Забытые сказки истиноморья

Святую Анну знали в основном в прибрежных городах: Безъю, Ивец, Ос Крево, Новокрибирск, Джерхольм — и в десятке других маленьких деревушках, раскиданных по берегам истиноморя. Её почти не упоминали в старых описаниях святых, да и само житие умещалось на паре строк: никаких пышных словесных конструкций про розы и пчел, как в рассказах о святой Лизавете, или кровавых подробностей, как в историях о святом Юрисе. Про Анну писали просто: заговаривала моря, обеспечивая безопасный выход из гавани, удачный улов и малые волны во время шторма. Двух строчек хватало, чтобы описать целую жизнь, посвященную морю. Про святую Полину не писали ничего. Многие вообще забыли о том, что она была. Хотя, в отличие от остальных святых, в существование которых верили только из-за распространённых историй, Полина оставила за собой что-то вещественное: десяток древних музыкальных инструментов, до сих пор хранившихся в полузабытых запасниках и дорогих коллекциях. Но самый дорогой, самый важный инструмент лежал в старом сундуке, насквозь пропахшем лавандой и пропитанном морской солью и ветром. Сам сундук хранился на чердаке такого же старого дома с выбеленными морскими ветрами и бурями стенами. Дом стоял на обрыве скалы, на самом-самом ее краешке. Казалось, подуй ветер в сторону моря, и старая постройка слетит вниз, путаясь в неспокойных волнах и кувыркаясь по острым скалам. В Новокрибирске такая скала была одна, недалеко от города, но мало кто рисковал на нее забираться, потому что ветры на ней не стихали даже в самую спокойную погоду. Польку это вполне устраивало. А вот что ворчливый дед ее Полькой зовет — не устраивало, ее звали Полианой, как старую-старую родственницу, у них всегда женщин в роду так звали, можно было чуть больше уважения проявить! А старый-старый Афанасий все равно звал ее Полькой. Как тот смешной танец, который на площадях танцуют по праздникам заезжие артисты. Полька каждый раз угрожала, что больше никогда не сядет за клавикорд, если дед продолжит ее так звать, но они оба знали, что на самом деле музыка у нее в крови, а все угрозы — пустышки. Полька не часто доставала этот старый клавикорд из большого чердачного сундука. Только по ночам, когда становилось невыносимо страшно из-за бушующего за стенами моря. Аккуратно поднимала крышку на скрипучих петлях, и первые же резкие звуки — только на пробу — отгоняли шторм за спиной. Когда она начинала играть, страх и буря уходили. Афанасий говорил, что она должна не просто играть, а еще петь, его прабабка именно так делала, как ее прабабка завещала, но Польке петь откровенно не нравилось. Пела у них Анка, ее старшая сестра, но Анка (сестер всегда в честь тех самых родственниц называли) пропала в прошлый сезон бурь. Когда ветер, после упорных Полькиных занятий на клавикордах, переставал пытаться снести их дом на скале, девочка просила рассказать ее любимую историю. Дед Афанасий вздыхал, что за двенадцать лет ему эта история осточертела, но Полька умела быть настойчивой. Особенно в последний сезон бурь, когда нашла нотные записи в другом старом чердачном сундуке, и они совсем не успокаивали ветра. Лет триста назад, — начинал Афанасий каждый свой рассказ, — когда об этом доме только мечтал один немолодой моряк, в наших водах еще водились водяные черти и водяные люди. По-умному их называли сильдройрами, язык сломаешь, но мы звали их просто приливными, потому что они любили приходить в предрассветные или послезакатные приливы. Моряк — Михаил — ходил на острова, их как раз можно увидеть только с нашей скалы, вроде как за тюлениной, тогда еще не всю живность перебили. А однажды на одном из островов нашел женщину — прекрасную, обнаженную, с окровавленными ногами и растерзанной шеей. Казалось, что она мертва, что кто-то из пиратов попользовался шлюхой, да выкинул на берег. Полька в этот момент всегда в ужасе закрывала руками рот, чтобы не подвывать вместе с бурей, но дедушка продолжал, не обращая внимания на эмоциональность своей внучки. Она этот рассказ каждую неделю слушала, и каждую неделю в ужасе охала на одних и тех же местах. Только женщина все еще была жива, хоть и еле-еле дышала. Моряк забрал ее с собой, назвал Морянкой, потому что она отказывалась называть свое настоящее имя, а еще у нее были безумные зеленые глаза. Построил для нее дом на самой опасной скале у моря. А уже через три года у них родилась дочка, которую назвали Полиной. У малышки были такие же яркие зеленые глаза и странные шрамы на горле, перешедшие ей по наследству. На этих словах Полька взволнованно ерзала по твердой лавке и поправляла тяжелый плед на маленьких плечах. Полька обожала своего предка, а Афанасий повторял, что она похожа на нее, тем самым подогревая внучкин интерес. Михаил души не чаял в своей молодой жене и маленькой дочери, даже несмотря на то, что про них все знакомые шептались. А когда в шесть лет моряк обнаружил, что дочери перешел его талант управляться с материалами, он сразу начал ее учить мастерить разные штуки. Все было хорошо, только Полина редко покидала дом, построенный отцом на том самом месте, где просила ее мать, необъяснимо скучающая по морю и островам, которые так прекрасно видно с нашего чердака. На самом деле, им обоим — Михаилу и Морянке — не хватало моря, но они не могли оставлять малышку одну в доме на обрыве. Сначала девочка стыдилась полос на горле и кожи на лодыжках, которая в самые жаркие дни словно чешуя начинала шелушиться, а потом просто привыкла проводить время под стройную, но хриплую мелодию песен матери. Когда Морянка умерла в одну из зимних бурь, отец стал скучать по морю еще больше. Полина знала, что он надеялся найти мать среди разбушевавшихся волн, и однажды просто вытолкнула его за дверь, чтобы он снова отправлялся на море. Полина всегда ждала его у большого окна, всматриваясь-вслушиваясь в воду за окном, и неспешно делала игрушки для выходных ярмарок. В один из таких вечеров девушка услышала песню. Безумно красивую песню. Сначала Полина думала, что это в очередной раз волны шумели среди скал, но увидела недалеко от дома одинокий огонек, когда носом прижалась к стеклу. Тихая-тихая песня звучала внутри головы, потому что за свистящим ветром невозможно расслышать что-либо, даже если стоишь в паре метров друг от друга, такой ветер поднимался перед бурей. Полина как никто знала, на что способно море. Она с опаской смотрела на трясущийся огонек, но он не собирался двигаться в сторону от обрыва, а мелодия продолжала звучать в голове и становилась все громче. Как и гром над водой где-то на уровне горизонта. Тогда Полина выбежала в ночь. Накинула на легкое домашнее платье отцовский плащ, который он сам шил для дочери, влезла в колоши не по размеру и побежала к светлячку впереди, забыв запереть дверь. Дождь уже дошел до берега, и только широкий капюшон помогал ей видеть узкую тропинку под ногами. А песня все еще звучала в голове. — Что ты здесь делаешь? — кричала Полина, а музыка и ветер заглушали ее слова, как назло нескладные из-за больного горла. — Мы должны вернуться в дом! — она тянула безумца за рукав, но человек не двигался с места. Фонарь освещал худое лицо и мокрые светлые волосы, отражался в голубых глазах… Полина тянула странную девушку обратно по тропинке, но та лишь отмахивалась, не прерывая своего пения. — Дура! — Полина зло ругалась на девчонку, но, когда та повернула голову в ее сторону, песня начала оглушать. Девушка хотела заткнуть уши руками, развернуться и уйти, но завороженно смотрела на незнакомку. Смотрела, как та снова поворачивается в сторону моря, глубоко вдыхает воздух и продолжает петь. Смотрела, как зарождающаяся буря утихает. Смотрела, как тучи на ночном небе открывают звезды. Смотрела, как девушка улыбается, когда дождь перестает и луна начинает светить ярче фонаря. — Говоришь, пора в дом? — спрашивала тогда незнакомка, а Полина могла только кивать головой, потому что музыка все еще отзвуками отдавалась в ушах, а больные связки как назло не хотели работать, ни одного чертового звука невозможно было издать. Позже, когда Полина укутала девчонку в теплое покрывало и заварила чай из морских цветов, помогающей с ее неправильными связками, та долго смеялась. Смеялась, потому что ей впервые удалось по-настоящему спеть морю. И морю это понравилось. Полина кивала, потому что точно знала, что морю понравилось. — Меня зовут Анна, — представилась та перед самым рассветом, когда небо достаточно посветлело, чтобы девушка не переломала ноги на каменистых тропинках в город. — Полина, — прохрипела в ответ. Даже после седьмой чашки чая голос не хотел слушаться. Полька опять ладошками рот закрывала, чтобы деду не мешать рассказывать историю, но на этом моменте как обычно не удерживалась и просила рассказать про Анну. Дед Афанасий тяжело вздыхал, но делал так, как просила внучка. Говорят, Анна была заклинательницей, ведьмой, заговаривающей самые сильные бури. Следующий год, что она приходила на скалу и пела для моря, был самым тихим за прошедшее десятилетие. Полина наблюдала за ней из окна, замирала вместе с волнами, а когда Анна собиралась домой, выносила ей чашку чая. А Анна всегда проходила мимо, хотя была другая дорожка, по которой удобнее спускаться в город, чтобы эту чашку чая выпить. Странные морские цветы действительно помогали от больного горла, но Анна ходила мимо одинокого дома на скале совершенно не поэтому. Как оказалось, Анна была ровесницей Полины, так же редко видела своих родителей и большую часть времени проводила у моря. Отец Анны был моряком — все в Новокрибирске ими были; море служило отцом, матерью, братом, сестрой и милой тетушкой. И злобным монстром, способным в один момент отобрать все: отца, мать, брата, сестру и милую тетушку. Возможно, с Анной произошло что-то подобное, иначе кто еще придумает сутками пытаться запеть море до полной тишины? Афанасий хихикал совсем не по-стариковски, а потом косился на Полину. Но девочка не обращала внимания, в этот момент она всегда вспоминала Анку, которая с раннего детства пела морю, сразу после смерти родителей в шторме. Сама Анна мало что про себя рассказывала. Про волшебных существ, живущих так глубоко в водах, что свет не достигал их глаз — каждый вечер могла разглагольствовать в барах; у нее мать была лучшей сказительницей, но это Полина узнала намного позже и от своей дочери, когда та пересказывала Аннины сказки. Но про свою жизнь не говорила. Всегда начинала напевать, а Полина в очередной раз теряла голос. Полина год наблюдала за странной девушкой, прижималась пальцами к оконному стеклу, словно так могла удержать фигурку вдали от резкого порывистого ветра, вслушивалась в мелодию, которую не могла слышать, и медленно сгорала от любопытства. Полина хотела стоять там, рядом с ней, и слушать бесконечную музыку. Она тогда еще не понимала, что чувствовала к голосу в темноте, но не могла выбросить его из головы. Голос стал ее наваждением. А улыбка его хозяйки снилась каждую проклятую ночь, каждую проклятую бурю, которую Анна успокаивала. Через год после первой встречи Полина думала, что сошла с ума. Окончательно свернулась с катушек, когда день в день перед очередной бурей бережно несла скрипку, завернутую в потрепанный свитер, к трясущемуся в сумерках огоньку. А смычок словно сабля висел на поясе и бился на ветру. Анна напряженно наблюдала за приближающейся фигурой, но Полина не отвечала на немой вопрос (на самом деле, она своему больному горлу не доверяла, потому что ветер все еще хранил волшебную песню). Полина подняла скрипку, удобно устраивая ее на плече под подбородком, жестом заядлого фехтовальщика-фокусника вытащила смычок из петельки на поясе. Замерла. Вздохнула. Ветер подхватил мамину колыбельную и понес ее обратно в море. Анна начала петь чуть позже. Она не знала слова, — Полина научит ее этой же ночью — но она знала море и сказки, которые то любит. Этого оказалось достаточно. Бабка моя говорила, — вспоминал Афанасий после небольшой паузы, — что той ночью они не только слова песни учили, — старик опять хихикал, словно лет на пятьдесят становился моложе, а Полька не понимала ничего. Дед знал, что через несколько лет поймет. И снова хихикал. Та скрипка была не первой, которую сделала Полина, за год она загубила много дерева для корпуса, жил для струн и конского волоса для смычка. Но именно эта скрипка сослужила им хорошую службу: через несколько лет ее придется продать, когда сердце неожиданно подведет Михаила и деньги закончатся очень быстро. Моя прабабка смогла вернуть ее в семью, именно она под стеклом в гостиной лежит. Михаил умер, когда девушкам исполнилось двадцать три. Анну к тому моменту хорошо знали в городе. Про нее уже начинали рассказывать сказки, а Полина помогала их распространять, когда спускалась в город за продуктами. Анна все реже появлялась на скале — заговаривала море с причала, так было удобнее и деньги платили. Но Анна переехала на следующий же вечер, не заставляя Полину оставаться наедине с мертвым телом дольше положенного. Михаила похоронили в море, у тех самых островов, где двадцать шесть лет назад он нашел свою жену. Полине показалось, что она слышит голос матери и видит тени под водой, когда тело погрузилось под воду. Но старую приливную колыбельную пела Анна, а внизу только водяные мереки и могли водиться. С тех пор девушки не расставались. Целыми днями Полина не вылезала из мастерской отца — и через несколько месяцев создала клавикорд, тот самый, который ты любишь мучить по ночам! — а Анна с тех пор пела только на их скале. В городе стали ходить слухи о двух девушках затворницах, и люди стали приходить на «концерты». Полина с Анной не обращали внимания на взгляды из дальних кустов, они вообще ни на что не обращали внимания, когда начинали играть музыку моря. Казалось, что существовали только они: Поля, Аня и море. И музыка. И песня. Годы шли, но не на этой скале, тут словно само время остановилось. Люди перестали ходить на диковинные концерты, но звуки песни приносили спокойствие в самые темные ночи. Никто не спрашивал, откуда в доме на скале появилась маленькая девочка, а через несколько лет еще одна. Никто не спрашивал, что происходит за большими окнами в сторону моря. Никто не должен был спрашивать. Их смеха хватало, чтобы море смеялось вместе с ними, а больше ничего не было нужно. Говорят, когда пришло ее время, Полина ушла в море следом за родителями, а Анна пела приливную колыбельную, пока самый страшный ночной шторм не успокаивал свои воды. Говорят, с тех пор Анна больше не пела. Пела ее дочь, а на клавикордах играла ее сестра со странными отметинами на шее. Говорят, с тех пор в нашей семье мало что менялось. Полька к своим шрамам тянется, они почти не ощущаются, тонкие белые полосы на том месте, где у рыб должны быть жабры. — Про Полину и Анну рассказывали много историй: как они боролись с морским чертом или плавали в поисках Змия, — заканчивает Афанасий, но Полька его перебивает: — И ты расскажешь их в следующий раз? — Ты и так все истории знаешь… Ладно. Пора спать! Полька визжит от смеха, когда он легко ее на руки поднимает и в воздухе крутит. Ветер за стенами шумит сильнее, но, когда дед с внучкой мимо чердачного окна проходят, девочка шикает на ветер и подмигивает тучам на черном небе. Ветер успокаивается.