёт меня аккуратно и тихо, не то что Форд. Он все ещё знает, что у меня нет никого, кто мог бы обо мне позаботиться, и вообще вспомнить о моем существовании. А значит меня можно будет нежно убрать с дороги, чтобы не решил внезапно подать повторное заявление на его драгоценного сыночка. Ну их в жопу. Жизнь жестоко научила меня, что бесплатный Камамбер бывает только в медвежьем капкане. Ну или вроде того. — Я не стану врать, умалчивать, привирать, и все в этом роде. — Перси? — Форд заслужил свое наказание. В любом случае он не страдает так, как мучился я, подбирая по дороге вываливающиеся из живота кишки, — я не отводил взгляд от мужчины. Маска добродушия пропала с его лица. — Ты поступаешь неразумно. — Я поступаю правильно, — я сумел сохранить свой голос спокойным, даже глядя на то, как Джонатан резко поднялся со своего места, злобно просверливая меня взглядом. — Я ведь хотел поступить по совести, Перси. Посчитал, что будет гораздо лучше, если мы решим с тобой этот вопрос… По-взрослому. Честно и один на один. — Вы играете на самых человеческих чувствах, пытаясь подкупить ослабленную процедурами жертву, с которой по факту и общаться права не имеете, пока ко мне не прикрепили законного представителя. — Думаешь, что ты прав? Что победил? Что же, упивайся этим чувством, раз уж это единственное, что у тебя осталось. Эти деньги просто уйдут другим людям, а ты так и останешься больной и побитой дворняжкой. Теперь это больше похоже на говор МакКейси. — Скоро ты увидишь, что могут сделать деньги. И будешь горько жалеть о своём упрямстве, — мужчина брезгливо осмотрел меня сверху вниз. Несмотря на то, что он ни разу не повысил на меня голос, я чувствовал себя так, будто меня с ног до головы обругали. — Удачи, Перси. Только она теперь тебе и поможет, — он тихо хмыкнул и вышел из палаты. Завел себе обозлённого богатого ублюдка на свою голову.***
Мне было страшно спать. Казалось, что каждую ночь в дверном проёме палаты стоял Джонатан, держа в руках шнур, готовый задушить меня, как только я засну. Бесконечные ночи изматывали, и я уже исковырял всю стену, пытаясь хоть как-то себя успокоить. Спустя пару дней я попросил перевести меня в другую палату, и, переступив через гордость, рассказал о том, что я боюсь засыпать. Благо, моя медсестричка — лучшая женщина в мире, так что она лишь мягко провела по моим волосам, и уже к вечеру меня переместили в другую палату, где на тумбочке меня уже ждало лёгкое успокоительное и стакан воды. Больница оказалась не так плоха, как я себе когда-то воображал. Воспоминания о мучениях в операционной практически померкли, да и мне с каждым днем становилось лучше. Полицейские забрали запись нашего с Джонатаном разговора в тот же день, и обещали, что все будет хорошо. Я же слабо в это верил. — Перси, — медсестра улыбалась во весь рот, и мне было даже страшно подумать, какие же новости она мне сегодня принесла. Мои анализы мочи стали образцово показательными? — Мм? — я чувствовал, как у меня натянулся один угол рта. На фоне постоянного стресса улыбаться искренне мне было очень тяжело, и сейчас эта кривая ухмылка — лучшее, что я мог предложить помимо кислой мины. Ну, еще был вариант «отрешенно-неадекватный», но с таким мной мало кто пытался заговорить. — У меня восхитительные новости, — она присела на край моей кровати и взяла поудобнее свой планшет с документами. — Тебе уже нашли приемную семью. Я растерянно осмотрелся по сторонам, а потом снова посмотрел на медсестру. — Чего? — Они замечательные люди. Мать я знаю лично, и очень хорошо, просто восхитительная леди. Я вкратце описала им тебя и обрисовала ситуацию, они подумали и решили, что возьмут тебя в свою семью, — медсестра светилась таким искренним счастьем, что её настроение даже слегка передалось мне, и тревога в груди слегка ослабла. Ненадолго. — Мм… — я невольно заломил пальцы, отведя взгляд в сторону. — Да? Замечательные люди, которые нарвутся на большие проблемы из-за моих ссор с богатыми и влиятельными говнюками. Люди, которыми вполне возможно семейство МакКейси начнет однажды меня шантажировать. К тому же если мои опекуны были такими милыми и замечательными, то терять их будет эмоционально тяжелее, а с головой у меня и так худо. — Возможно, это не лучшая идея, — я неловко прокашлялся, будучи неуверенным, что это стоит сейчас обсуждать. — О чем ты? — Я… Ну, мне лучше бы какого-нибудь… Нейтрального опекуна. Обычного. Без… «Замечательных людей». — Перси, — медсестра не поняла моих сомнений. — Не волнуйся. Они помогут тебе восстановиться, пойдешь в школу нормальную, дом, уют… — Эм… Я… — Перси, тебе уже четырнадцать, — вдруг взгляд медсестры стал серьёзнее. — Вероятность того, что тебя решит взять кто-то в семью, крайне мала, милый. И то, что они решили забрать тебя в свой дом — большая удача, и, скорее всего, единственная твоя возможность. Я невольно вздрогнул и вцепился пальцами в ладонь. Спасибо, родная, я в курсе от чего я отказываюсь. Я знаю, что они могут дать мне кусочек счастья, как это пыталась сделать Калипсо. Просто я не хочу делать жизнь хороших людей тяжелее, чем она уже есть. — Я понимаю. — Они помогут тебе обрести спокойствие и счастье, Перси. Я зажмурился и поморщился. Не стоит говорить мне таких слов. — Я… Боги, — я потер глаза, не позволяя себе дать слабину. — Я все понимаю. Но я устал приносить проблемы хорошим людям. Им лучше отказаться от меня сейчас, чтобы потом никому не было неловко. Девушка помолчала, обеспокоенно глядя на меня. — Просто скажи им, что я отказываюсь. Пусть они думают, что дело во мне. Что я неблагодарный или несмышлёный. Мне не привыкать. А они возьмут себе какого-нибудь миленького маленького ребенка, который нуждается в любви и ласке. — Перси… — Я выживу и без этого. Я не знаю, сколько мне осталось, и не думаю, что очень много, — я неловко пожал плечами, жалея, что неожиданно разоткровенничался. — И последнее, чего я хочу, так это оставить после себя еще больше проблем и разочарования, честно. Медсестра взяла меня за руку и осторожно улыбнулась, пытаясь меня утешить. Я тяжело вздохнул, глядя ей в лицо. Я хочу счастья. Хочу расти в хорошей семье, даже приемной, быть обычным подростком с глупыми юношескими проблемами и заботами. Но я просто уже никогда не смогу жить такой жизнью. Есть один подсудный разбалованный идиот с супер-богатым папочкой, и к тому же знающий мои грязные секретики, и он вместе со своим предком сделает все, чтобы сделать из моей жизни сущий ад. Но если мне суждено лететь в глубины Тартара, я лучше буду падать один, чем потяну за собой кого-то ещё. Нужно встретить свою судьбу с гордо поднятой головой, и, к моему сожалению, в одиночестве. Но я замолвлю за этих храбрых опекунов словечко — они были готовы взять кого-то вроде меня в свою семью, а значит они безрассудные, но добрые люди. — Перси, — она взбила подушку за моей спиной. — Приляг, тебе нужно отдохнуть. — Ты скажешь им? — я ухватил медсестру за предплечье. — Я передам им твои слова, — немного подумав ответила женщина. — Но решение останется за ними. Договорились? — Ну… Окей. Справедливо, — хоть я и не был до конца согласен с её решением, но не мог не признать, что так поступить было бы правильно. Медсестра погладила меня по волосам, укрыла поплотнее простынкой и встала со стула, вышла из палаты. Спустя некоторое время пришла другая работница больницы и поставила мне капельницу. Через несколько минут меня стало клонить в сон и я задремал, погружаясь в мрачные мысли. Семья. Любящая, заботливая, крепкая. То, о чем я мог лишь мечтать в самых запретных и потаенных фантазиях. Даже одна мысль о том, чтобы снова обрести счастье в семье, рождала жгучий стыд в моем сердце. Будто бы я отказывался от любви и наследия собственной матери, отказывался от неё. Если я привяжусь к ним, то предам своих собственных родителей, и это будет хуже всех преступлений, что я когда-либо совершал. У меня уже есть родители, и они вполне заслуженно меня покинули. Я не готов разочаровывать ещё одну семью. Только не снова. Я представил пару спокойных людей, смотрящих на меня с сочувствием и пониманием. Мне подумалось, что они, наверное, какие-нибудь среднестатистические американцы. И вот, я приду в их дом, и сначала все будет хорошо, а потом? Потом начнутся проблемы, судебные тяжбы, возможно, угрозы и шантаж Джонатана МакКейси, я буду на взводе и начну вести себя агрессивнее, и их понимающий взгляд сменится сначала на недоумевающий, а затем на разочарованный. Несколько серьезных разговоров, терпение на пределе, и самая последняя беседа заканчивается тем, что меня отправят в комнату собирать вещи. Отец семейства молча заведёт машину, я тихо сяду на заднее сидение и мы поедем в сиротский дом. Я кивну ему на прощание — не будет ни объятий, ни слез. Я задолбаю их настолько, что они без малейшей грусти сдадут меня в органы опеки и будут рады избавиться от меня. Я закину сумку на плечо, посмотрю в последний раз на его Тойоту, хлопну на прощание по капоту, и уйду обратно в приют, с грустной улыбкой на лице. «Я знал, что так все кончится, — буду думать я. — Жаль, что на меня потратили время». Когда я раскрыл глаза, то подумал, что в разговоре с медсестрой был достаточно точен — и как только она перескажет им наш разговор, то они глубоко задумаются над своим решением и откажутся от меня. Я не хочу видеть их лица — у меня уже достаточно собственных видений и призраков, мучающих меня по ночам. Если меня раз за разом будут преследовать и их образы и картины жизни, которой я себя лишил, то легче мне от этого не будет. Лежа на кровати я уже фантазировал, какого ребенка они возьмут вместо меня — мне представлялся хорошенький такой малыш лет семи-восьми, с чистыми и немного грустными глазками, робкой улыбкой и искренними помыслами. Тот, чья жизнь не пройдет так бессмысленно и болезненно, как моя. Честно говоря, я уже на полпути к принятию своей судьбы. Конечно, что-то внутри меня всё ещё сопротивляется этому — бубнит, мол, Перси, ты должен мыслить оптимистичнее, но с каждым днем этот голос во мне затихает. Душевный подъем после посещения полянки Калипсо уже практически полностью угас, и я уже даже не жалел, что покинул её. Как будто бы я заслуживал того, чтобы умереть в любящей обстановке. Зная все, что я натворил за эти года бессмысленно прожжённой жизни. Мне четырнадцать, а я уже совершил столько ошибок, что мне тяжело продохнуть, когда я пытаюсь их проанализировать. Сколько мне осталось? Черт его знает. Может, Джонатан МакКейси действительно только и ждет решения суда, чтобы интерес полиции ко мне утих, и тогда он уже разберётся со мной не такими легальными методами, какими он предполагал договориться во время визита. И тогда строить планы на будущее нет никакого смысла. В больнице много времени на размышления между процедурами и капельницами, так что когда мне надоело выдумывать моей несостоявшейся приёмной семье нового ребенка, я стал представлять новую жизнь своей родной мамы. Салли Джексон. Прекрасная, умная, добрая и заботливая. Она бы нашла себе нового мужа — человека где-то своего возраста, сильного и отважного. Они бы любили друг друга и завели бы себе ребенка, если бы хотели. Не уверен, что после опыта со мной она решится снова стать матерью. Светлая и уютная квартирка, он нежно обнимает мою маму и позволяет ей наконец-то почувствовать себя любимой. Она обязательно счастлива. Да, какие-то мелкие конфликты и проблемки бывают, но это практически не портит общего настроения умиротворения и любви. Я был бы счастлив жить с ней в таком доме, но знал, что именно я привнесу туда смуту и горе. Нужно отпустить маму и дать ей жить новой жизнью. Если она вообще ещё жива. Я сморгнул слезы и только сейчас заметил стопку непонятной одежды на тумбочке рядом с собой. Наверное, кто-то просто перепутал палату, попрошу потом унести вещи хозяину. Спустя несколько минут как раз зашла моя любимая медсестра, и настало время спросить, что сказали мои несостоявшиеся опекуны. Интересно, какой была их формулировка? «Нам жаль, что он против быть нашим сыном, но мы не можем его неволить. Передайте ему наши наилучшие пожелания». Наверное, что-нибудь такое, да. Простое, официозное, безэмоциональное. Какие могут быть эмоции по отношению к мальчишке, который существует лишь со слов знакомой и страниц документов? Я привстал с подушки и постарался незаметно стереть с щёк остатки своей секундной слабости. Знаю, что плакать это по-человечески, и это последняя роскошь, которую я могу себе позволить — немножко жалости к себе. Только капельку. Только если вспомнилась мама. — Привет, — я смог нацепить на себя какую-то улыбочку, просто чтобы не порождать лишние вопросы. — Мне тут положили… — я хлопнул по стопке вещей на тумбочке. — Наверное, это лучше отнести администрации, и найти хозяина вещей… — девушка покачала головой и присела на край моей кровати. — Это твои новые опекуны передали, чтобы тебе было в чем выписываться, — мягко улыбнулась девушка, глядя на мое ошарашенное выражение лица. — Подожди… Что? Я же просил тебя- — А я ответила, что решение будет за ними. И они сказали, что в любом случае хотят попробовать подружиться с тобой, — она взяла верхнюю вещь и расправила ее. — Смотри, какая милая толстовка, правда? Я вылупился на кофту, как будто бы никогда в своей жизни не видел худи. Я не могу знать наверняка, что им передала медсестра, но… — Подожди… — я помотал головой, стараясь сбросить с себя легкую пелену радости. Давай, приди в себя. Ничего хорошего. Просто она не стала их никак убеждать, возможно и вовсе казала что-то вроде «Он просто не уверен в себе, вам надо будет поработать». — Перси, — уже строже сказала девушка. — Выдохни. Эти люди уже сталкивались с трудностями, и они готовы попытаться тебе помочь, если ты дашь им шанс, — она сложила в несколько раз толстовку и положила обратно на тумбу. — Если ты напрямую скажешь мне, что не желаешь становиться частью их семьи, то я заберу вещи и скажу им, что ты отказался. Я поджал губы, понимая, что мне сейчас нужно сказать то, что говорить будет уж очень неприятно. Но нужно собраться с мыслями и сказать. Если ей так уж нужно однозначное устное подтверждение — окей, я его обеспечу. Не страшно. Я говорил вещи гораздо жестче. Но отчего-то именно сейчас в горле встал комок. Я уставился на медсестру, не в силах выдавить из себя ни звука. Будто бы кто-то невидимый ухватил меня за горло, не позволяя мне оборвать свою последнюю надежду. Слезы снова стали припекать веки. — Все будет хорошо, — девушка похлопала меня по руке. — Дай себе шанс. Пожалуйста. — Это будет катастрофа, — с трудом прокряхтел я, потирая глаза, чтобы не раскиснуть на глазах постороннего человека. — Это плохо кончится. — Не настраивай себя так пессимистично, Перси, — она улыбнулась и встала с места. — Вечером они уже приедут за тобой. — В смысле? — Тебя выписывают, — медсестра поправила мою сорочку. — Нужно будет лишь проводить периодические осмотры, чтобы следить за состоянием швов и органов. А реабилитацию ты можешь пройти и в домашней обстановке. Ну да, стресс незнакомого места с опаской за любой проступок оказаться на улице — очуметь как по-домашнему, а главное — способствует скорейшему выздоровлению. Но я понимаю, что больница не резиновая, и если мне стало стабильно лучше, то держать меня на больничных харчах смысла нет. Пришлось соглашаться. Последние процедуры проходили как в тумане. Я постоянно прокручивал в голове будущий разговор с опекунами. Что стоит говорить, а что лучше оставить в тайне? Но с учетом того, какой я первоклассный врун, они догадаются обо всем, что я попытаюсь от них скрыть, и будут очень мной разочарованны. Как результат — сумка с вещами в руках и билет в светлое будущее в сиротском доме в зубах. Мои собственные мысли уже настолько измучили меня, что я подумывал о том, чтобы сбежать из больницы, лишь бы не пересекаться с опекунами. Правда, поздно я решил сбегать — ко мне в палату как раз зашла медсестра, готовая привести меня за руку к новой жизни. Она вручила мне поддон с моими вещами, и я с удовольствием отметил, что ничего не пропало. Я переоделся в вещи, переданные моими опекунами и накинул на плечи куртку, а остальное осторожно убрал в пакет. Взгляд задержался на окровавленной льняной рубашке, и я невольно улыбнулся. Это была дорогая моему сердцу вещь — Калипсо так старалась, вкладывая в каждый стежок любовь и заботу, и выбросить её было бы просто кощунством. Вряд ли, конечно, такое пятно можно вывести, но на память я рубашечку точно оставлю. Воспоминания о Калипсо слегка успокаивали меня. Но я тут же растерял все спокойствие, стоило мне покинуть палату. Господи, мне никогда не было так страшно. Паника захлестнула меня, когда я вышел из больничного крыла в фойе и увидел пару стоящих поодаль людей, и по лицу медсестры понял, что это они. Ладони стали трястись. — Знакомься, Перси — это твои опекуны. Я сжал в пальцах рукав кожанки, растерянно глядя на пару перед собой. Изящная девушка лет тридцати, с тёмными, как смоль, волосами, с неподдельной радостью и лаской смотрела мне в глаза, будто бы уже выбирая мне галстук-бабочку на выпускной вечер. Я никогда не думал, что однажды ещё испытаю на себе подобный взгляд… Материнский, что ли. Её губы изгибались в нежной улыбке, а на щечках виднелись небольшие ямочки. Честно, она была очень красива. Рядом с ней стоял, приобняв девушку за плечи, высокий и широкоплечий темнокожий мужчина примерно тех же лет. Он внимательно смотрел мне в глаза, хоть и слегка нахмурившись, но при этом взглядом спокойным и мягким, и, кажется, даже слегка любопытствующим. Его крупные руки были покрыты мозолями и мелкими царапинами, и мне подумалось, что он может работать с какими-нибудь станками, или, например, был автомехаником. Слабая надежда заворочалась в моей груди, и клянусь, это было больнее сотни огнестрельных выстрелов — смотреть в глаза этих искренних людей и уже представлять, как ты их разочаруешь. Как будешь вспоминать этот взгляд, полный надежд и сочувствия, глядя через годик в глаза, уставшие от одного твоего вида. С какой грустью будут они вздыхать, объявляя, что отдают меня обратно волонтёрам в сиротский дом, ведь я оказался слишком трудным подростком. Уверен, они не знают и малой доли того, что со мной приключилось, и даже не знаю, хорошо это, или плохо. Но что если… Что если в кой-то веки у меня все наладится? Что если эти люди дадут мне то, что мне так нужно — а я чувствовал, что им это под силу — и я наконец почувствую себя… Собой? Смогу спокойно спать, не думая о том, что я умираю, или о том, что за мной придёт большой и злобный Кто-то и снова лишит меня всего, что я люблю. Это было бы просто восхитительно. Осталось только заслужить это. И, желательно, раньше, чем я сорвусь и разочарую их, например, своей школьной успеваемостью. — Здравствуй, Перси, — первой заговорила девушка, и я даже вздрогнул. Я настолько погрузился в свои мысли, что забыл, что они стоят передо мной и ждут хоть какой-то реакции. Её голос был нежным, как лёгкое перышко. — Я Силена, а это мой супруг Чарльз. Рады познакомиться с тобой, — она очаровательно улыбнулась мне, и я неловко потупил взгляд. — Д… Драсте. — Ну же, не стесняйся, — медсестра похлопала меня по спине, и подошла первой к моим опекунам. — Я расписала для вас все лечение, и схему действий, если вдруг появятся какие-то осложнения. Силена на мгновение озадаченно осмотрела список, но тут же оторвала от него взгляд и сложила листок в четыре раза. — Хорошо, мы дома все внимательно изучим. Большое спасибо, — моя приёмная мама явно не хотела сейчас вдаваться в подробности моих диагнозов, чтобы не портить себе настроение тревогами. — Пойдём, Перси, заедем к тебе домой и заберём вещи, да? Дом. Вещи. Несколько секунд я смотрел на неё, как на восьмое чудо света, а потом смысл её слов дошёл до меня. У меня же была съёмная квартира. Одежда, ноутбук. На столе все ещё, должно быть, остался нарезанный болгарский перец, теперь, пожалуй, превратившийся в иссохшуюся тряпочку. Мебель покрылась тонким слоем пыли, как и плюшевый медведь с моими сбережениями. Наверняка все осталось там так, как было, когда я выбегал из квартиры, слушая, как меня поливают грязью люди, которых я считал друзьями, выдавая друг другу мои секреты и переживания. Сейчас казалось, что это все было в другой жизни. В той, о которой я даже слышать не хотел. Тот Перси, как я и придумал, умер в Калифорнии, потеряв критический объем крови. Вот только новый ещё не родился. И я чувствовал себя совсем растерянным и беззащитным. Теперь я вообще не представлял, что принесёт мне завтрашний день. Если раньше у меня были хоть какие-то прогнозы — пускай и удручающие, и чаще всего включавшие в себя мою кончину, то сейчас я словно был веточкой, плывущей по широченной реке. Куда меня принесёт? Когда прибьёт к берегу? Куда я вообще плыву? Где я сейчас? Кто я-то такой? Я не заметил, что Силена стоит прямо передо мной, и, чуть наклонившись, смотрит в моё лицо своими лучезарно-голубыми глазами. — Перси? В её голосе проскользнуло беспокойство и неуверенность, и я мысленно отвесил себе затрещину. Если я сейчас покажусь им шизиком, то они откажутся от меня прямо здесь, и я не скажу, что не пойму их. Я бы от себя отказался. Я крепко сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладонь. Перестань так думать. Нужно взять себя в руки и хотя бы делать вид, что моя жизнь чего-то стоит, иначе они точно не станут тратить на неё время. А там может я и сам поверю, что с меня выйдет толк. Силена осторожно коснулась моего предплечья, и я разжал кулаки. — Пойдём? Хочешь взять меня за руку? — она с сочувствием и осторожностью смотрела в мои глаза, будто думала, что я её испугался, или опасаюсь чего-то за дверьми больницы. Мой рот будто залили бетоном, так что я только тряхнул головой, чтобы пара прядей из чёлки упали на глаза, и взял ее за руку. Это казалось верхом безумия, да и я наверняка выглядел как отчаявшийся младенец, но мне просто хотелось бы, чтобы кто-нибудь вывел меня буквально за руку из этого кошмара, так и липнущего ко мне, отравлявшего все мои мысли и надежды, и я бы навсегда оставил ту жизнь там, в больнице. — Пойдём, — пробормотал я, чувствуя, что всякие моральные силы меня покидают. Не знаю, чего я так раскис. Скорее всего от неожиданности — раньше я всегда рассчитывал на то, что моим опекуном будет какой-нибудь строгий взрослый, который или попытается меня перевоспитать, или отправит в интернат, может, позволит жить отдельно, или же на крайний случай просто откажется от меня. А на выписке меня встречают молодые счастливые супруги, которые даже не зная меня, уже всем своим видом пытаются показать, что готовы быть рядом со мной. Все не может быть так хорошо.***
— Когда приедем к нам домой, устроим большой семейный вечер, и ты познакомишься со своими братьями и сёстрами, — сказал Чарльз, уже выруливая с больничной стоянки, пока я обнимал мешок с вещами, который мне выдали при выписке. Наконец-то, а вот и подвох. Что же, по крайней мере жизнь теперь стала мне немного понятнее — у этой восхитительной и любящей пары есть дети, которые наверняка невзлюбят меня с первых секунд, и спустя пару месяцев конфликтов меня попросят покинуть дом. В горле встал ком, уже такой родной и привычный, что я неожиданно почувствовал себя прежним собой, которого уже которую неделю пытаюсь похоронить. Я уж было подумал, что жизнь надо мной наконец-то сжалилась, но мне придётся как-то уживаться с другими детьми. И, по своему опыту скажу, выходит это у меня отвратительно. — У тебя есть братья или сестры, Перси? — вдруг решила спросить Силена. — Ну, или были. — Нет, — ответил я, уставившись в окно. — Слава богу. Опекуны немного помолчали, кажется, пытаясь понять смысл моих слов, а я закрыл ладонями лицо. Тупица. Тупица. Тупой мудак, придумай уже что-нибудь, чтобы они не пожалели о своём решении уже сейчас. — Эм… В смысле… Я был бы наверное не против, если бы у меня была нормальная семья. Охренеть ты дипломат, Джексон. Мне бы взять этот язык и отрезать его к чертям собачьим, что я вообще несу?! — Я… Господи Иисусе, — я устало откинулся на кресло и сполз ниже. В голове всплыл салон машины Форда, и тёмный лес за окном. К горлу подступила рвота, так что я постарался медленно сесть прямо. Ещё не хватало кошмаров наяву. Эмоционально меня швыряло то в одну сторону, то в другую, и я вообще никак не мог повлиять на эту ситуацию, что только больше меня злило. — Всё в порядке, Перси, — я не видел выражение лица Силены, но голос её был спокоен и терпелив. — Надеюсь, что ты дашь ребятам шанс. Они хорошие дети. — И много у вас их? — я очень обрадовался тому, что опекуны сами сменили тему. — Шестеро, — ответил Чарли, и у меня чуть челюсть на пол не упала. — Считая тебя, — мягко добавила Силена, и я чуть от стыда не сгорел от этих слов. Я пока что веду себя как идиот, но меня все равно уже посчитали в общее количество детей в семье. Я понял, что от волнения меня трясёт как в лихорадку. Мне ещё никогда в жизни так сильно не хотелось произвести правильное впечатление, и зная свой поганый язык, я чувствовал, что либо провалю эту миссию, либо возьму себя в руки, либо хлопнусь в обморок, пытаясь. — Так, значит… Ист-Сайд, угол Первой и Сто четвёртой? — спросил Чарльз, и одним адресом будто припечатал меня к креслу. — Что? Ох, нет-нет-нет-нет, только не туда, — мне не хотелось проверять, что случится со мной, когда я окажусь там в нынешнем состоянии. Наверное, инфаркт. — Это уже не мой дом. Давно. Там нет ничего моего, — растерянно оправдывался я, пытаясь вспомнить, какой же адрес был у моей съёмной квартиры. Я просунулся меж передних сидений, дотянулся до навигатора и уменьшил карту на дисплее. Несколько раз я поводил пальцем то в одну сторону, то в другую, и наконец, узнав местность, поставил правильную метку. — А ты неплохо ориентируешься в городе, да? — Чарльз улыбнулся и подтвердил новую точку. — Ну… Так, — я неуверенно пожал плечами, перебираясь обратно на свое сидение. — Приблизительно. — А что находится по этому адресу? — поинтересовалась Силена. — Моя съёмная квартира, — я взъерошил волосы на затылке. — Мне… Пришлось срочно оттуда уехать, и я так и не вернулся домой. Так что за полтора месяца там наверняка уже все в плачевном состоянии. Особенно еда на столе. — Ого… Настолько срочно уехал, что даже еду оставил? — удивился Чарльз, и я прекрасно его понимал. — Я… — я уже было пустился в объяснения, но не знал, как много уже известно моим опекунам, и по возможности хотел оставить их пока что в лёгком неведении, так что сдержался. — Да… Настолько. Пара, кажется, почувствовала, что я пытаюсь что-то скрыть, но не стали выпытывать из меня ничего. Также они больше не касались темы семьи — не стали спрашивать про родителей или родственников. Всю оставшуюся дорогу они задавали мне вопросы про какую-то ерунду, вроде любимого цвета или животного, и я сам не заметил, как стал расслабляться. Моя улыбка уже перестала напоминать судорожную гримасу, да и голос больше не дрожал. Единственное, я продолжал заламывать себе пальцы, но если опекуны это и замечали, то предпочитали делать вид, что все в порядке. Стоило мне оказаться в квартире, как я почувствовал сладковатый запах гнили. Несмотря на то, что я заранее предупредил опекунов о состоянии моего временного логова, мне тут же захотелось провалиться под землю со стыда. — Эм… Наверное вам лучше будет подождать снаружи, пока я соберусь, приберусь… — неловко предложил я, вытирая кеды о коврик у двери. — Извините. — Перси, — Силена коснулась моего плеча. — Я помогу тебе убраться на кухне, а ты пока что собирай вещи, хорошо? Я неуверенно взглянул на девушку, а затем на Чарльза. Тот, не ожидая того, что мне понадобится его одобрение, даже опешил, и я понял, насколько жалко и глупо выглядел. Я крепко зажмурился на пару секунд, пытаясь вернуть себе мозг, и коротко кивнул. — Ок, — на большее меня уже не хватило — я мягко столкнул ладонь опекунши с плеча и скрылся в комнате, борясь с желанием проломить головой дверь. Жалкое пресмыкающееся. Меня разрывало от противоречивых чувств — с одной стороны я просто пытался ухватиться за жизнь, которая могла вернуть мне спокойствие, и которая доставалась мне почти что даром, а с другой я понимал, что возлагаю на этих людей слишком большие надежды, и со страху начинаю вести себя как полнейший идиот. Страх смерти теперь оказался для меня сущей мелочью. Погибель постоянно шла за мной по пятам, и уже вызывала разве что трепет пополам с раздражением. То, чего я боялся до исступления, было гораздо прозаичнее — я был в ужасе от перспективы снова пройти через тот ад, когда я потерял мать из-за того, что плохо себя вёл и ленился на учёбе. Несколько оплошностей — и ты в лучшем случае на улице, и твои верные друзья лишь стыд и бесконечное чувство вины. И сейчас, когда жизнь давала мне шанс снова оказаться в семье, она как бы подшучивала, мол, давай, покажи, что ты уяснил за эти полтора года. Готов ли я учиться сутками напролёт, в остальное время помогая по дому и при этом поладить с остальными детьми, держа свой гнилой язык за зубами? Что же, только время покажет. То, что я все-таки успел разложить по полкам, я теперь пытался как-нибудь аккуратно уложить в большую спортивную сумку, с которой сюда переезжал. Папина фотография осуждающе смотрела на меня с прикроватной тумбочки, но я усиленно игнорировал это. Променял мать на них. Даже не попытался её нормально найти. Отец бы наверное проклял меня, если бы знал, на что я согласился. Сказал бы, наверное, что я неблагодарный сын и эгоист. Похер, его-то здесь нет. Он сдох и бросил меня гораздо раньше. В груди поднималась злость, пожалуй, достаточно редкое для меня чувство по отношению к собственной семье. Мне впервые стало по-настоящему обидно за то, что мои родители волею судеб покинули меня. Возможно из-за того, что я мысленно осуждал себя за то, что иду в новую семью, не почтив память родной, и таким образом пытался перекинуть вину на них, но… Боги, пусть в моей голове наконец-то станет тихо. Я не выношу сам себя. Я достал из тумбочки блок сигарет и сунул во внутренний карман куртки. Фотографию прямо в рамке кинул в коробку с папиными вещами, стараясь не думать о своём переезде в новую семью как о предательстве. Я ведь не обязан выживать и страдать только потому, что я разочаровал свою маму и она ушла? Я усвоил урок, и теперь сделаю все, что смогу, чтобы не вылететь из семьи. Но если я и сейчас окажусь на улице, то это уже будет полная клиника. Я скинул с ног изношенные, но любимые, кеды, стянул с себя толстовку и снял тянущиеся тренировочные штаны, осторожно сложил одежду, подаренную моими новыми опекунами, и сложил поверх всех вещей в дорожной сумке. Затем вставил в прокол на нижней губе парадное черное кольцо, переоделся в свои клевые, хоть и затасканные, черные джинсы, втянул в шлейки ремень, и за две петельки прицепил крупную цепочку. Взгляд упал на коробку практически нетронутых черных кед — один из немногих подарков МакКейси, который мне не хотелось выбрасывать. Форд. Одно его имя заставляло меня раз за разом переживать целую бурю эмоций — гнев, разочарование, страх, отчаяние и… Сожаление, что ли. Не знаю. Этот ублюдок — последнее существо на свете, заслуживающее сочувствия, но вместе с тем… Может быть слова Джонатана повлияли на мое ослабленное сознание, и теперь это казалось моими собственными мыслями, но тот факт, что он так долго помогал мне, перед тем как совершить такую ошибку, не давал мне покоя. С другой стороны он постоянно домогался до меня. Сейчас-то я был в этом абсолютно уверен — после его спонтанного признания в нездоровой тяге ко мне, все его настойчивые ухаживания, которые он называл шутками, обрели наконец свой полный смысл. Не просто играл, не просто считал обязанным ему, но ещё и с болезненной эмоциональной привязанностью. Он даже был готов объясняться перед отцом, готов был отвечать за свой выбор, но раз уж я не отвечал ему взаимностью, то, по его мнению, я, видимо, должен был умереть. Мне было несложно представить зареванного Форда в полицейском участке — все-таки напоследок я видел, что он испугался содеянного, но черт его подери — неужели это его оправдывает? Мне было невыносимо думать о том, чтобы взять и простить его, после всех тех мучений, что я пережил. Из моего рта заструился дым. Я даже не заметил, когда успел прикурить. Дрожащими пальцами я обхватил сигарету и вдохнул дым полной грудью, стоя в одних джинсах и носках. Горло прожгло блаженной болью, и вместе с каждым выдохом я все больше и больше отпускал страхи и тревоги. Ясность возвращалась в мою голову. Черт с ним с Фордом, у меня есть проблемы более насущные. Новая семья. Новые горизонты, ответственность, обязанности. Будь что будет. Они взрослые люди, у которых до меня уже было пятеро, черт побери, детей. И навряд ли все они ведут себя как сущие ангелы, и хоть я и не знаю, родные у них в семье дети, или нет, но разве я буду сильно хуже их? Ты забирал поставки наркотиков, украл за вознаграждение несколько дорогостоящих реликвий, возможно породил несколько серьезных конфликтов. На тебя обозлено все семейство МакКейси, которые деньгами и влиянием в целом могут зарыть кого угодно на собственном заднем дворе, и им мало что помешает это сделать. Так что чем-то ты все-таки хуже обычных непослушных деток. Я осторожно провел ладонью по обтянутому бинтом животу и напоследок ещё раз затянулся сигаретой, и, взглянув в сторону, запоздало заметил появившегося в проеме комнаты Чарльза. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, а в моей голове возникло множество вопросов. Как долго он следит за мной? Я что-нибудь бормотал себе под нос? Начнет читать мне нотации по поводу курения? Странная, пожалуй, картина вышла: приёмный сын стоит в одних джинсах с практически собранной сумкой, курит, глядя в стену и задумчиво бормочет себе под нос какие-то проклятия. Класс. — Прости, что помешал. Я войду? — наконец заговорил Чарльз. — А? — я пару секунд смотрел на него недоуменно, а потом понял, что он спрашивает разрешения, чтобы зайти в мою комнату. — В смысле… Да, конечно. Входи…те. — Можно не на «Вы», — на лице Чарльза проскользнула улыбка, и он зашел в комнату, осматриваясь по сторонам. — Эм… Я почти закончил, — почти неразборчиво буркнул я, вытаскивая из кармана сумки переносную пепельницу, раскрыл её и потушил окурок. — У тебя тут довольно уютно, — Чарльз задумчиво покивал, оглядывая полупустую комнату. — И долго ты жил один? — Блаженных два месяца, — хмыкнул я, и взглянул на окно. С неба, медленно кружась, падали снежинки. Завтра уже канун Рождества, а у меня снова бессовестно украли кусок жизни. — В последний раз за окном был ноябрь. Опекун кивнул и подошёл к картонной коробке с отцовскими вещами, не глядя закрыл её лопасти. — Как ты себя чувствуешь? — мужчина не смотрел на меня, и это помогало мне не сбиваться с мыслей. — Странновато, — честно ответил я и присел на кровать, доставая новую сигарету скорее машинально, чем намеренно. — У меня была амнезия, и… Мне не очень хочется, чтобы то, что я вспомнил, было моей жизнью. — Наши воспоминания делают нас теми, кто мы есть. — Типа того, — я прикурил и тяжело выдохнул дым. — Но тогда не знаю, хочу ли я быть собой. Я видел, что опекун изо всех сил пытается придумать, что бы сказать мне, но видимо в разговорах по душам он был не силен, и уже жалел, что вообще ввязался. Оценив его добрый жест, я решил самостоятельно свернуть тему, чтобы не мучить его. — Не важно. Это пройдёт, — я встал с кровати и глубоко затянулся. —Осталась пара вещей, и можно выдвигаться. — Ты ешь мясо? Завтра Рождество, так что мы прикидываем, что можно приготовить на ужин, — мужчина слегка улыбнулся, и даже небольшая морщинка на его переносице стала чуть менее заметной. — Я, эм… Не знаю, что мне можно есть после операции, — я пожал плечами и мужчина понимающе покивал. — Тогда, думаю, это мы узнаем из рекомендаций, они остались у Силены, — Чарли попытался мне улыбнуться, и я понял, что актёр из него никудышный. Если он не был искренне чему-то рад, то его улыбка становилась деревянной и натянутой. Что же, по крайней мере, его настроение будет, возможно, чуть легче понять. Это может помочь мне корректировать свое поведение. — Что меня ждёт у вас дома? — наконец спросил я, затем зажал в зубах сигарету и стал обувать подаренные Фордом кеды. — Вернее, кто. — Пятеро разных, но замечательных ребят, — Чарльз уже искренне улыбнулся. — Правда, сейчас их четверо. Старшая сейчас в колледже, так что приедет только завтра. — Мм… — я туго затянул шнурки и выдохнул дым. — Понятно… И как они отнесутся ко мне? — Тут сложно угадать, Перси, — сказал опекун как-то неловко, так что я предположил, что разговор о новом члене семьи у них дома уже поднимался, и, возможно, кончился плохо. Или я все себе придумываю. Но, как бы пафосно это не звучало, жизнь научила меня прислушиваться к малейшим изменениям в голосе людей, чтобы ориентироваться в ситуации. У меня нет права на ошибку. — А если мы не подружимся? — я решил сразу набросать свои примерные перспективы. — Ну, наши дети очень дружелюбные, так что, может и не сразу, но, думаю, вы поладите. — А если нет? — Будем решать проблемы по мере их появления, — спокойно ответил Чарльз. Я хотел пошутить, что просто прикидываю, как лучше собрать сумку, если меня сразу же отдадут обратно, но решил, что сейчас это будет крайне не к месту. — Понятно, — я затушил вторую сигарету и натянул на себя кофту с высоким горлом. — Воодушевляет. — Перси, я могу тебя кое о чем попросить? — осторожно начал Чарльз, и меня буквально пригвоздило к полу. Я заправил край водолазки в штаны и медленно перевёл взгляд на него, с напряжением ожидая продолжения. Мужчина поднял руки в примирительном жесте. — Ничего серьёзного, я думаю. — Весь во внимании, — я невольно цепанул зубами кольцо в губе, глядя на опекуна. — Давай дома без курения, ладно? Ну… Веранда ещё ладно, но не в комнате. Я шумно выдохнул, подкатив глаза и облегчённо улыбнулся. — Боги, я уже подумал, что что-то серьёзное. Да, забились, без сигарет в доме, — я убрал старые кеды в освободившуюся коробку. — Я пока тут жил вообще курить бросил. Так что это в первый и последний раз в этой комнате. — Давно ты уже куришь? — Чарльз закрыл лопасти одной из коробок. — На тринадцатый день рождения мне подарили мою первую пачку, — я усмехнулся далёким воспоминаниям. — Помню, сказал в качестве благодарности что-то из серии «Ты больной дарить ребёнку сигареты?» — Кто же такой добрый тебе их подарил? — опекун слегка приподнял бровь, явно не поддерживая идею дарить детям табак. Не могу с ним поспорить. — Он… Никто. Уже никто, — я пожал плечами. Ворошить свои воспоминания и дальше мне не хотелось. Я и так помнил, что на прощание сказал мне Джош, напоминаний и лишних уколов совести мне не нужно. — А был? — а этот ваш Чарльз оказался однако любознательным типом. — Коллегой моего отчима. Я ходил по его поручениям, и виделся с этим парнем. Так что он что-то немного знал обо мне, — я надел куртку и спрятал туда сигареты и пепельницу. Из внутреннего кармашка на меня взглянула моя змеиная подружка, и я украдкой почесал её за головой. Змейка лизнула мой палец и даже не куснула — полагаю, в отличии от отца с фотографии, она была не против нашего переезда. Чарльз тем временем не выглядел удовлетворенно. — Как я понимаю, отчим… Не очень хорошо обращался с тобой, — несмотря на любопытство, опекун пытался быть осторожен в формулировках. — И этот коллега не позвонил в органы опеки, зная, в каком ты положении? — Он был тоже не в лучшем положении, раз на то пошло, — я застегнул свою дорожную сумку и стал осматривать ящики и полки, проверяя, не забыл ли я чего-нибудь. — Ему дороже было звонить в полицию, да и я… Сложная ситуация была, — я решил остановить свой словесный понос до того, как он начался. — Не понимаю, как взрослый человек мог пройти мимо и не помочь, — Чарльз тяжело вздохнул, и мне подумалось, что он, должно быть, широкой души парень. Хотя моя тупая бошка могла дойти до этого и раньше — он меня все-таки усыновил, так что наверное он радушный, да, вот уж сюрприз. — В моей жизни таких взрослых был вагон и маленькая тележка. Но были и те, кто помогал хотя бы посильно, — я достал из глубины ящика зарядное устройство для телефона. — Лечил, кормил. Даже тот самый коллега как-то раз… — я немного задумался, решая, рассказывать эту историю, или нет. — Меня вырубило на улице, а проснулся я уже у него на диване. Мне ещё повезло, что это он меня подобрал, а не кто-то ещё, — я заглянул под кровать, и когда вылез оттуда, встретился с шокированным взглядом Чарльза. — Ты… Потерял сознание на улице? Что случилось? — видимо, для постороннего человека мои злоключения кажутся довольно мрачными. Это он ещё про Форда байку не слышал. — Я… — мне пришлось немного пораскинуть мозгами, чтобы вспомнить, что именно тогда случилось. — А, вспомнил. Меня избили какие-то утырки, и я вырубился, — я вспомнил собаку, отогнавшую моих обидчиков, и невольно улыбнулся. — А у вас есть домашние животные? — У нас пятеро детей, думаешь, нужны и домашние животные? — Чарльз слабо ухмыльнулся, и я, пожалуй, был с ним согласен. — Ну да, — я коротко посмеялся и поправил подушку. — Я хотел завести животное. Но кто потом будет за ним ухаживать? — Например, ты? — кажется, Чарльз не совсем понял мою формулировку. — Когда я говорю «потом», я имею ввиду «после моей смерти», — терпеливо пояснил я свой лексикон. — По крайней мере, чаще всего. В комнате повисла тишина, и я подумал о том, что Чарльз понятия не имеет о том, кого они усыновили. Может они и слышали о том, что я хотел от них отказаться, или знали о том, что у меня есть проблемы, но наверняка рассчитывали, что я буду хотя бы пободрее. Возможно, всеми бумагами и изучением досье занималась Силена, а он вообще тут был не при чем, и теперь с горечью думал о том, кого они везут себе домой. Но кто-то же должен быть с ним честным. Я не смогу счастливо жить в их семье, зная, что попал туда с помощью недомолвок и вранья. Стоило мне только открыть рот, чтобы сказать что-то, Чарльз жестом попросил меня помолчать. — У нас будет время узнать друг друга получше… Естественным путем, Перси. Мы с Силеной сделаем все, что будет в наших силах, чтобы помочь тебе, — его тон был максимально серьёзен, но взгляд был мягким, даже несмотря на слегка нахмуренные брови. — Как минимум твоя стойкость во время лечения говорит о тебе, как о человеке, очень много. И если ты готов попытаться справиться с тем, что… Накопилось у тебя за жизнь, то мы с Силеной сделаем всё возможное, чтобы ты в этом преуспел. — Я… — у меня, кажется, даже челюсть упала куда-то на пол. — Мы будем рядом, — вдруг в дверном проёме появилась Силена и мягко мне улыбнулась. Как долго она слушала наш разговор? Пожалуй, мои опекуны в ближайшее время будут осторожно прислушиваться к любым моим разговорам, стараясь безопасно узнать обо мне что-нибудь, при этом не тревожа меня повторяющимися расспросами. — Дай нам немного времени, — Чарльз подмигнул мне и вдруг широко улыбнулся. — Мы с тобой, Перси. До конца, — он протянул мне кулак, и я подкатил глаза и запрокинул голову назад. У меня сейчас инфаркт точно случится, или я разрыдаюсь. Я поднял руку и не глядя стукнул костяшками о кулак Чарльза, а потом закрыл ладонями лицо, согнулся пополам и почти уткнулся носом в колени. — Кажется, тебя не очень впечатлила наша речь, — Чарльз неловко посмеялся и похлопал меня по спине. — Хотя вроде не позорная. — Сейчас исправим пару формулировочек, на табличку и повесим на стену, — Силена присела на кровать, слегка смеясь, коснулась моего плеча, и неожиданно вздрогнула. Они помолчали пару секунд, пока я чувствовал, как между пальцев просачиваются и капают на матрас мои собственные слезы. — Милый… — смешков в голосе опекунши уже не было — она будто одним касанием моего плеча поняла, что я не стыжусь или смеюсь, а плачу, хотя я всеми силами пытался это скрыть. — Ну, ну, пойдёшь ко мне обниматься? — она нежно потянула меня к себе, обхватив за плечи, но мне не хотелось, чтобы кто-то видел меня в таком виде, так что только сильнее нагнулся. Был бы ежом — свернулся бы колючим клубочком. — Ну же, — Чарльз не напирал, но словесно подталкивал. — Все свои, Перси. Ты можешь больше не прятаться. Из горла вырвался непрошенный всхлип, и я понял, что у меня уже разрывает от боли живот, и к тому же, если я продолжу так сидеть, то меня точно вырвет, так что я стал осторожно приподниматься. С трудом я отнял руки от лица, ненароком вытирая щеки рукавом, и все-таки заключил опекуншу в объятия, и Силена была только рада прижать меня к своей груди. Женщина поглаживала меня по волосам и приговаривала, какой я хороший, вгоняя меня в краску. Чарльз улыбнулся нам, и, растрепав мне волосы, накинул дорожную сумку себе на плечо. — Я отнесу это в машину и вернусь за вами, — он кивнул мне и улыбнулся. — Кажется, пора домой? Я невольно улыбнулся ему в ответ и бросил взгляд на коробку с папиными вещами. Нам пора в новый дом, пап. И надеюсь, ты пожелаешь мне удачи.