Мушкетёры тоже болеют.

      А начинался тот день настолько хорошо, что мушкетёры уже стали подозревать что-то неладное. Дежурство в королевском саду преподносило друзьям не только утомительную и довольно-таки скучную работу, но и очередную долгожданную встречу с юным гасконцем, который на тот момент ещё отдавал долг роте господина Дэзэсара.       По правде говоря, для остальных рыцарей это было самое любимое место для несения службы, которое для своих любимых подопечных де Тревиль сам отвоевал у короля. Самым сладким оно было потому, что здесь никогда не было работы — ни один адекватный вор и, тем более, преступник, не посмеет залезть во дворец через самое заметное место королевского двора. Да даже не происходило стычки с гвардейцами, потому что те то ли знали, что здесь их всегда ждут их неизменные «друзья», то ли понимали, что устроить дуэль и остаться незамеченными в этом саду было абсолютно невозможно.       Сами мушкетёры не любили это место за неимением разнообразного веселья, коего, к примеру, у тех же монастырей, особенно женских, было хоть отбавляй. Четверо друзей бесконечно кланялись своему капитану и благодарно улыбались за такую оказанную им честь, но только стоило ему отвернуться, как Портос начинал строить грустные гримасы, а д’Артаньян нетерпеливо хлопать себя по бокам.       В тот день была их очередная смена в королевском саду. Уже с самого раннего утра Атос смиренно держал стойку у раскидистой яблони, так и манящей мушкетёра сорвать спелый розоватый фрукт, словно румяные щёчки юной фрейлины, и попробовать столь сладостный и когда-то запретный плод.       Но мужчина, не поддаваясь своим внутренним провокациям, которые исходили из его же головного центра, продолжал стоять на месте в ожидании остальных мушкетёров.       Хоть д’Артаньян и не должен был здесь находиться, тем не менее, ему удавалось уговорить де Тревиля поставить его в караул вместе с друзьями. И когда рота гасконца после долгой ночной смены устало плелась домой, юноша только заступал на свою службу.       Портос последовал за темноволосым юношей спустя пару минут. Дружелюбный великан поприветствовал своих приятелей и, в отличии от Атоса, без малейшего зазрения совести сорвал самый упитанный плод с низко опустившейся ветки и принялся старательно стачивать его, как бобры поедают кору деревьев. — А где же наша ранняя пташка? — искренне поинтересовался Портос, выкидывая огрызок куда-то в кусты позади себя и подтягиваясь к следующему яблоку. — Или, как сказала бы графиня де Шеврез: певчий соловей страстной любви!       Гасконец прыснул в кулак, а Атос лишь коротко улыбнулся, желая оставить смех где-то глубоко на задворках уважения к другу. И действительно, пропажа их верного д’Эрбле стала немного напрягать — обычно, он приходил сюда раньше всех, больше потому, что ближе остальных жил к королевскому дворцу. Да и по настоянию его приятеля-священника Арамис должен был вставать по первым лучам и отдавать предпочтение раннему солнцу и утренней молитве, нежели долгому пересыпанию.       После нескольких шуток из разряда: «Неужто наш милый Арамис сменил мушкетёрский плащ на сутану и, забыв предупредить нас об этом, принял священный сан и ушёл в монастырь!», трое мужчин не на шутку разволновались — господин д’Эрбле не был тем человеком, который бессовестно мог не прийти на назначенный пост и не сдержать клятву, когда-то данную им королю.       Несмотря на то, что по цветущему саду продолжал разноситься сладостный аромат алых роз, из каждого угла шелестел мягкий смех молодых подопечных королевы, а гвардейцы начинали нарываться на желанные дуэли, обстановка начинала нагнетать. В отличии от Атоса, который своё беспокойство выражал только в сведённых к переносице бровям, д’Артаньян уже отрабатывал какие-то феноменальные стратегии по штурму дома Арамиса, а Портос даже перестал на какое-то время жевать яблоки, уже по наитию срывая их, надкусывая и кидая за спину.       Время перевалило за полдень, когда сад практически опустел: кто-то ушёл на желанный обеденный сон, а кто-то переместился в королевские залы в ожидании вкусного пиршества. И только дети придворных продолжали сновать туда-сюда, тем самым немного выводя из себя весьма обеспокоенного графа де Ла Фер.       К мужчинам пару раз подходил сам капитан гвардии мушкетёров. Поначалу он был неподдельно зол на своего подопечного — даже имея в кармане уважение и милость самого де Тревиля, никто не смел пользоваться ими столь нагло. Приходя уже второй раз и вновь не обнаруживая перед глазами Арамиса, как и сам Атос, капитан начинал раздражаться и волноваться за одного из своих лучших фехтовальщиков. То, что он вполне мог лишиться преданного воина пугало Тревиля не меньше, чем то, что он вполне способен был потерять просто хорошего и верного подопечного.       Потом, словно беспокойный отец, ищущий своего негодного ребёнка, он часто выглядывал в окно из своего кабинета, ожидая, что вот-вот из-за красиво остриженных деревьев выйдет д’Эрбле. Но ни через час, ни через два этого так и не произошло, и вскоре де Тревилю пришлось отвлечься на более важные государственные дела.       Великан вновь выкинул уже, кажется, двадцатое по счёту яблоко и сорвался с места, требуя приятелей немедленно следовать за ним к капитану мушкетёров. Возник спор, в котором гасконец уверял Портоса в необходимости продолжать держать пост, а Атос изредка соглашался с Шарлем, иногда даже принимая сторону дю Валлона — но, в целом, он старался придерживаться личного нейтралитета. — Что такого невероятного успело случиться в этот прекрасный солнечный день, господа, что ваш спор, я более чем уверен, был услышан даже в далёкой Англии? — друзья резко замолчали и обернулись на помешавший им голос. — Как минимум то, что вы безнаказанно решили сократить время своего дежурства, милый Арамис, — со всей строгостью, но не без скрываемого облегчения процедил самый старший мушкетёр. — Что послужило причиной столь весомого опоздания?       Слегка подкрутив кончики своих изящных усов, новоприбывший мушкетёр занял позицию между Портосом и д’Артаньяном, отдёрнул закрутившиеся края мушкетёрского плаща и намеренно опустил голову, дабы пышные перья на его шляпе прикрыли нездоровый румянец на лице. Чтобы смутить будущего аббата надо было действительно постараться. По крайней мере, юный гасконец был точно уверен, что мушкетёр смущён, раз так яро пытался скрыть следствия этого. Поскольку д’Артаньян всегда начинал пылать под неумолимыми, но справедливыми поучениями Атоса, он предположил, что Арамис, ровно как и гвардеец, ощущает то же зазрение совести. — Я проспал, — без привычной учтивости тихо проговорил Рене, снял черную перчатку и устало, будто после тяжелого трудового дня, протер глаза, а после и лицо. Ещё вчера, боясь взъерошить аккуратно уложенные, но вечно непослушные усы, аббат редко дотрагивался до лица, а если и позволял себе это, то тут же с присущими ему спокойствием и аккуратностью начинал приводить растительность на лице в порядок. Вспоминая сегодняшнее неугодное утро, мушкетёр сокрушительно покачал головой и добавил ещё тише: — проспал, обделив ГОспода Бога утренней молитвой.       Атос снова нахмурился и изучающим взором оглядел Арамиса с ног до головы: начиная от местами запылённых сапог и заканчивая кончиками растрёпанных перьев. Хоть с последней их встречи не прошло больше десяти часов, графа смутила какая-то еле уловимая, но достаточно глобальная перемена в его друге, и единственное, что осталось неизменным — это глубокая таинственность, благодаря которой будущий аббат ловко что-то скрывал. — Это неужто друг-священник так утомил Вас этой ночью своими богословскими речами, что Вы откинулись без задних ног? — Портос дружелюбно подмигнул другу и игриво подкрутил свои усы. — Или, позвольте угадаю, он пригласил к Вам свою любезную племянницу, что провела более занимательную беседу, чем её дядюшка?       Не скрывая своей насмешки, мушкетёр пихнул в бок д’Артаньян, который, в отличии от дю Валлона, с большим энтузиазмом пытался сдержать смех и не нарваться на дуэль с Арамисом, который не любил отпущенные в его сторону шутки по поводу «Божьего дела».       Но, как ни странно, светловолосый мушкетёр только лукаво улыбнулся и слегка склонил голову в бок, подставляя своё бледное лицо под проходящие сквозь пышную листву лучи солнца. Он прочистил горло и открыл было рот, чтобы возразить своему приятелю, но Арамис не издал ни звука, отчего слегка смутился. Не настойчиво прокашлявшись в кулак, мужчина вновь поднял голову, чтобы ответить Портосу, ожидавшего уже ставшую привычной колкость, но д’Эрбле вновь промолчал, и тактичностью с его стороны это назвать было нельзя.       Тогда мушкетёр опустил голову ещё ниже, зло сжимая края шляпы и оставляя на нежном бархате следы от пальцев. Слегка отвернувшись, он снова прочистил горло, но сделал это так нарочито сильно, что Атос буквально почувствовал эту возникнувшую резь в горле приятеля.       Шевалье обвёл голым большим пальцем нижнюю губу, избавляя ту от возможной слюны, вновь подкрутил усы и, не без уверенности взглянув на друзей, ярко улыбнулся, как делал это раньше. Вот только был ли это искренний оскал или же просто очередная игра Арамиса — в тот момент мушкетёры так и не поняли. — Вкусное яблоко, мой друг? — нарочито вежливо поинтересовался он, наблюдая уже за забывшимся Портосом, что так старательно обгладывал яблочный огрызок.       Мужчина по привычке выкинул остатки в куст позади себя, незамедлительно получая выговор от королевского садовника, что проходил мимо. Но только услышав начавшуюся было грозную речь дю Валлона, он схватился за сердце и поспешил по своим делам, при этом не забыв пожелать Портосу наиприятнейшего аппетита. — Очень, друг мой, очень вкусное! — протерев очередной сладкий плод о штанину, великан отправил его в рот под удивленный взгляд гасконца — съесть столько яблок и не свалиться с болью в животе, это ещё надо постараться! — Но отравленное, — Портос на несколько мгновений перестал жевать, и все трое взглянули на Рене, что начал улыбаться во все тридцать два зуба. Кажется, теперь дю Валлон понял причины слегка горьковатого привкуса.       Наконец даже Атос разрешил себе немного посмеяться, пока его большой друг выплёвывал пережёванную мякоть куда-то в траву и размазывал её сапогом. — Вот черти! Ну нельзя же было сказать доброму Портосу, что яблоки отравленные! — продолжал причитать мушкетёр, кидая на друзей недовольные взгляды.       Когда дю Валлон вновь выстроился в ряд со своими друзьями, он не мог долго обижаться на них, да и сам где-то в глубине понимал, что виноватых здесь нет. Хотя после поста был намерен отправиться к тому противному садовнику и потребовать компенсации.       Далее всё происходило будто по чьему-то очень однообразному и местами довольно-таки скучному сценарию: друзья наблюдали за прелестными девами, что играли в салки в своё заслуженное время отдыха, пока королева пиршествовала, порой, мушкетёры конфликтовали с гвардейцами, получая предложения дуэли или же самостоятельно подначивая стражей кардинала на драку. Но, зная, что в саду достаточно других мушкетёров, да и устраивать бойню здесь — было гиблым местом, поэтому, обойдясь лишь угрозами о расправе, те раздосадованные удалялись на свои посты.       Успевали мужчины и посмеяться, и даже устроить между собой дружескую перепалку: юный ум гасконца никак не хотел уступать накопленному опыту Портоса, из-за чего часто приходилось вмешиваться Атосу с его мудрыми речами, и реже всего Арамису с его богословскими предостережениями.       Всё происходило по уже привычной сущности дежавю: один день повторял другой, но это нисколько не печалило.       Лишь только завидев вдалеке приближающихся товарищей, друзья приняли стойку и, дождавшись их приближения, отсалютовали шляпы в глубоком поклоне, вызывая у тех приветственные улыбки. Но только встретившись взглядом с будущим аббатом, их лица приняли строгий вид: мушкетёры, стоящие позади, положили свои ладони на эфесы шпаг.  — Господина Арамиса требуют к капитану королевских мушкетёров де Тревилю, — когда д’Артаньян тоже нетерпеливо потянулся к своему оружию на перевязи, д’Эрбле не настойчиво дотронулся до руки Шарля и коротко улыбнулся, показывая, что волноваться не о чём. Видя колебания гасконца, стражник добавил: — Немедленно.       Видимо, уходить незнакомые мушкетёры не собирались, ибо они ждали, когда шевалье примкнёт к ним. — Что ж, с таким кортежем мне, по всей видимости, дорога прямиком в Бастилию, — видя в их действиях недоверие, усмехнулся Арамис, но сопротивляться не стал. Примкнув к чужому строю, он, даже не обернувшись на друзей, зашагал прочь, что-то шепча себе в усы: — а вот и кара небесная…       Из тройки спокойным оставался только Атос, потому что даже если де Тревиль и начнёт угрожать отставкой Рене, граф был более чем уверен, что Арамис не сильно будет расстроен. С этой потерей он сживётся гораздо быстрее, нежели с запретом на посещение монастырей.       Тем временем Портос и д’Артаньян только могли гадать, что сейчас происходило в кабинете капитана. Хотя, предположений было немного, потому что сами они не раз ввязывались в подобные ситуации и уже вполне могли предугадать последующую реакцию де Тревиля. Капитан гвардии мушкетёров хоть и был способен наградить своих подопечных не очень добрым словом, но он действительно относился к каждому, как к своему ребёнку: хвалил за достоинства и порицал за аморальные проступки.       Впрочем, долгими вылазки в кабинет капитана не случались, ибо Тревиль предпочитал срывать зло в первые пятнадцать минут, а после доходчиво объяснять, словно маленькому мальчику, что впредь так поступать не стоит. И если Атоса эти моменты жутко раздражали, то Арамис, в свою очередь, мог умело подыграть капитану и выйти из воды сухим. Вскоре это качество перенял Портос, который тут же получил неприятную огласку подхалима. И если в господине д’Эрбле окружающие видели в этом какую-то изюминку, что скрашивала его загадочность и чрезмерное лукавство ещё больше, то в Портосе это стало предметом для высмеивания.       Как и предполагал граф де Ла Фер, д’Эрбле вернулся примерно через полчаса долгих терзаний д’Артаньяна: как только будущий аббат подошёл к друзьям, гасконец нетерпеливо ринулся вперёд и, не сдержавшись, слегка сжал плечо Арамиса своей смуглой ладонью. Будь они не знакомы, Рене непременно бы отшатнулся назад и упрекнул юношу в его неучтивости и неумении уважать чужое личное пространство. Но сейчас, будучи уже достаточно близкими друзьями, шевалье понимал, что именно так гасконец выражает свою заботу. Но, всё же, эти резкие скачки, выражающиеся непринуждёнными касаниями, иногда смущали не привыкшему к этому Рене.       Поэтому, вместо того, чтобы отпрянуть, Арамис положил свою ладонь поверх руки друга и слегка встрепенул её, тем самым принимая поддержку. — Ну что, друг мой Арамис, — Портос, хоть и пытался скрыть своё беспокойство за лукавой улыбкой, но выходило это у него крайне неправдоподобно, — отхватили парочку бранимых словцов от господина де Тревиля? — Отхватил, это ещё мягко сказано, милый Портос, — д’Эрбле снял перчатки и нетерпеливо начал хлопать ими себя по левой ладони, изредка прикасаясь ледяными пальцами к ещё более зарумянившейся щеке, которая теперь слишком неуместно контрастировала с побледневшей кожей аббата. Д’Артаньян принял эту странную игру красок на лице друга за удвоенный стыд, который мушкетёр получил в кабинете капитана сразу после замечаний Атоса. — Королевский двор ещё долго будет судачить об этом никчёмном происшествии. Хотя, господа, вы не хуже меня знаете де Тревиля — если бы он молча смерил меня своим уничтожающим взглядом, было бы куда страшнее, нежели, чем получить его крикливый выговор.       Друзья согласно закивали и, дождавшись одобрения с их стороны, Арамис вальяжно, но чересчур медленно, будто оттягивая какой-то неприятный момент, прошёл к остальным мушкетёрам и теперь занял позицию поодаль от всех, встречаясь левым плечом только с Атосом. Игнорируя любопытный взгляд друга, он сделал небольшой шаг назад, чтобы оказаться далеко от солнечных лучей.       Их разговор вновь принял живой окрас, только теперь Арамис участвовал в нём ещё реже, чем в предыдущем: он вставлял слова только тогда, когда ему задавали вопрос. В остальном же он стоял слегка позади, даже, кажется, уже не пытаясь скрыть своего дурного расположения духа: прелестные фрейлины, проходящие мимо и завидевшие уже известного им ловеласа, порой, даже не удостаивались взгляда, а потому обиженно отворачивались. Портос же, не менее знаменитый по своим любовным похождениям, несколько раз даже уверялся, что все эти многозначные взгляды были адресованы ему.       А пока юный гасконец вновь затеял шутливый спор с дю Валоном, изредка приплетая к ним Атоса, Рене успел отойти на ещё несколько шагов, но друзья были так увлечены своим занимательным спором, что даже не заметили этого. Он тяжело дышал, отчего руки беспомощно метались от эфеса до горловины плаща, который он так и норовил сорвать всякий раз, когда глубокий вдох давался тяжелее предыдущего. Ухудшало положение и неимоверная духота, которая жгла мужчину изнутри даже в тени под раскидистой яблоней.       Иногда ему казалось, будто он начинает плавиться, как разогретое масло. Волосы взмокли, а ладони вспотели настолько, что по ним стекали солёные капли пота. Его жутко морозило, пальцы на ногах и руках, по каким-то невероятным причинам, онемели от зябкого холода, в то время как сами стопы и ладони только и успевали, что выделяли влагу. В какой-то момент до мушкетёра дошло неприятное осознание того, что вдохи через нос становятся практически неосуществимыми.       Когда спор друзей перерос в уже настоящую перепалку, в которой несколько раз была упомянута и богословская тема, Арамис, хоть и оставался в курсе происходящего, не горел особым энтузиазмом разбираться с этим в тот момент: его одолевала грешная лень и дремота. — А вы что скажете, Арамис? — только когда Атос тяжело вздохнул, д’Артаньян и виновник вопроса Портос обернулись, привлечённые их старшим другом.       Рене стоял на достаточно близком расстоянии, чтобы до троих мужчин дошло слегка ощутимое, но обжигающее горячим воздухом дуновение ветерка, которое Арамис разгонял своей несчастной шляпой. Разноцветные перья цапли колыхались в такт махам будущего аббата, в то время как рукав плаща неосознанно трепыхались в совершенно разных направления. Его местами влажные локоны слегка отпрыгивали назад, а коротенькие волоски усов шевелились на месте.       Одна ладонь покоилась на шпаге, в то время как свободной правой рукой Арамис разгонял свой ощутимый жар, в котором мужчина винил слишком тёплую погоду.       Когда до него дошёл недовольный вздох Атоса, шевалье распахнул сероватые глаза и в непонимании взглянул на друзей, которые с таким же остервенением прожигали взглядом аббата. — Извольте спросить, что? — Арамис, наконец, опустил шляпу и подправил на ней слегка растрепавшиеся перья. Видя, как граф де Ла Фер готовился к повторному возмущённому вздоху, светловолосый мушкетёр дружелюбно улыбнулся. — Атос, попрошу вас больше не вдыхать так глубоко — вы поглощаете в себя сразу весь кислород. — Друг мой, позвольте, вы пытаетесь взлететь? — Старший мушкетёр подошёл ближе, из-за чего стоявшие позади товарищи рефлекторно повторили действия друга и также сделали шаг навстречу. — Если да, то, увы, напрасно, ибо у вас не так уж много перьев. — Кажется, шутка о певчем соловушке приобретает новый окрас, — Портос слегка толкнул д’Артаньяна в бок и, тут же посерьёзнев, опередил Атоса и оказался всего в полуметре от Арамиса. — Неужели вам настолько душно, сударь? Разрешите дополнить, что жара спала, и, я думаю, что сейчас настало самое благоприятное время для нахождения на улице.       Рене в тот момент походил на хамелеона, ибо он с такой же скоростью менял оттенки своей кожи: розоватый румянец щёк разошёлся по всему лицу, не обделяя вниманием даже глаза, в которых полопались хрупкие кровяные сосуды, а руки его были настолько бледны, что даже выглядывающий из камзола платок не мог сравниться с ним своей белоснежностью.       Дыхание его оставалось таким же учащённым, но теперь, когда сразу несколько пар глаз было обращено на Арамиса, он старался скрыть этот злосчастный недуг. — Не обращайте внимания, мой друг, — вежливо попросил будущий аббат и улыбнулся в поддержку своих слов. — Думаю, мне стало слегка дурно от недостатка здорового сна.       Великан недоверчиво оглядел друга, а после бросил взгляд на Атоса, который с таким же проницательным сомнением прожигал в д’Эрбле сквозное отверстие. А д’Артаньян, кажется, поддался своей юношеской наивности и полностью доверился лукавому шевалье. И только по прошествии долгих непростых двадцати лет, юноша, наконец, сможет убедиться, что Арамис — это бездонная, адская пучина, в которой наряду с божьим благословением уживается хитроумная дьявольская сущность, способная за одним мнимым оскалом скрывать все планы по осуществлению захвата всей Франции. — Вот как, — де Ла Фер усмехнулся и приблизился к светловолосому мушкетёру, слегка занося руку вверх, будто готовясь нанести удар за клевету. — Позвольте мне такую наглость.       Только тыльная сторона довольно-таки массивной ладони Атоса дотронулась до щеки Рене, он тут же смутился, покраснел и резко отпрянул, видимо, будучи не готовым к таким откровенным прикосновениям. На пару мгновений от отвернулся от мужчин, продумывая дальнейший ход событий. — Да вы горите, — с нотками возмущения проговорил граф, удостаиваясь немного недовольным, но смелым взглядом Арамиса. — Если так, то это лишь из-за прелестных фрейлин, что сумели разгорячить моё благородное сознание, — тут же выкрутился шевалье и быстрыми шагами приблизился к юному Шарлю. Пользуясь моментом неожиданности, он несильно сжал кисть гасконца и приподнял её вверх, будто демонстрируя свою находку. — Только поглядите, милый Атос, насколько разгорячён наш юный д’Артаньян! Жар моего сердца в подмётки ему не годится.       Не разговаривай граф с человеком столь почтенного вида, он бы непременно перехватил чужую руку и сам проверил температуру тела. Но подобный знак мог только продемонстрировать своё недоверие. И хоть Арамис был хорошим другом и прекрасно бы понял, что сие действие только доказывает желание проявлять заботу, Атос решил пропустить данную крайность и сделать вид, будто поверил своему другу.       Но на всякий случай, видя, с каким усилием Рене пытался справиться с дрожью в коленках, что подкашивала худощавые ноги, Атос встал почти вплотную с ним, не давай возможности отойти дальше.       Словно получив королевский приказ, ослепительное солнце неожиданно спряталось за серым полотном небес, переставая дарить людям своё летнее тепло и жаркий зной. Но это было только на руку, ведь чрезмерная духота отступила, и теперь юные особы во главе со своей королевой могли позволить себе выйти на улицу, где в царствование вступила благоговейная прохлада.       Совсем молодые девушки, некоторым из которых даже не было восемнадцати, продолжили свои утренние забавы, а когда особо утомлялись, то присаживались на искусные деревянные лавки, и только самые стойкие отправлялись к деревьям, чтобы полакомиться сладкими яблоками.       В один из таким моментов, когда юная и самая стойкая из всех воспитанница направилась к плодовому дереву, её опередил некий гвардеец кардинала де Боссю, который не понаслышке был знаком с мушкетёрами. Тридцатилетний герой-любовник вынул шпагу из ножен и проткнул ею самый румяный и увесистый плод, до которого только мог дотянуться. И, сделав почтительный поклон, протянул его девушке, что прикрыла красное от постоянной беготни личико пышным веером, украшенным белоснежными пёрышками.       Как бы сильно ей не хотелось принять этот дар, она не могла перечить приказам королевы, поэтому лишь разочарованно посмотрела на гвардейца, улыбнулась ласково и направилась прочь к своим подругам. Но де Боссю, кажется, был не готов к такому повороту, поэтому, уже с большим упорством принялся обхаживать девчушку вниманием, которое начинало не только смущать, но и настораживать прекрасную фрейлину.       Когда же коренастый француз опередил её и преградил путь, на несколько секунд сжав хрупкую кисть юной леди, раздался короткий писк, и воспитанница в ужасе попятилась назад. Она была столь прилежна, что даже была не в силах нагрубить или отказать в столь навязчивом внимании. Впрочем, как и все придворные дамы того столетия, ведь с самого детства их учили только бесконечным и, порой, слишком нудным правилам этикета, манере танцев и красивой речи. Что же касалось самозащиты, то тогда всегда полагались на кавалеров. Ну если никого не было поблизости, оставалось только уповать на Божью милость.       Д'Артаньян уже вынул свою шпагу из ножен, но Атос вовремя опередил его, перекрывая дорогу юному гасконцу своей крепкой рукой. Портос, будь моложе и не имея такого жизненного опыта за плечами, тоже незамедлительно ринулся бы в бой, но он, равно, как и его товарищи, остался хладнокровным. Обычно всегда первый заступающийся за дам в подобных передрягах, Арамис тактично промолчал, но было видно, как плечи его напряглись, а подбородок слегка вздёрнулся. Мушкетёры стремительно ринулись навстречу де Боссю. — Сударь, будьте рассудительным, леди не нуждается в Вашем навязчивом внимании, поэтому предлагаю мирно разойтись и впредь не мешать друг другу нести свою службу, — как всегда по делу отчеканил Атос, краем глаза замечая, как товарищи гвардейца, стоящие неподалёку, положили свои ладони на эфесы шпаг. — К тому же, в случае возможной дуэли, несложно заметить, что ваше количество превышает наше, как минимум, вдвое. Разойдёмся без распрей.       Видимо, оставшись оскорблённым, коренастый гвардеец насупился и лукаво улыбнулся, уже, кажется, потеряв какой-либо интерес к прекрасной фрейлине. — Попрошу вас не совать свой нос в чужие дела и дальше выполнять команды своего хозяева, — он повернулся к товарищам, видимо, давая знак, что вот-вот понадобится подкрепление. — Да и мы, позвольте, не господин Портос, чтобы превышать вас вдвое… — Да как вы смеете, мерзавец! — взревел дю Валлон, тут же потеряв всю свою невозмутимость. Как только он достал свою шпагу, друзья гвардейца встали позади де Боссю в сладком предвкушении дуэли.       Но Арамис, что всё это время стоял рядом с д’Артаньяном и следил не только за тем, чтобы гасконец не ринулся в бой, но и за своими непослушными коленями, которые била сильная дрожь, подошёл к Портосу и мягко сжал его плечо, привлекая к себе должное внимание. — Это провокация, друг мой, не ведитесь, — великан ещё пару мгновений продолжал держать шпагу на весу, пока его рука не опустилась вниз. — Нам действительно не следует лишний раз разочаровывать Его Преосвященство и лишать жизни не благоугодных рыцарей многоуважаемого кардинала.       Поначалу друзья решили, что сейчас Арамис решит наладить конфликт между двумя сторонами, но, как случалось намного чаще, он лишь подлил масла в огонь, заставляя гвардейцев выпустить свои когти и начать жалить в ответ. — В вашем случае, господин аббат, чтобы Вы встретились со своим хозяином, мне придётся убить вас, — шевалье сморщился, будто желчь, извергающаяся из де Боссю, брызнула в лицо Рене. — Насколько я знаю, Господь запретил дуэли, поэтому не думаю, что он будет благосклонен к вам Там.       Д'Эрбле почувствовал, как к дрожи прибавился ещё и озноб, одним резким ударом подкосивший ноги Арамиса. Поэтому, когда на несколько секунд показалось, будто из-под ног ушла земля, Рене, сам того не осознавая, вцепился пальцами в плечо Портоса, вызывая у того сначала тихое шипение, а потом удивленный взгляд. — Неужто мои слова вас так напугали, сударь? — Де Боссю, завидев приближающийся к ним отряд мушкетёров, начал медленно сдавать назад. — Или, извольте, я стал причиной вашего девичьего румянца?       Д’Артаньян всё-таки выхватил шпагу и ринулся вперёд, но только гвардейцы оказались на расстоянии одного метра, как идущие сзади мушкетёры окликнули гасконца и призвали к благоразумию. Кажется, они хотели прочитать «неопытному юнцу» нотацию, на завидев небезызвестных трёх мушкетёров, те решили отдать эту честь им и, учтиво поклонившись, сменили курс.       Портос, не только раздосадованный подлым оскорблением, но и отравленный вкусом неудавшейся дуэли, угрюмо смотрел вслед своим коллегам по службе, плетясь позади такого же погрустневшего, но всё ещё злого д’Артаньяна. — Да как они смели! — причитал последний, пиная на ходу выброшенное, кем-то недоеденное яблоко. — Ну, попадитесь мне, господа, вновь, я вам вырежу язык за нелестные слова в сторону моих друзей!       Атос, что следовал самым последним, потому что боялся выпустить из виду слишком отстающего Арамиса, поправил шпагу и посмотрел в спину гасконцу, прочистив горло в кулак. — При первой возможной встречи скажите это им, дорогой д’Артаньян, — серьёзно отозвался де Ла Фер, оценивая окружающую обстановку.       Оставшееся время дежурства проходило достаточно спокойно, не учитывая того, что Портос и Шарль, кажется, и вовсе забыли об этой неприятной стычке, перебрасываясь шутками и даже строя полноценные разговоры, в то время, как Арамис выглядел чересчур подавленным.       Но увидеть этот не самый благоприятный настрой духа смог только Атос, потому что остальные почему-то верили этой наигранной улыбке искусного манипулятора. Вторым истинное настроение друга, наконец, уловил дю Валлон, а после свои самые неприятные, и, к слову сказать, ошибочные суждения подтвердил и д’Артаньян. — Арамис, не кажется ли мне, что вы слишком огорчены из-за этих безродных собак?! — в сердцах выпалил юноша, стукнув кулаком по своей раскрытой ладони. — Будьте уверены, сударь, я покараю их за бестактность!       Д’Эрбле тут же воспрянул и без всякой присущей ему сдержанности благодарно улыбнулся, чуть склоняя голову в бок и кладя слегка дрожащую ладонь на грудь. Но даже несмотря на расцветающую на его лице ослепительную улыбку, он продолжал выглядеть таким подавленным и даже жалким, что можно было бы подумать, что этот оскал ни что иное, как очередная интрига Рене. Но друзья слишком хорошо знали аббата, чтобы так плохо подумать о нём и поэтому учтиво сошлись на мнении, что его действительно так глубоко поразили нелестные слова гвардейца. — Мой дорогой д’Артаньян! Увы, даже несмотря на то, что отчасти Ваши слова правдивы, это не даёт Вам права называть высокочинных гвардейцев подобным образом. Да и к тому же, не стоит опускаться до их уровня, — ответил мушкетёр, но в конце предложения осёкся, когда глухой хрип из недр гортани вырвался наружу. Тут же получив строгий взгляд Атоса, а после и скептичный взор догадывающегося Портоса, он прочистил горло и решил всё-таки закончить мысль: — Пока я в полном здравии и самом расцвете сил, я в состоянии поднять шпагу не только за себя, но и за каждого из вас, господа. Но, не могу не заметить, юный друг, что Ваши слова пришлись мне по душе, бла… благодарю.       С губ Рене сорвался сдержанный кашель, который был завуалирован, как особо сильный чих. Чем холоднее становилось на улице, тем интенсивнее начинал вибрировать д’Эрбле, и теперь к дрожи конечностей прибавился ещё и стук зубов, который начинал мало-помалу смешить самого Атоса. Впрочем, когда же «чихи» стали учащаться и становиться сильнее, графу стало не до смеха. Хотя бы потому, если отмести банальную заботу о друге, то оставался большой риск заражения других мушкетёров.       И даже когда де Ла Фер начинал практически напрямую спрашивать о причине столь отчуждённого поведения, он получал сухое: «Вам кажется, дорогой Атос, всё порядке». Про себя он назвал товарища упрямым бараном, и только снаружи тяжело выдохнул и вежливо кивнул.       Когда же до долгожданного окончания службы оставалось всего полчаса, а ночь уже начинала вступать в свои права, их неожиданно сменил ночной дозор других мушкетёров, передав своим товарищам приказ де Тревиля срочно явиться к нему. Друзья удивлённо переглянулись, и только Арамис усмехнулся и снял шляпу. — Давно я не получал немилость от господина де Тревиля два раза за день, — с лёгкой хрипотцой прошелестел аббат, что вовсе не понравилось друзьям. — Молите Богу, чтобы второй раз Вас не отчитывал король, — чересчур строго отозвался Атос, будто бы действительно была какая-то веская причина для выслушивания недовольств.       В этот раз Арамис старался не отходить от Портоса слишком далеко, потому что страх свалиться на дрожащих ногах стал вполне реальным. Теперь его знобило, как никогда прежде, и когда они оказались в приёмной Тревиля, он мог едва разлепить посиневшие от холода губы и управлять своим непослушным языком. Жар во всём теле боролся с бьющим ознобом, смешиваясь и превращаясь в неприятный морозец по коже, который каждый раз накрывал Рене с новой силой.       Оказывается, де Тревилю сразу же во всех ярких красках доложили о той небольшой стычке с гвардейцами, которую и стычкой, в целом, назвать было сложно. И хоть он пытался показаться сердитым и строгим капитаном, слегка подёргивающиеся в улыбке уголки губ выдавали его почтение и довольство сложившейся ситуацией. Об этом инциденте узнала и королева, которой пожаловалась её пострадавшая воспитанница. А ни для кого не было секретом, насколько сильно Анна не любила кардинала. А все друзья кардинала, как и, впрочем, он сам, навсегда зарекомендовали себя для Анны, как её враги. Поэтому, назло ему и в благодарность за такой благородный поступок, она выделила подопечным мужа немного золота, чтобы хотя бы немного скрасить однообразные будни её преданных мушкетёров.       Друзья благодарно кивнули, не в силах сдержать смешком от предвкушения весёлого вечера. И только Арамис оставался в стороне, своим страдальческим видом портя создавшуюся радостную атмосферу. — Вы какой-то непозволительно бледный, дитя моё, — де Тревиль в упор взглянул на Рене, который даже не пытался отвести свои помутневшие глаза. — Да Вы пьяны, чёрт бы Вас побрал! — Упаси, Боже, — тут же откликнулся д’Эрбле и неожиданно панически мёртвой хваткой вцепился в подставленную руку капитана. — Лучше бы я свалился в пьяном обмороке, чем… чем в…       Язык начал заплетаться, и на несколько мгновений Рене показалось, будто во рту количество зубов увеличилось — слишком тесно стало внутри. Свободный узорчатый воротничок стал душить, грудная клетка начала подниматься чаще, и Арамису почему-то пришла в голову страшная мысль, что это конец.       Перед глазами всё плыло, и вместо своего капитана будущий аббат узрел разноцветные пятна, смешивающиеся с ослепляющими бликами от горящих свечей. Находясь на периферии между реальностью и бессознательностью, мужчина почувствовал сразу несколько крепких рук на своей спине, которые сначала поймали обессиленное тело, а после аккуратно опустили на пол, придерживая тяжёлую голову Рене.       Раздались оглушающие крики Тревиля, после которых последовало появление суетливого слуги, который, завидев бездыханного королевского мушкетёра, запаниковал и в ужасе удалился к лекарю.       Вернулся в сознание Рене также резко, как и покинул его. Ослепительный белый свет ударил в глаза мушкетёра, после чего вновь настигла окружающая со всех сторон темнота. Несколько раз крепко зажмурив очи, Арамис неверующе открыл их и вместо танцующих огней обнаружил обеспокоенное лицо де Тревиля и Атоса.       Необычная легкость вдруг поселилась в голове Рене, но из неоткуда возникнувшая тошнота вдруг подпортила секундное облегчение. Дрожь немного отступила, сменяясь лёгким головокружением и туманом в голове, из-за которого мыслительные процессы протекали в два раза медленнее. — Вы горите, — сквозь густую пелену Арамис расслышал голос Тревиля. Постепенно к нему возвращалось и восприятие звуков, но происходило это слишком медленно и неестественно. — Агро! Агро, тысяча чертей! Где носит этого проклятого лекаря!       Услышав возмущения капитана, д’Эрбле резко принял вертикальное положение, из-за чего в голове раздалась неприятная трель, отдающая глухой болью в затылке. В глазах потемнело, и тут же до его плеч коснулись чьи-то настойчивые руки, которые упрямо тянули Рене вниз. — Атос, позвольте, — вполне обыденным голосом озвучил светловолосый мушкетёр, узнав в этих заботливых касаниях де Ла Фера. — Господин де Тревиль, благодарю за помощь, но, право слова, не нужно лекаря. Всё в порядке, мне уже лучше.       Видимо, не поверив своему подопечному, капитан скептично осмотрел Арамиса, после чего ещё громче и требовательнее позвал своего слугу и лекаря, не забыв скрасить приказ жестокими угрозами.       В поле зрения замаячили д’Артаньян и Портос, последний из которых по-дружески хлопнул сидящего на полу Арамиса по спине и нагнулся, заглядывая товарищу прямо в глаза. — Себя не бережёте, поберегли бы наши нервы, — назидательно промолвил дю Валлон. — Заигравшись в великомученика, вы не принесли пользы ни себе, ни нам.       Видимо, по в один миг потемневшим глазам Арамиса и его слегка сведённым к переносице бровям, Портос понял, что сказал лишнего, хотя был уверен в своих словах и ничуть не жалел о сказанном. Более того, он разочарованно помотал головой, и отошёл назад, открывая вид на весьма взволнованного гасконца, который теребил в руках свою шляпу, словно юная неопытная дева. — Никто не играл, как Вы выразились, Портос, в «великомученика», — Арамис, наконец, попытался встать, но с первой попытки ему это не удалось. Но когда Атос протянул свою руку помощи, Рене с несдержанным презрением посмотрел на неё и, слегка пошатываясь и норовясь вновь столкнуться с полом, поднялся, полностью проигнорировав дружеский жест. Но граф не был обижен, так как знал, что Арамис не любил чрезмерной опеки и жалости, с которой в тот момент на него смотрели все товарищи. — Я подумал, что лёгкое нездоровье не помешает моей службе, не более того. Но, как оказалось, всё обернулось куда серьёзнее. Простите за принесённые вам неудобства, господа.       Когда будущий аббат более твёрдо устоял на ногах, он слегка потрепал Атоса за плечо, в качестве извинения за свою грубость, и встал пред Тревилем, который, видимо, ждал особый порции прощений. Рене с трудом опустил голову в уважительном жесте, почувствовав, как усиливается головокружение. — Значит, Вы настолько любите свою службу, что готовы ради неё жертвовать своим здоровьем? — спросил капитан, пустив тихий смешок. — Служба в роте королевских мушкетёров подразумевает риски своей жизнью, что же говорить о здоровье, — признался Рене, но, чуть помедлив, добавил: — да и, по правде говоря, меня больше смутила возможная необходимость оплачивать своё отсутствие по состоянию здоровья.       де Тревиль сначала ошарашенно взглянул на мушкетёра, будто ожидая предупреждения, что это была всего лишь шутка. Но та серьёзность и даже немного печаль, с которой были сказаны неприятные слова, слегка задели отцовское чувство капитана королевских мушкетёров. Неужели после стольких долгих лет знакомства, когда Тревиль ещё хрупким юнцом вытащил Рене из нудного семинария и дал ему возможность вступить в почётные ряды мушкетёров, де Тревиль потребовал бы денег со своего не только хорошего воина, но ещё и просто с практически родного сына?! — Арамис, неужто Вы действительно вздумали, что я потребую с Вас денег? — Не скрывая обиды, прошелестел капитан, обошёл свой стол и медленно присел. — Да, потеря такого опытного рыцаря будет не совсем вовремя, учитывая разыгравшийся политический конфликт, который подорвал безопасность королевской семьи. Но это потеря времени, и я уверен, что Вы предпочтёте умереть с честью на поле боя, нежели, как глупец слечь под кустом с расплавленным лбом.       В упрёке капитана Рене тоже смог почерпнуть несколько обидных моментов, и не знай он так хорошо Тревиля, то непременно бы высказал своё недовольство. Но мушкетёр понимал, что в его командире говорило искреннее беспокойство, какое бывает у настоящего родителя. — Я ни на секунду не усомнился в Вас, — честно ответил Арамис. — Лишь в решении Его справедливого Величества, которое не всегда можно назвать…       Тут он осёкся под пристальным взглядом Портоса, который одновременно любил слушать сплетни про королевский двор, и немного побаивался кары за такую вольность. Да и тем более, дю Валлон понимал, что обсуждение короля — это чисто совестное занятие, которое может свершаться только в том случае, если обсуждающий полностью бессовестен. Это было не про великана, поэтому хоть он и слушал редкие рассказы о королевской жизни, но всегда старался прерывать эти разговоры на корню.       Тем не менее, Арамис боялся только божьей кары, поэтому, продолжил: — Простите за мою бестактность, но, согласитесь, не всегда можно назвать справедливыми, — де Тревиль резко посмотрел на своего подопечного, перевёл взгляд на Атоса, который еле заметно согласно кивнул, и сам, беспечно махнув рукой, повторил жест де Ла Фера. — Ведь он включил меня в гвардию, в которой я и мои друзья завтра отправятся на патрулирование границ. И я не уверен, что моё недомогание будет что-то значить для Его Величества.       де Тревиль облегчённо выдохнул, услышав исчерпывающее объяснение от своего верного мушкетёра, взял чистый лист бумаги, несколько раз обмакнул перо в чернильницу и, в последний раз бросив оценивающий взгляд на покрасневший нос Рене, сосредоточился на указе. — Тогда, дорогой Арамис, мы пойдём по обходному пути, — он начал старательно вырисовывать буквы. — Я выписываю Вам отпуск на два… нет, три дня, а Вы в свою очередь, немедленно проходите краткий курс лечения у придворного лекаря. В любом случае, — Тревиль обвёл взглядом собравшихся господ, а после кинулся к своей печати, — вы все заслуживаете законный отпуск, но… — Но? — радостно взревел Портос, подойдя впритык к столу капитана. — Но пока получит его только господин Арамис, — командир гвардии уловил вмиг погрустневший взгляд дю Валлона и поспешил его успокоить. — Бросьте, сударь! Как только вы вернётесь с границ, я обеспечу обещанный отдых. Под предлогом того, что господину д’Эрбле не помогает здешняя медицина, вы отправитесь с соседнюю провинцию на лечение в соленых истоках.       Тревиль обошёл стол и всучил Арамису подкреплённый печатью документ. — А Вы, сударь, «болейте-ка» подольше, — он еле заметно хитро улыбнулся. — Но постарайтесь не попасться на обмане. Иначе, пока Ваши боевые товарищи будут на границе, Вам придётся нести службу среди этих прихвост… людей кардинала.       На часах время перевалило за восемь часов вечера. Дело шло к концу лета, поэтому небо уже начинало окрашиваться в тёмные тона и примерять на себя свои горящие золотым огнём звёзды. Жаркое августовское утро сменилось прохладным, но спокойным вечером.       В кабинет неожиданно залетел мужчина преклонных лет, поправляя слетевший с левого глаза монокль. В одной руке он крепко сжимал увесистую сумку из прочной ткани, в которой показывались очертания различных колбочек и склянок. В другой, как ни казалось бы это странным, незнакомец, а, как выяснилось позже, нерадивый лекарь держал тупой кинжал. — Где пострадавший?!       Портос взглянул на часы, после чего кинул мимолётный взор на незнакомца, оценивая масштаб проблемы. Сделав вид, будто он считает время по пальцам, дю Валлон горестно вздохнул и тут же вслед усмехнулся. — А Вы его добить хотите? — д’Артаньян по-ребячески улыбнулся, видя, как рассерженно Тревиль оглядывает лекаря. — В любом случае, прошло уже столько времени, поэтому можно считать, что несчастный скончался.       Товарищи медленно скооперировались к выходу, на прощание отвесили почтительные поклоны капитану и гордой поступью направились прочь из дворца.       Когда друзья оказались на улице, Арамис тут же зябко поёжился и в последний момент отдёрнул себя от намерения засунуть ледяные ладони в карманы широких бархатных штанов. Вместо этого, взглянув на местами потёртые перчатки гасконца, он вдруг вспомнил, что оставил свои в кабинете Тревиля.       По рекомендациям Тревиля, который ничего съестного от того лекаря так и не добился, убедив беднягу в том, что отправит его в отставку, Арамис должен был отправиться к другому знакомому врачу, что уже был извещён о столь позднем приходе королевского мушкетёра посредством быстрого слуги и письма. А друзья были приставлены к выполнению этой сложной задачи. И только завидев, как Рене заворачивает в абсолютно противоположном направлении, Портос перегородил ему путь, вызывая у будущего аббата недоумённый вздох. — Простите, милый Портос, но я обязан известить своего друга Фонзе о своём недолгом отлучении. Иначе, по своей беспокойной натуре, он надумает много тревожных образов. — Позвольте это сделать мне! — д’Артаньян подошёл ближе и ослепительно улыбнулся, желая поддержать дружелюбный окрас своего предложения. Но, заметив скепсис в глазах Рене, гасконец восторженно ахнул и гордо вскричал: — когда-то я выносил тайну самой королевы! Доверьте мне Ваше поручение, Арамис! — Если вы продолжите так кричать, вместе с Вами королевскую тайну выносит кто-то ещё, — нравоучительно отозвался Атос. — Это весьма разумно, дорогой д’Артаньян! Ступайте и не бойтесь немилости нашего друга.       Гасконец слегка опустил голову в благодарном жесте за доверие и немедленно направился на исполнение своей миссии. Но он, не пройдя и нескольких метров, резко остановился на месте, будто неожиданно его огрели обухом по голове. Шарль недолго помялся на месте, интригуя своих друзей, а после стремительно развернулся и со скоростью вихря приблизился к мушкетёрам. В частности, ближе всех намеренно оказался именно д’Эрбле. — А под видом священника Фонзе Вы ведь имеете в виду священника Фонзе или его «богословскую» племянницу? — По глазам Рене казалось, будто ничего в жизни не удивляло его столь явно, как то безумное предположение юного гасконца. Хватило лишь секундного взгляда на это улыбающееся наивное лицо д’Артаньяна, чтобы ужаснуться от мыслей этого несносного юнца и проклясть за столь наглое рассекречивание чужих интриг.       Портос присвистнул, а де Ла Фер недовольно скрестил руки на груди, понимая, что они что-то упустили в этом важном водовороте неизвестных им событий.       Арамис, лишённый всяких сил даже на то, чтобы отчитывать Шарля, уставился в одну точку и устало выдохнул, прикрывая глаза и собираясь с мыслями. — Как в такой прямолинейной просьбе Вы смогли найти этот компрометирующий подтекст! — видя, что гасконец собирался ответить, Рене неожиданно для друзей вскрикнул и импульсивно махнул рукой вверх. — Нет! Это риторический вопрос, он не требует ответа. Всё, идите уже!       Как только юное дарование и одновременно проклятье для товарищей исчезло из поля зрения, Арамис, смирившись с недоверием друзей, которые точно знали, что стоит им отвести взгляд, и д’Эрбле тут же направится к себе домой, намерились проводить Рене до нужного места. Будущий аббат свернул в сторону дома лекаря, не позволяя мушкетёрам отстать от себя благодаря медленному шагу. — Мы упустили что-то важное? — не в силах удержать своё рвущееся наружу любопытство, поинтересовался Портос. — Только то, что д’Артаньян не умеет хранить чужие тайны.       Если друзья и заводили разговоры, то делали это весьма тихо, чтобы лишний раз не нарваться на возмущение спящей половины города. Говорили они обо всём, что только приходило в голову: о политических интригах, недостатках дуэлей в последние недели, прекрасных девах, о предстоящем походе и даже задели чрезмерную благосклонность королевы.       Всё встало на свои места, и обстановка казалась настолько непринужденной, будто никакой истории с простудой и Тревилем вовсе не было. Арамис по прежнему шёл по левое плечо от Атоса, не без интереса принимая участие в разговоре. Каждый очередной порыв смеха вызывал у него волну непрекращающегося гула и глухой боли в затылке, какая бывает от удара неплохой бургундской скамьёй. Об этих ощущениях Рене знал не понаслышке.       В целом эти незамысловатые дискуссии приносили ему не только дискомфорт, но и помогали отвлечься от бесконечного головокружения. Верные друзья помогали справиться с неприятными ощущениями и мучительными ожиданиями очередной бессонной ночи.       По тому, как быстро пустели широкие парижские улицы, можно было понять, что наступило время отхода ко сну: луна, наконец, вышла из-за тяжёлых облаков, кидая на косые крыши домов замысловатые тени. Серый небосвод окрасился в тёмный ультрамарин, увенчавшись ослепительными звездами. Окружающая темнота будто превратилась в чёрно-белый фильм: даже светлые кошачьи глаза Портоса сейчас зияли кромешной и беспросветной бездной. Тёплый мягкий свет керосиновых ламп постепенно гас в решётчатых окнах Парижа, уступая сиянию величественной луны. Бродячие кошки начинали вечерние романтические похождения, без перерыва распевая свои душераздирающие серенады.       Прохладный ночной воздух был чист и свеж, слегка отдавая дымком курящих в окнах и жареной бараниной из закрывающихся кабаков. Друзья жалостливо вздохнули, только представив этот манящий анжуйский нектар жизни, который они часто распивали в этих заведениях.       Когда до дома лекаря оставалось всего пару кварталов, безмятежный ночной покой прервал чей-то звонкий, с нескрываемыми нотками дерзости, голос: — О, Господа! Какая неожиданная и приятная встреча! — Портос вымученно закатил глаза и вместе с друзьями обернулся на вызов, встречаясь с гвардейцами, которые были до предела нагружены оружием. — Не кажется ли вам наша очередная встреча судьбоносной?       Мушкетеры переглянулись между собой, удивленно пожали плечами и с наигранным негодованием кинули взор на своих противников. — Нам кажется лишь то, что вы нарываетесь на неприятности, — справедливого заметил Атос, но спокойствия не потерял. — Господа, с каждым разом вас становится всё больше, да и оружия у вас столько, что я не удивлюсь, если пара кинжалов запрятано даже в панталонах, — Портос засмеялся, заражая этим опасным ребячеством де Ла Фера. Арамис был не прочь посмеяться вместе с боевыми товарищами, но треск в ушах был столь силен, что напрочь отбил это желание. — Почему же Вы не смеётесь, господин аббат? — сквозь зубы процедил де Боссю, гнусно усмехаясь. — Что Вы, грех смеяться над убогими, — в тон ему ответил Рене, впервые за долгую жизнь боясь начала уже неизбежной дуэли — он был не в том состоянии, чтобы наравне биться с рослыми и здоровыми гвардейцами.       Завидев сомнения и копошения друга, дю Валлон сделал шаг вперёд, оказываясь впереди своего товарища и прикрывая его. На этот, казалось бы, благородный поступок, выражающийся в желании уберечь друга от вражеского гнева, Рене отреагировали слишком резко и вместо того, чтобы покорно стоять позади, он оскорблённо фыркнул.       Не теряя своей изящности, которая осталась при д’Эрбле даже с красным и распухшим носом, он обошёл Портоса по кругу и встал с ним плечом к плечу, не забыв одарить друга обиженным и слегка рассерженным взглядом — Арамис, хоть и знал, что великан сделал это из добрых побуждений, не смог смириться с тем, что коим образом друг показал его бесчестным трусом. — Когда была задета не только моя честь, но и честь моих друзей, Вы, Портос, предложив отождаться в стороне, как самому последнему трусу, оскорбили меня! Но я знаю, что Вы не преследовали эту отвратительную цель, поэтому лишь скажу, что не будь на мне ни единого живого места, я никогда не опущу свою шпагу как за себя, так и за вас! — в подтверждение своих громких речей он сдержал рвущийся наружу чих, и, увидев, как один за другим гвардейцы вытаскивают из ножен свои оружия, вслед за своими друзьями поспешил сделать то же самое. — Господа, мы имеем честь атаковать вас…       Мушкетёров остановила серия из двух выстрелов, раздавшаяся откуда-то из тёмного переулка, из которого гвардейцы по пятам следовали за своими исконными врагами. За оглушающей пальбой последовали сдавленные крики и тихие стоны двух повалившихся наземь гвардейцев, которых пули задели в ногу и бердо. Они отбросили шпаги и принялись «зализывать» свои раны, полученные ещё в несостоявшемся бою. — Семеро на троих, это ли удел храбрецов?! — д’Артаньян, отбросив в сторону незаряженный пистолет, на бегу набросился на ничего не ожидавшего гвардейца, который не сразу понял, откуда сыпятся бесконечные удары.       Тем временем, воспользовавшись моментом внезапности, трое друзей ринулись в бой. Так как Портос вылетел самый первый, ему досталось сразу два гвардейца, один из которых превосходил в размерах самого дю Валлона, а второй по какой-то неизвестной причине имел сразу две шпаги, но это лишь мешало ему уловить чувство ритма и поэтому вскоре он выбыл из игры.       д’Артаньян, беря больше своей юношеской ловкостью, нежели, чем умением фехтовать, потому что оно явно уступало его противнику, справился со своим оппонентом чуть позже Атоса, который уже ради забавы запугивал раненых и обездвиженных гвардейцев.       Сам того не ожидая, Арамис почти не уступал своим друзьям. Правда, в один момент, когда влажная пелена на глазах и вовсе стала мешать взору, а чих, который был готов вот-вот сорваться из недр гортани Рене, он что-то вскричал на латыни (что именно крикнул д’Эрбле, гвардеец так и не понял, потому что латынь никогда не знал) и, направив острие шпаги вверх, воодушевляюще воскликнул: — Позабыл ли ты о том, что за свои грешные деяния тебя вскоре настигнет страшная кара, о бедный страдалец! — Арамис узнал этого гвардейца, которого, наряду с собой, часто встречал на службах в монастырях. Молодой парень сначала опешил и опустил шпагу, с диким ужасом в глазах внимая голос д’Эрбле, которого он, видимо, принял за некое священное лицо. — Покайся, и впредь, когда гнусные намерения вновь окутают твой неопытный разум, обращайся к молитвам и Господу нашему! Он всё видит, он любит нас и простит за все твои прегрешения, какими бы страшными они не были. Взмолись к небесам, юноша!       Сам, будучи не старше этого гвардейца более, чем на три года, Рене имел куда больше опыта, нежели этот покорённый громкими речами слуга кардинала, который выронил из рук шпагу и закрыл рот руками, видимо, шепча выученную когда-то молитву. Он то и дело обращал взор на Арамиса, в котором увидел архангела, посланного с небес и теперь сияющего перед ним под величественным лунным светом, словно алмазные подвески королевы.       Когда же нежеланный чих всё-таки сорвался с тонких губ мушкетёра, юноша застонал и отошёл подальше, увидев в этом случайном действии угрозу. Арамис же незаметно усмехнулся чрезвычайной глупости оппонента, вернул свою шпагу в ножны и изящно прошествовал к гвардейцу, выставляя руку вперёд и позволяя лунным бликам отражаться от серебряных перстней, что украшали тонкие дворянские пальцы.       Юноша принял этот знак, как благословение, поэтому как только он заметил приближающуюся к нему руку, с визгом накинулся на неё, уткнулся вспотевшим лбом в тыльную сторону ладони и разрыдался, как маленький ребёнок.       На самом же деле, Рене хотел воспользоваться моментом и оглушить наглеца ударом по вискам, но, разглядев в этой юноше не своего врага, а всего лишь верующего беднягу, которого можно было смело назвать несмышлёным дитём, он только приласкал его, перебрав несколько русых прядей на чужой голове, поднял жестом и подтолкнул в сторону поверженных гвардейцев. — Признаюсь честно, не такой эффект я хотел возыметь, — проговорил д’Эрбле, воссоединяясь со своей компанией. — Ещё чуть-чуть, и даже я бы уже подумывал о занятии богословием, — рассмеялся Портос, но тут же умолк, хватаясь за плечо.       Друзья не упустили это из внимания, поэтому, приглядевшись в сумрачной тьме, они смогли заметить огромное багровое пятно, хрупкими артериями растекающееся по бежевому камзолу великана. — Портос, да Вы ранены! — воскликнул Шарль, касаясь спины дю Валлона. — Что вы, друзья, это всего лишь царапинка! — хохотнул мушкетёр, но только его его вмиг скривившемуся лицу, мушкетёры поняли, что их друг явно недооценивал ситуацию.       Атос засунул свою шпагу в ножны и поспешил в соседний квартал, подзывая за собой друзей — до лекаря оставалось немного. Теперь отстающим был Портос, который постоянно ссылался на усталость и просил не беспокоиться о нём — хотя поводы действительно появлялись, учитывая, с какой скоростью яркое пятно расползалось по камзолу дю Валлона.       Чтобы достигнуть нужного дома мушкетёрам потребовалось несколько минут и две попытки, так как они не подумали спросить у Тревиля более точный адрес, поэтому пришлось полагаться на удачу. На третий раз Атос, уже без обыденной вежливости, остервенело постучал в дверь, тем самым вызвав неблагосклонность у соседей.       Внутри послышалось приближающееся шарканье домашних тапок, а вместе с ним и не очень приветливое бурчание. Дверь резко распахнулась, чуть ли не сметая опешившего от такой наглости графа. — Опять Вы?! — удивлённо воскликнул тот самый лекарь с кинжалом, узнав в его посетителях уже знакомых мушкетёров. — То же самое могу сказать Вам, — холодно отозвался Атос, по-собственнически зашёл внутрь, не дожидаясь приглашения, и получил в ответ лишь сипящее: «Какая наглость!». Вслед за ним последовали друзья, а если быть точнее, то последовал только д’Артаньян, в то время, как Арамис буквально вынужденно ввалился, а Портос чуть ли не заполз, видимо, потеряв достаточное количество крови.       Арамис слегка подтолкнул Портоса к лекарю, уступая «свою очередь». — Нет уж, сударь! — громогласно взревел дю Валлон, на что получил тихое шипение старика и просьбу быть тише. — Вы и так настрадались, да и по Вашу душу мы собрались здесь. Ещё чего не хватало, чтобы в виду моей неосторожности Вы погибли не из-за пулевого ранения, а из-за удушившего насморка!       Но Рене лишь устало улыбнулся и нехотя оторвался от стены, которая служила опорой для измотанного д’Эрбле. Он пихнул товарища в здоровое плечо, неожиданно строго взглянув на Портоса. — Именно из-за моего легкомыслия сегодня я отправился в ту смену, и именно из-за меня мы оказались неспокойной ночью на этой улице. Так что, ступайте, дорогой Портос, — недоверчиво оглядев товарища, великан нахмурился. — Обещаю, что умру только на поле брани рука об руку с Вашей! Довольны?       На загадочную полуулыбку будущего аббата дю Валлон только устало выдохнул и, убедившись, что его друг, по всей видимости, умирать не собирается, кивнул и последовал за ожидающим лекарем.       Спустя полчаса после Портоса в небольшую комнатку, освещённую тусклым светом догорающей лампы, был приглашён Арамис. С ним закончили куда быстрее, но средств на лечение ушло больше: данный Рене мешочек был богат разнообразием как сильно пахучих, так и едва благоухающих трав, а также несколькими склянками, которые ударялись друг о друга при движении.       Некоторые лекарства из них д’Эрбле принял сразу же в кабинете лекаря, одним из которых было достаточно сильное снотворное, что подействовало сразу спустя несколько минут. До дома все расходились молча, по очереди провожая своих пострадавших друзей. Первыми четвёрку покинул д’Артаньян и Портос, а Атосу пришлось идти аж в противоположную сторону от своего дома, чтобы довести до двери еле стоящего на ногах Арамиса. От помощи последний больше не отказывался.       По крайней мере, теперь аббат был уверен, что с такой титанической усталостью, что насильно закрывала его веки, никакая бессонная ночь не страшна. — Вы не из тех, кто так легко теряет голову. Что же Вы за собой не следите? — поучительно проговорил де Ла Фер, получая в ответ благодарную улыбку и румянец, возникший то ли от вновь поднимающейся температуры, то ли от смущения. — Вы мной разочарованы, дорогой Атос? — ласково пропел Арамис. — Обеспокоен Вашим легкомыслием, — точно поправил граф и, наконец, доведя друга до самой двери, почтенно склонил голову. Уходя, Атос умело скрыл свои сомнения, которые Арамис распознал по едва заметным, но импульсивным взмахам рук. — Добрых снов, Рене.       По имени Атос называл Арамиса всего два раза за всю их долгую дружбу: сегодня, и когда в такую же тёмную, но более ветреную ночь, они втроём (тогда друзья ещё не были знакомы с гасконцем), на грани жизни и смерти, лежали в поле, с пробитыми головами и сломанными конечностями. В те минуты, когда холодное дыхание смерти ощущалось особенно остро, товарищи раскрывали свои самые потаённые тайны и признавались друг другу в вечной любви и верности. Тогда, как позднее объяснил сам Атос, он назвал его и Портоса по истинному имени, потому что беспокоился, что такой возможности у него больше может не быть.       Кажется, хоть Атос и был способен мастерски скрывать свои истинные эмоции, сегодняшнее происшествие заставило не на шутку разволноваться вечно холодного снаружи, но очень чувственного внутри графа де Ла Фер.