choke on one another

— Ты в порядке, малыш? Сейчас 3:47 ночи, Фрэнк видит это по ярким цифрам электронных часов, мерцающих на противоположной от кровати стене. Он тяжело дышит, его грудная клетка высоко поднимается, приподнимая и ладони Джамии, мягко лежащие на вспотевшей коже, и его член пульсирует глубоко в Джерарде, сжатый его мышцами, влажный настолько, что ему почти липко. Это был его второй оргазм за ночь, первый — это белые капли на бёдрах Джам, которая позволила ему кончить внутрь (ты же знаешь, я на таблетках). — Довольно эгоистично кончать первым, — Джерард качает бёдрами, даже не пытаясь встать с него. Его член твёрдый, но не совсем, немного смазки размазалось по нему и упало на живот Фрэнку, и ему нужно какое-то время, чтобы кончить, нужна ласка — много ласки, на которую способен Фрэнк. Джамия наклоняется, целуя Фрэнка в лоб, и улыбается, придерживая зубы, только губами: — Эй, детка. Вернись к нам, хорошо? Джерард не кончил, — она удивительно заботливая, и если к заботе о себе Фрэнк привык, то, как Джамия заботится и о Джерарде, когда дело касается их троих, всё ещё удивляет его. Не то чтобы это случалось часто. Хотя, наверное, для большинства их знакомых тот факт, что это вообще происходит, уже «слишком часто». Это было с ними всегда: и пять лет назад, и сейчас, когда они вообще не должны заниматься подобным. Фрэнк не должен заканчивать вечер в постели со своей женой и своим бывшим-настоящим-вечным любовником, который, вообще-то, тоже женат. Но вот он сейчас тут, и Джерард сжимается на его члене, пока Джамия воркует с ними обоими, убеждаясь, что они в порядке. Фрэнк разгибает судорожно напряжённые пальцы, убирая их с бёдер Джерарда, и касается вместо этого бедра Джам. Раньше они были настолько похожи, что однажды он, будучи пьян, пошутил про секс с близняшками. Джам за это прокусила ему плечо, а Джерард врезал в нос. Или наоборот? Он не знает до сих пор. Джам сейчас мягче — из-за беременности, из-за родов, из-за всего, хотя она всегда такая, но сейчас особенно. Джерард, наоборот, обрёл больше углов, но его кожа всё ещё проминается под пальцами, а его грудь вздрагивает, когда он двигается вверх и вниз. Не так сильно, как у Джамии, но всё ещё. Фрэнк напрягает поясницу, прогибаясь, и сдавленный стон вылетает из его рта, потому что это слишком чувствительно. Ему нужно отстраниться от них обоих, потому что после двух оргазмов его тело чувствительное тоже, и если обычно нежные пальцы Джамии на его сосках означают что-то хорошее, то сейчас, напротив, они ощущаются как что-то слишком. Слишком и то, как Джерард говорит. Он любит говорить. Фрэнку кажется, его только сильнее заводит проговаривать вслух всё, что он собирается сделать или что хочет позволить сделать с собой. Это всегда так, даже когда они наедине, но когда они с Джамией — это ещё и немного игра на публику, и Джам, как благодарная зрительница и одновременно с тем полноправная участница этого перформанса, принимает правила игры. — Я собираюсь кончить тебе в рот, — говорит Джерард, и Фрэнк кивает; на его щеке пальцы Джамии, которые от кивка соскальзывают на шею. — Джамия подержит тебя, а я трахну тебя в рот. Ты готов к этому? — Да, — кто бы сомневался. Фрэнку завтра не нужно петь перед толпой из десяти тысяч разгорячённых подростков, ему не нужно хранить свой голос в порядке, его глотка может быть уничтожена Джерардом и тем, что они с Джамией сделают, но Фрэнк в этом нуждается. У каждого из них есть то, в чём они нуждаются иногда. Иногда Джерард просит Джамию накрасить его губы её помадой и позволить ему надеть её трусики, и они перешептываются, игнорируя Фрэнка, а Фрэнк после теряется в обилии кружева, мягкой плоти, оставляющих следы поцелуев, тонких полос растяжек под пальцами — теряется в них. Иногда Джамия заставляет Джерарда всю ночь просто смотреть на них с Фрэнком, потому что у них есть границы, которые способна выставить только она, и ни один из них не может их нарушить. А Фрэнку просто нужно перестать дышать. Иногда. Они очень разные. Джамия с её грубоватыми шутками, но с нежностью в голосе, и Джерард, потерявшийся в своих мыслях — и с мерцанием звёзд под веками. Между ними ничего общего нет. Кроме Фрэнка. Он между ними. И они находят общий язык, — иногда даже без слов, — когда дело касается его. Сейчас, Фрэнк знает, они прекрасно понимают друг друга. Джамия отстраняется, оставляя тепло от пальцев на его шее, и Джерард тоже, зажмурившись, с коротким стоном поднимается с его члена. Капли, текущие из него, густо падают вниз, Фрэнк сглатывает набежавшую мгновенно слюну — будь они наедине и не будь у Джерарда чёткого плана, он бы сейчас вжал Джерарда грудью в край постели, опускаясь на колени позади его задницы, но. Но нет. У Джерарда есть план. У Фрэнка нет проблем, но у него всё-таки есть необходимость: иногда проводить ночи втроём, иногда задыхаться, давясь воздухом из-за двух людей, делящих между собой его сердце, его душу — и его тело, как сейчас. Как хорошо, что они могут ему это дать. — Он довольно мягкий, — Джамия даже не с ним говорит. Они сидят у постели, Фрэнк трётся коленями о ковёр, пока она мягко и горячо жмётся животом и грудью к его спине. Эластичная, плотная, но всё ещё недостаточно жёсткая ткань ложится ему поперёк горла. Джамия затягивает чокер сильно, но всё ещё может просунуть палец под него. Джерард спускает ноги перед ним, раздвигая их, и потягивается: — Тогда тебе придётся потянуть, — он не командует ей, Джамия всегда может отказаться, но когда в следующую секунду ошейник из ткани врезается в горло сильнее, потому что Джамия действительно тянет его на себя, Фрэнк уверен (он знает свою жену): она этого хочет. — Сожми Джерарда за щиколотку, если будет слишком, — она снова заботлива, словно не она мгновение назад перекрыла ему доступ воздуха. Джамия целует Фрэнка в левую сторону шеи, в их вечный символ, и, он опять же знает, смотрит на Джерарда в упор. Они немного соревнуются, но это не переходит за рамки. Джерард тоже любит смотреть на Джамию, целуя Фрэнка в живот. Они очень разные, но немного, совсем немного всё-таки похожи. Они его любят. И Фрэнк любит их. Разве этого не достаточно? Джамия убирает волосы с его лица, отросшие настолько, что в такие моменты они становятся проблемой. Его лоб мокрый, как и пряди, которые она путает вокруг своих пальцев, и Фрэнк запрокидывает голову, потому что так всем троим будет удобнее. Джерард сдвигается ближе к кровати, он всё ещё не твёрдый до конца, но он будет таким, когда Джамия потянет Фрэнка за волосы вперёд, нежно поглаживая по задней стороне шеи. И она это делает, чувствуя, что Фрэнк готов. Её пальцы ласково переходят на переднюю часть шеи, заползая под чокер, а Фрэнк прикрывает глаза, касаясь губами лобка Джерарда — пока только здесь, и ему не хочется использовать руки иначе, кроме как держать ладони на коленях Джерарда расслабленными. Пока он не будет этого делать. Внутри у него собирается узел возбуждения — заново, уже в третий раз за ночь, — и ползут по позвоночнику мурашки. Каждый раз словно впервые прошибает особым осознанием: его жена смотрит, как он собирается отсосать Джерарду. Его жена помогает ему это сделать. Можно ли мечтать о большем уровне доверия в отношениях? Джерард сжимает пальцы на сбившейся к чёрту, обнажившей матрас простыне. Его бёдра подлетают вверх совсем чуть-чуть, но Фрэнк это чувствует. Он находит родинку на его животе и целует, и открывает глаза, чтобы посмотреть: Джерард опускает голову вниз, будто чувствуя его взгляд. Их с Джамией пальцы сталкиваются в волосах Фрэнка, и в его ушах так громко шумит кровоток, что он не знает, кто из них подбадривает его мягким «ну же, детка». Наверное, Джамия. Но губы, кажется, двигаются у Джерарда. Фрэнк оставляет ещё один поцелуй на животе, заставляя Джерарда издавать тот самый, такой любимый им ахающий звук, прежде чем опуститься, высовывая язык. Он всегда начинает с вены на нижней стороне члена, но сейчас он не делает этого, задерживаясь кончиком языка на головке, слегка прикрытой крайней плотью. Джерард дёргается снова, и Фрэнк повторяет, усиливая нажим. Ему нужно коснуться рукой, чтобы убрать кожицу с головки, но он не хочет. С его языка влажно течёт слюна, а потом он подключает губы, придерживая член так, чтобы удобно было прижать язык наконец-то и к нижней стороне тоже, проходится им по вене, слабо, но отчётливо пульсирующей. Джамия гладит его по животу: это её молчаливое «я рядом, и мы в порядке» напоминание, и Фрэнк, хоть никогда и не скажет этого вслух, благодарен ей за это в такие моменты. Она давит на него над лобком, заставляя узел в животе собираться ещё туже, ещё крепче, и Фрэнк закрывает глаза опять, понимая, что будет дальше. Он не может возбудиться так быстро на физическом уровне, но на уровне эмоций его сознание начинает вибрировать, и возбуждение собирается неосязаемо, но реально в его груди, когда Джамия гладит его по члену, уверенно, но мягко — как всегда. Её ладонь давит ему на затылок, толкая вперёд, и он знает, что так она передаёт волю Джерарда, который всё терзает пальцами край простыни. Фрэнк должен взять в рот глубже; член уже более твёрдый, чем когда он начал, и он знакомо, привычно упруго скользит по языку, касаясь нёба прямо в том ребристом местечке, от которого становится щекотно. Фрэнк должен, и он это делает, сглатывая слюну, которая вязко собирается под языком. У него словно чёртов рефлекс на член Джерарда во рту, это почти смешно, но смеяться от этого Фрэнк разучился уже очень давно. Он знает, что это просто начало. Его трахнут в рот, потому что это то, чего он хочет, и оба этих человека, между которыми он зажат, знают и это тоже. Знает Джамия, всегда давящая ему на горло, когда седлает его лицо, потому что он просит. Знает Джерард, не раз затягивавший упругий резиновый шнур от микрофона вокруг его шеи, потому что он просит. Две руки двух любимых его людей в его волосах, и они толкают Фрэнка ниже до хриплого булькающего звука, что издаёт его горло, когда головка мажет по основанию языка. Потом они отпускают его, позволяя двигаться самому, но Джерард накрывает его плечо, а Джамия цепляет тканевый ободок вокруг его шеи, немного оттягивая в сторону. Немного — недостаточно, чтобы начать задыхаться, но достаточно, чтобы это чувствовать. Он окончательно напускает слюну на член и лобок Джерарда к тому моменту, когда тот решает, что уже можно двигаться глубже. У Фрэнка слегка пульсируют губы в уголках, хотя они даже не начали делать что-то действительно грубое. Это мокро, он хлюпает вокруг, двигая головой вверх и вниз, и этот звук на несколько секунд — единственное, что вообще повисает в воздухе комнаты, липкий и густой, как пот, слюна и сперма, из которых они втроём сейчас состоят. Фрэнк старается сосредоточиться на этом, но Джамия слишком хорошо знает, как заставить его возбудиться ещё раз, и вот его член, твёрдый в её ладони, так же мокро скользит между пальцев, как член Джерарда сейчас в его рту. Это отвлекает, но это испытание. Ресницы поднимаются и опускаются с тяжестью влаги на них, и Фрэнк из-за этого пропускает, когда Джерард решает, что пора, и когда Джамия понимает его намерение без слов. Чокер вокруг шеи натягивается сильнее, когда головка толкается дальше основания языка. У Фрэнка никуда не девался чёртов рвотный рефлекс, но за годы практики Джерард настолько изучил его реакции, что не позволяет себе толкаться глубже несколько секунд, достаточных, чтобы Фрэнк сдержал любые порывы. И Фрэнк, пусть и не провидец, знает, что завтра ему будет больно даже дышать, но он кивает очень мелко и незаметно, но и все они втроём понимают, что он готов. Он хочет. Он выдержит. Это, чёрт возьми, не впервые — но впервые вот так, разделённое на троих. Джамия целует его за ухом, вызывая короткую колкую дрожь, и дёргает за чокер ещё раз, совсем немного. Потом её губы сжимаются в точке, где на коже осталась навечно отметина SkeletonCrew, и Фрэнк стонет, мягко, почти бархатно, немного удивлённо — он сам, блядь, не знает, почему, но это сигнал для Джерарда, что можно, и он толкается глубже, заставляя давиться и стоном, и воздухом, и слюной, наполняющей рот. Это то, чего Фрэнк ждал. Его ресницы дрожат, как запуганные иголками бабочки. Он проводит ладонями по бёдрам Джерарда с нажимом, и стонет ещё раз, потому что Джамия задевает ногтем его головку — так, чтобы это было приятно, а не остро. Большой палец Джерарда мажет ему по линии роста волос на лбу, стирая пот, и бёдра, прижатые ладонями, поднимаются вверх для толчка — Фрэнк старается успеть расслабить горло, но это не помогает от трения на грани боли, и, блядь, как же это правильно. Его сердце сбивается на выверенный раз-два, раз-два, раз-два-три ритм только от этого, и Фрэнк стонет опять, потому что Джамия опять кусает его за ухом, натягивая сдавивший шею ошейником чокер ещё сильнее. — Блядь, — стонет Фрэнк, точнее, он хотел бы простонать именно это, но получается только сорванное мычание. Джерард останавливается, убирая руку со лба на его подбородок, гладит по щеке, и Фрэнк мотает головой, хоть это и чревато: не надо, я в порядке. Это подтверждает и Джамия, резче двигая кулаком — она бы остановилась, если бы не знала, что Фрэнк может. И, Господи, они только начали, и Фрэнк знает, что это просто забота у них двоих, забота о нём, но ему не нужно это сейчас. Ему нужно, чтобы Джерард двигался. Ему нужно, чтобы его держали за волосы так крепко, что корни болят. Ему нужно, чтобы Джамия затянула чокер ещё туже, пальцами оттягивая его сзади до врезания в кожу спереди. И они это делают, потому что они его любят, они его знают. Фрэнк стонет, едва в состоянии сделать вдох носом, когда Джерард грубо, немного с отмашкой толкается в его рот, проскальзывая до горла. Чувство трения на нежной слизистой — восхитительное, оно дарит боль, без которой Фрэнк иногда не может. Чувство трения пьянит и одновременно с этим отрезвляет. Фрэнк стонет, давится вдохом, давится членом — его язык щекотно напрягается у основания, и что-то влажное, тяжёлое булькает в глотке, заставляя его сжаться вокруг головки конвульсивно, судорожно почти, и Джерард стонет тоже, потому что ему тоже это нравится. Фрэнку нечем дышать, потому что его глотка заполнена членом, и ему нечем дышать, потому что Джамия, нежно и ласково целуя его в плечо, хватает края чокера так сильно, что от усилия, с которым ткань режет его по шее, наверняка останутся следы. Им следовало взять ошейник, чтобы было грубее, Фрэнк обязательно подумает об этом позже — вслух, попросит их об ошейнике или проводе, но сейчас у него только чокер, и только пальцы Джамии, матери его детей, которая может невероятно нежно гладить его близняшек по волосам, и с настолько же невероятной силой сейчас она душит его чокером, пока Джерард, его Джерард, трахает его рот и горло. У Фрэнка плывёт перед глазами от того, что эти двое делают с ним. Его возбуждение пульсирует не в члене даже — а как будто в висках. Головокружение накрывает его, заставляя закрыть глаза. Ему горячо, это яркое, жаркое, скользкое ощущение от его макушки растекается по лицу, прежде чем резко, будто сорвавшись с края обрыва, скользнуть вниз, в пах, где Джамия выверенно отдрачивает его член движениями, выученными за годы практики до последнего толчка ладони. Её пальцы достаточно длинные, чтобы обхватить целиком, и она не задерживается, прокручивая руку: каждый раз, достигнув головки, она отпускает его, чтобы перевернуть кулак и скользнуть обратно вниз. Фрэнку не хватает прикосновений к мошонке, чтобы стало ещё лучше, но ему и так хорошо. Настолько, что Джерард окликает: — Эй, Фрэнк, Фрэнки, смотри на меня, — и Фрэнк открывает глаза, тут же судорожно делая вдох, потому что Джам отпускает его шею, и Джерард гладит его по лицу, не убирая член, но почти выходя, оставаясь только влажной, скользкой тяжестью на кончике языка. Оказывается, смотреть на Джерарда снизу вверх тяжело. Оказывается, Фрэнку нужна минута передышки, но он не собирается сжимать щиколотку Джерарда, как они договаривались — он не собирается сдаваться. Он дойдёт до конца, и он доведёт до этого конца Джерарда, и всё. Они это знают. Фрэнк не даёт Джамии и Джерарду сомневаться в двух вещах: в своей любви и в своём упрямстве. Без слов Фрэнк касается чокера на своей шее, и пальцев Джамии тоже, а потом прижимает её ладонь к шее пониже подбородка и челюсти, но над кадыком. Ниже — будет больно, ещё ниже — он начнёт задыхаться без смысла и без удовольствия. Джамия щекотно царапает его под челюстью кончиками ногтей и сжимает шею на полсекунды. Это то, как нужно. Когда к ней присоединится член Джерарда, Фрэнк почувствует, что всё на своих местах. Ему ужасно повезло, что им двоим он может доверить подобное. И лучше он будет задыхаться от этого, чем от любви. — Детка, ты такой молодец, — Джамия — лучшая, потому что она знает, когда Фрэнку нужно слышать голос, удерживающий его в реальности, а когда лучше позволить ему погрузиться в тишину. Джерард снова толкается в него, глубоко и мокро, и Джамия делает короткие сжатия перед одним длинным, и чей стон громче — Джерарда или самого Фрэнка, — невозможно понять. Его бёдра дёргаются навстречу друг другу, потому что Фрэнку нужно больше, чем ленивые скольжения пальцев по его члену, но Джамия не даст ему этого раньше времени. — Посмотри на него, ты видишь, как ему хорошо? Фрэнк, ты делаешь ему хорошо, ты делаешь хорошо нам обоим, ты справляешься. Фрэнк знает, что это так. Он двигает головой для кивка, но получается плохо. Он стонет, и снова жмурится, но Джамия просит смотреть вверх, и он слушает. Он справляется, потому что Джерард двигается, всё сильнее сбиваясь с ритма, и стонет, запрокидывая голову, хрипло и беспорядочно — но не так беспорядочно, как грязно и мокро хлюпает его член в горле Фрэнка, убаюканного нежностью голоса Джамии и нарастающим давлением в горле. Он давится, давится — воздуха всё меньше, а темноты перед глазами больше, она густеет, словно вязкий туман, накрывающий его. Джамия сжимает руку на его шее, не позволяя очередной судороге болезненно вспыхнуть там, где член Джерарда задевает корень языка и нёбный язычок. Фрэнк проглатывает эту судорогу так же, как Джерард, срываясь на стоны громче и громче, глотает его имя. Четыре руки, любимые до кончиков пальцев, везде на Фрэнке: его шея, его член, его волосы, его подбородок. Два голоса, зовущие его по имени, окружают его, словно расплавленная реальность, стекают по его коже, и Фрэнк не может смотреть, хотя его просили, но ему нужно закрыть глаза, потому что он не может. То жаркое, что от его макушки растекалось по лицу, резко перемещается в горло, когда Джамия сжимает слишком сильно, но всё ещё на границе того, что Фрэнк может выдержать. Её рука на члене становится быстрее, ближе к головке, это толкает Фрэнка ближе к разрядке, но не совсем, потому что Джерард всё ещё не кончил, но это — вопрос времени, да, ведь Фрэнк чувствует, как он пульсирует у него во рту и в горле, и это трение саднит ему глотку, и это больно, и это правильно, хорошо, это так, как нужно им всем. Джамия замолкает, потому что сейчас Фрэнку нужна тишина. Джамия целует его за ухом, оставляя сверху татуировки болезненный, острый след от засоса, и Джерард тянет его за волосы ниже, делая последние толчки. Вот так — хорошо, и то, что Джамия сжимает его горло на грани позволенного, кружит Фрэнку голову ещё сильнее. Перед его глазами темнота, взрывающаяся густотой под сжатыми веками, в его горле становится мокро и тесно, и он кашляет — кажется, давится — это точно. Слышит Джерарда, чьи толчки сходят на нет, а потом и сам сходит на нет, разорванный на кусочки заботливыми руками двух самых любимых людей. Его глаза мокрые, и из его рта текут слюна и сперма, так же, как течёт по руке Джам его собственная сперма, и Фрэнк не чувствует своё тело, он чувствует огромную, невозможную пустоту вместо себя, и эта пустота — это он, и в ней существует только биение сердца, разделённого на две половины. Эта пустота — Фрэнк теряется в ней на целые часы и вечности. Наверное. Он не знает. Когда он открывает глаза, он чувствует тяжесть Джамии на своём животе и влагу между ними — и понимание приходит не сразу. Джамия на нём, она скользит по его животу, но она не одна, потому что Джерард держит её сзади. Фрэнку непривычно смотреть, что они взаимодействуют вот так. Короткие красные волосы путаются с отросшим чёрным каре, правая рука Джерарда на животе Джамии — золотистый оттенок загара на фоне молочного белого и тонких алых полос растяжек. Джамия ловит взгляд Фрэнка, улыбаясь, а потом раскрывает рот, чтобы застонать, и Фрэнк совсем немного ревнует — потому что его Джамия стонет из-за того, что его Джерард пальцами левой руки трёт её клитор, и Фрэнк отсюда видит, что он делает это не совсем так, как обычно любит Джам, но… Ей хорошо. Она стонет из-за того, что делает с ней Джерард, и трётся о живот Фрэнка, размазывая по коже влагу, и ревность переходит в какое-то глубокое, эмоциональное возбуждение. Фрэнк тянет руку, задевая запястье Джерарда, и оставляет свою ладонь на дрожащей, мягкой груди, придерживая Джамию, которую Джерард толкает сзади грудью в спину, от падения. Она ещё кормит, поэтому Фрэнк предусмотрительно не трогает её сосок, но Джам, кажется, и без этого хорошо. То и дело они сталкиваются взглядами, и вот то, что Фрэнк любит особенно — никто из них не ощущается лишним. Свободной рукой Фрэнк толкается в Джам двумя пальцами, это не очень удобно, потому что они сталкиваются с Джерардом костяшками, и к стонам примешивается смущённый смешок. Фрэнк привык, что делят его, но делить кого-то из них с другим, как оказалось, ничуть не хуже. Джамия очень мокрая и привычно, очень знакомо сжимается внутри, Фрэнк подушечками пальцев чувствует, насколько она близко, и он бы подсказал Джерарду, правда — но его горло нещадно болит, поэтому он надеется, что Джам подскажет сама, подтолкнёт руку так, чтобы было правильно. Это какое-то безумие, вся их ночь, все их ночи — но Фрэнку плевать, осудят ли его люди, пока два его самых любимых человека так тесно сплелись друг с другом (и с ним самим — тоже). Пульсируя, Джам содрогается вокруг его пальцев, её лицо и грудь покрываются красными пятнами, совпадающими по цвету с волосами Джерарда, и она срывается на громкие, немного растерянные стоны, перемешанные с резким, таким же растерянным «блядь», — Фрэнк улыбается, понимая, что она близко, ей всегда нужно не так много времени, если знать, как двигаться, если она достаточно возбуждена (и потому что он знает свою жену — она действительно возбуждена всем происходящим не меньше, чем они с Джерардом). В конце концов, это красиво — то, как Джам запрокидывает голову Джерарду на плечо, и он смотрит на них двоих с полной предвкушения улыбкой. Фрэнк готов на что угодно поспорить, Джерард тащится от этого, ему тоже нравится видеть искры лёгкой ревности и дикого, на последнем рывке вспыхнувшего возбуждения в его глазах. Единственное, о чём жалеет Фрэнк, пока его жена кончает от его пальцев внутри и пальцев его (или уже их?) любовника снаружи — что он не способен на четвёртый заход. Джам сжимается так, что двигаться в ней уже не получается, и впивается коленями ему в бока, напряжённая и дрожащая. Фрэнку нравятся звуки, которые она издаёт — высокие и протяжные, и нравится, что, кончая, она держит не его ладонь, а ладонь Джерарда. Джамии хорошо. Джерарду тоже. О чём он может ещё желать? Фрэнк всё ещё не в состоянии делать что-то действительно активное, так что это Джерард помогает Джам лечь, убирая волосы с её лица и подталкивая подушку под её щёку. Она всё ещё дрожит, мокрая горячая кожа жмётся к боку Фрэнка, и её глаза немного стеклянные после оргазма, но через пару секунд, встряхнув головой, она улыбается и вздыхает, возвращаясь в сознание. Фрэнк тоже всё ещё улыбается, у него ужасно болит горло, но так даже лучше. Пока оно не пройдёт, он будет помнить эту ночь, хотя — разве смог бы он забыть? Эту или какую-либо другую? — Эй, детка, — Джамия тянется, целуя его в лоб. Джерард ложится рядом с другой стороны, играясь с его волосами одной рукой, пока вторая гладит его по груди. От его шёпота Фрэнка пробирает мурашками: — Фрэнк, ты с нами? Фрэнк улыбается, кивая молча. Два человека, делящие его сердце пополам, смотрят на него с нежностью и любовью. Джамия и Джерард рядом. Джамия держит его за левую руку, поглаживая выбитые на коже буквы своего имени; Джерард касается правой, губами скользя по чернильному разбитому сердцу. Они с ним. Он с ними. И ему хорошо.