Услышь мой рёв

Гет
R
Завершён
29
автор
Размер:
7 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
29 Нравится 4 Отзывы 3 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Для настоящего ученого, Генри Джекилл подчас был слишком невнимательным, раз не заметил, что Хайд ни разу не появлялся, когда рядом была Эмма. Честно говоря, доктор Генри Джекилл является очень лживым человеком. Другое дело, что его общение с социумом сведено до того минимума, что его ложь просто не замечают, поэтому, лжет Генри в основном себе. Лжет, что сегодня у него получится найти лекарство, но получает очередной провал. Лжет, что всю ночь после помолвки будет занят исследованиями, а идёт в паб. Лжет, что может быть другом, тем самым крепче влюбляя в себя бедную Люси… В отличии от него, Хайд до смешного, прямо-таки по-звериному честен. Он может юлить в словах, однако доказывает истину в действиях, и всегда, всегда, он честен перед самим собой. Перед той частью себя, что отзывается на имя Эдвард – Джекилл его правды попросту не хочет принимать, сколько не доказывай. Например, он искренне уверен в том, что отдал визитку Люси потому, что пожалел её. А не потому что в полутьме паба из-за сходства принял блудницу за свою невесту! Увидел, залюбовался, и устыдился собственных возникших желаний. Поэтому был так холоден от разочарования, когда спустившись со сцены Люси подошла ближе. Люси, а не Эмма. Генри-Генри-Генри… Можешь лгать сколько хочешь, говоря о том, что Люси ты – только друг. В своей лжи ты попался на тот же крючок, что и другие – не смог понять, кого же именно видишь перед собой, смотря в её лицо. Эдвард помнит об этом всегда. Он называет её «моя Люси», потому что во время их встреч, в мгновения их близости, так действительно принадлежит ему, хотя бы телом. Хайд не обольщается – за те деньги, что он отдаёт Спайдеру, можно было бы выкупить рыжую целиком, со всеми потрохами и обкромсанной душонкой, не говоря уже о сердце, да только последнее она умудрилась подарить этому жалкому докторишке, который даже с собой честным быть до конца не может! Хайд и сам, признаться, удивлён этим странным сходством между женщинами: убери классовые различия и поставь рядом, всякий без сомнения скажет, что они – сестры. А учитывая то, что разница у них в возрасте минимальна… Ай да сэр Денверс! Хотя, да, есть такая практика у великосветских джентльменов – дабы не обременять похотью своих любимых жен, использовать разнообразных продажных девиц. Да, такое действительно может быть… А когда потаскушка залетела и скрылась, прихватив золото баронета, Дэнверс вполне мог обратить взор на свою жену, и… Хайду нравится думать о том, что даже благороднейший сэр Денверс не в силах устоять против женской красоты. Это воистину забавно. Что Эмма и Люси могут быть сестрами. Потому что так ему кажется, будто он становится к Эмме ближе, хотя на самом деле он не может быть рядом.

***

Для настоящего ученого, Генри Джекилл подчас был слишком невнимательным, раз не заметил, что Хайд ни разу не появлялся, когда рядом была Эмма. Было нечто в нареченной доктора такое… от чего Эдвард попросту застывал, не переступая границ контроля другой личности, замирал хищником в засаде в самой глубине сознания, наблюдая за… своей невестой. Джекилл из страха сократил их встречи, а потому, каждый раз, когда Эмме удавалось с ним поговорить, Хайд даже не думал о том, чтобы занять их общее тело – он любовался, изучал её издали. Генри этого не понимал, не понимал, почему его тёмная часть не изматывает его, когда Кэрью рядом, злился, выплескивая свой гнев и усталость на невесту, и от того злился ещё сильнее, ощущая, что это его, и только его гнев, а не проклятого Хайда. И всё равно, умудрялся и в этом винить Эдварда! Потому что тот на девушку не злился, наоборот! Он упивался сходством Эммы и Люси, смакуя со второй каждый миг, одновременно выцарапывая из памяти всё, что мог найти о мисс Кэрью. Ему нравилось их сравнивать, и находить различия. У Люси рыжие волосы, но и у Эммы – тоже, та сама о том говорила жениху, со смехом сетуя на то, что такой яркий цвет леди иметь не пристало, и каждый раз при выходе в свет приходится использовать золотистую пудру, лишь бы приглушить рыжину. Генри и сам только раз видел её волосы без неё, и был буквально поражён этим глубоким, совсем как у чистой китайской киновари, оттенком. И волосы у неё куда мягче, послушнее, тонко пахнут травяным бальзамом, а не свиты кольцами-култунами и пережжены щипцами до состояния проволоки так, что сквозь помадно-уксусный запах проступает угольная примесь. Кожа тоже у обоих светлая, только у Эммы – это здравая, но безусловно благородная белизна, а у Люси – бледная с налётом серости от недостатка солнечного света и обилия сходящих синяков. Но самое главное отличие в них, не считая мелких деталей, это глаза. У Люси они зелёные, казалось, такие яркие, они становятся всё тусклее при каждой их встрече, словно Хайд каждым прикосновением, поцелуем, выпивает из неё жизнь, а вместе с ней – и цвет. У Эммы – золотистые, светло-карие, как карамель, и зелень сокрыта в искрах, разбросанных по радужке. Но они могут становиться зелеными, он знает, знает, он сам это видел! Глупый, глупый Генри! Променял на дешёвую бижутерию настоящее сокровище! И чем ты лучше того же Саймона, над чьей влюбленностью ты подтрунивал, а? Нет, ты даже хуже, потому что мальчишке хватает сил бороться за свою мечту, барахтаться, не давая себе утонуть в обмане. Хайд видел это лично, когда в одну из ночей решился, собрал силы и терпение, дождался, когда Джекилл уснёт и выбрался из дома – чтобы почти сразу наткнуться в соседнем переулке на Эмму и Саймона. Кэрью, судя по всему, решила ещё раз навестить жениха, здраво рассудив, что хотя бы ночью того можно будет застать дома. Какого черта там делает Страйт, он не знает, но встреча явно внезапна для обоих, иначе Саймон вел бы себя спокойнее. Но он напирает, пытаясь отговорить Эмму от необдуманного решения, как пытался перед помолвкой. И как тогда, на приеме, снова пытается её поцеловать. Ой, зря… Если тогда, при свете дня, при других, Эмма остановила его довольно мягко, то сейчас, во тьме ночной, уже много дней сходя с ума от беспокойства, Эмма не собирается, да и не может быть нежной. Светлые, сладко-карие глаза сужаются, вспыхивая во тьме зелёным, как у кошки, когда Эмма заносит руку, давая Саймону пощечину. Такая маленькая, такая изящная ладошка, оказывается не по-женски тяжелой, сворачивая тонкий породистый нос Страйта набок, от чего тот фонтанирует кровью. Хайд, гаргульей замерший на краю крыши, вцепляется зубами в собственную руку, прокусывая кожу перчатки и собственной ладони до крови, чтобы не расхохотаться довольно. Так его, Эмма, храбрая моя, милая моя девочка! Саймону ещё повезло, что она была в перчатке, иначе – Эдвард в том уверен! - сломанным носом не обошлось, и лице у того остались бы царапины. Эмма, что ни говори, настоящая леди, от кончиков острых шпилек и гребней, сковывающих кудри, до подкованных металлом тяжелых каблучков. При виде крови, её глаза снова становятся карими, и Кэрью начинает скучно лепетать, говоря о том, что Саймону нужно к врачу… Удивительно, но это занудство не разочаровывает Эдварда, а только очаровывает сильнее. Ведь без него, без этого стремления помочь даже тому, кто хотел нанести ей вред, она бы не была его Эммой, верно? Все ещё ощущая пузырьки смеха внутри себя, Эдвард добирается до «Красной Крысы». Люси надолго запомнит эту ночь, как одну из самых жестоких, но в том виновата сама – если бы она не испугалась его радостной улыбки и незнакомой, несвойственной ему нежности в начале… Неет, Хайд не размяк. Просто он знал, что его сила с ней не поможет. Она сильнее, не телом – духом. Да и телом… Эмма Кэрью славилась как хорошая наездница, приручавших даже самых буйных жеребцов и… Осталось только понять, кто из них кого объездит.

***

Он чувствует, каждый раз чувствует, что рано или поздно, они столкнуться в борьбе. И, в отличии от той, что Эдвард ведёт с Генри, он не уверен, кто из них одержит вверх. Потому что Эмма, милая, добрая Эмма, имеет одно главное отличие от мисс Харрис. Люси – эта та женщина, которая стерпит от своего мужчины всё. Эмма, та, что ради своего мужчины всё сделает. Даже опустившись на самое дно, не окажется запятнана грязью, выжжет любой намёк на неё острым словом или пылко укоряющим взглядом. Люси готова от него бежать, к любому мужчине, что сможет её защитить от него, к тому же Генри. Эмма – побежит сама, следом, лишь бы спасти. Она будет бороться, как за себя, так и за других, но – будет, а не почти-покорно свесит лапки, подставляя холку под укус. Люси – его дорогая, его любимая жертва. Испуганная, молодая рыжеватая олениха, взволнованно дергающая темной заплаткой влажного носа воздух, не зная, что хищник расположился с подветренной стороны. Хайд загоняет её, свою добычу, каждую встречу, изматывая не только тело, но и дух, клеймит клыками плоть, лишь прицеливаясь, смакуя, но не вкушая, буквально языком слизывая густой и солоноватый, как венозная кровь, страх с её кожи. Эмма… Драгоценная во всех смыслах, драконьекровая свежая киноварь, ядовитый, но благородный королевский шафран. Одуряющая своей мягкостью, ласково-пряная смерть при передозировке от возбуждения. Любимица императоров и прочих монархов элегантно-хрупкая с виду и опасная в деле русская борзая, что в одиночку может загрызть волка. Когда она рядом, уже сам Хайд начинает сомневаться, кто кого из них в конце концов загонит на флажки. Страх? Нет. Это иное, интригующее чувство играющей винными пузырьками крови в жилах. Вожделение. В конце-концов, какая жизнь без борьбы? И, когда он победит Генри, разве ему не понадобится новый соперник? Суть его, дикая, звериная, уже чувствует в ней такового. Чует в ней зверя под этой шелухой манер. Жёстко вскормленного, прирученного, но даже более опасного, чем дикий, из-за того, что воспитание не заглушило, а отточило инстинкты. Эдвард будто воочию видит гибкую кисть и враз наливающуюся тяжестью белоснежную ладонь, обжигающую его скулу полной праведного гнева пощёчиной. Сжатые до карминной нити с упрямо прикушенной нижней, губы, которые он хочет разомкнуть, как бутон или рану, поцелуем. Мерно, но так же ощутимо яростно, поднимающуюся из оков доспеха-корсета при дыхании грудь. Выступающую остро и четко лукой арбалета с натянутой болтом стальной тетивой, лиру ключиц, которые он хочет украсить, как следами прошедших войн, отметинами от своих зубов. И глаза чернёного золота, неуклонно, неизбежно, как гром следует за молнией, светлеющие до сверкающего зелёного, как раствор хлорофиллина. В те ночи, когда Генри во главе тела, но не занят исследованиям, а болезненно-живо спит, восполняя их общие силы, Эдварду нравится представлять-вспоминать всё это. Джекилл скрипит сквозь сон зубами, когда его тёмная часть превращает такие невинные воспоминания, и совсем ещё не смелые, не осознанные в полной мере желания, в яркие отравленные страстью грёзы. Он видит её, такую же, как в день помолвки, сверкающей жемчужиной медового оттенка в обрамлении сапфировых оборок платья. Такая изящная, благородно-индиговая, точёная, как ожившая фигурка с родового герба. Кто-то сказал бы хрупкая, но именно её, слабости структуры, склонности к надлому и сколу, в ней не ощущается. Хайд невольно сравнивает её с гибкой ящеркой-хамелеоном, причудливо и ловко меняющей окраску под окружение во время своей охоты. Это завораживает и увлекает тем, что Эдвард хочет на себе узнать, насколько она ловкая, насколько она гибкая, насколько… Насколько именно она может оказаться сильной. Достаточно ли для того, чтобы сломить, приручая, его самого? И за мысль, что в этой войне, в поединке с ней, он может проиграть, ему не стыдно. Достойному сопернику – можно, появляется лишь ещё одна причина стать сильнее и бросить вызов снова. Если выживет, конечно. Но в последнем Эдвард не сомневается: Эмма одновременно достаточно благородна для того, чтобы оставить своего врага в живых, пощадив его, и слишком сильно любит Генри, чтобы погубить его вместе с Хайдом. Их общее, вскормленное наукой и подсознательной верой в чудеса, воображение настолько сильно, что Хайд чувствует её чуткие пальцы с аккуратно подточенными когтями в своих волосах. Хватка крепнет, она использует пряди как поводья, натягивая, выверено и точно, заставляя послушно вскинуть голову, ощущая, как от восторга и ужаса собственной покорности перехватывает горло. Прохладный, по сравнению с разгоряченным телом, кожаный язычок стека скользит подобием ласки по горлу, мимолётно давит на кадык, от чего Эдвард захлёбывается собственным рыком и закатывает глаза, закрывая их от избытка ощущений. Упор сменяется лаской, а приказ – мягким, укутывающим теплом тело, смехом… Хайд выныривает из сна рывком, резко распахивая глаза, ощущая удушливую тяжесть собственной ладони у горла. Интересно, это он сам так… замечтался, или Генри подсознательно пытался его удушить? Эм-ма Кэрррью… даже её имя хочется произносить то ли рыком, то ли мурлыканьем, раскатистым и томным. Люси – змеиный шёпот скользких атласных простыней, Эмма – бархат звериной шкуры. Эдвард ощущает, как его охватывает темный и топкий, как угольные воды Темзы, как вечный лондонский смог, жар, изгнать который, о, это он уже научился различать, может только кровь очередной жертвы из Попечительского Совета, либо прохладные руки Люси. Но он уже убил Сэвиджа, последнего из ненавистных толстосумов, а Харрис вчера и так досталось, что Спайдер полчаса шавкой тяфкал, выговаривая за каждый её синяк. Выслушивать это сегодня, как и искать очередного негодяя, у него нет никакого желания. Эдвард подносит ладони к лицу и хмыкает. В принципе… есть ещё один способ. Эм-ма. Да, пожалуй, ей бы тоже удалось ему помочь прогнать это горячечное возбуждение. Приструнить, взять под контроль, загоняя обратно в темноту сердца, где безумие никому не сможет навредить. О, его дорогая невестушка, принадлежит к той породе страстных натур, что добровольно отправляются воевать в Индию, а после, вернувшись с богатством, привозят с собой самых экзотических и опасных питомцев. Тигров, ягуаров, пантер… Тех, кого должны были уничтожить, но, найдя в них отражение себя, защищают. А для этого, укрощают, чтобы те не навредили окружающим. В этом будет и твоя причина, Эмма? В том, что ты пожелаешь помочь ему, защитить Хайда, а для этого – сломаешь? Но ведь пока общество ему не угрожает, скорее, наоборот. Эдвард выдыхает, снова погружаясь в фантазии. Рука от горла скользит вниз, по нагой груди, по поджавшемуся, словно в предвкушении удара, животу, расстёгивая брючный ремень. Ай-яй-яй, мистер Хайд, как непристойно! Хотя, по сравнению с тем, что он делает обычно, это можно считать невинной шалостью. На границе восприятия начинает недовольно ворочается Джекилл, считающий его затею бесстыдной. - Ой, брось, Генри, Эмма нам – почти жена! – Прикусив губу, шипит Эдвард, устраиваясь удобнее в постели и расстёгивая ширинку до конца. - Неужели ты хочешь стать одним из тех извращенцев, которым супруга нужна только для выхода в свет и управления прислугой? Расслабься, доктор, и думай… о Кэрью. Эм-ма. Имя щекочет вибрацией нёбо и кончик языка, отдаваясь покалыванием во всём теле. Обволакивает пьянящей, топкой сладостью и легкой немоты свинцового сахара губы на вдохе. Перехватывает твердой дланью уздечку и горло. Эдвард чувствует, как одно это имя, раскатистое, бархатное, взращивает в нём нежность, и то, что должно было быть просто разрядкой, шуткой над другим собой, насмешкой, оборачивается чем-то большим, чего Хайд просто не в силах понять, но важность чего ощущает каждым дюймом своей сущности. Наслаждение, назло себе, неспешное, как и движения, неторопливое, вдумчивое, подходит медленно, вопреки всем его усилиям и желаниям. Собственная большая, хваткая рука мало походит на женскую, даже в толстых перчатках, и Хайд раздраженно взрыкивает, когда это несоответствие каждый раз надламывает вспыхивающий искрами образ невесты под веками. Эмма, чудно выглядящая в точеной, цвета горького шоколада, амазонке, томно смеётся гулом крови в висках, похлопывая по затянутой в черную перчатку ладони изящным хлыстом с фигурной рукоятью в такт биению сердца. Эдвард обхватывает себя ещё крепче, почти зло, рывками доводит себя до кульминации, изгибаясь на ложе до рези в позвоночнике. Хайд, устало ворча, опускает веки, закрывая глаза, и словно наяву слышит мерный, взвешенный стук каблуков с металлическими набойками, приближающийся к нему. Чувствует густой, травяной дух, точно с лесной поляны в полную росы лунную ночь, и голос, как гвозди в крышку его гроба, вбивающий в череп слова: «Со мной не будет так легко» Хайд вскакивает с утробным рыком, оглядываясь. Тихо скрипит, смеясь над ним, дверца открывшегося от сквозняка гардероба. Эдвард прыжком, путаясь в приспущенных штанах, достигает его, щуря глаза, но находит только клочок ткани, источающий тот самый, полный дикости аромат. Дорогая шерсть подаренного Эммой Джекиллу, но ни разу им не надетого шарфа покалывает пальцы фантомным теплом. Хайд щерится, раздувая ноздри, глубже впитывая запах. Глупый, глупый Генри! Ну почему они до сих пор не женаты, а?! Из-за приличий? К черту их! К чёрту! Хайд выдыхает, цедя воздух сквозь зубы, прислушиваясь к себе, и мгновение спустя едва сдерживает раздражение и горькую от разочарования слюну. Генри нет. Жалкий трус снова забился в глубины их головы, даже не собираясь бороться! Имя их наречённой имеет силу и над ним, только Джекилл отказывается её признавать. Во всём, что касается Эммы, Генри настоящий слепец. Он не понимает, что Хайд, чувствующий в ней родственную тёмную душу, не принесёт ей вреда… если она не нанесёт удар первой. Не замечает, что Кэрью единственная, кто завораживает Эдварда одним своим присутствием. Не знает причины, по которой Хайд бывает таким озверелым с Люси… в равной степени, что Генри бывает зол на Эмму. Хайд начинает презирать свою, так называемую «светлую» половину ещё сильней, когда осознаёт главную причину. Генри Джекилл не любит Эмму Кэрью. Ни капельки. Он влюблён в Люси, он испытывает дружескую привязанность к Аттерсону, но совершенно точно не любит Эмму. Иначе был бы хоть капельку с ней честнее. Если и была любовь, то при разделении их сущностей вся перешла к Хайду, обернувшись темным, удущающим мощью инстинктом собственника и похотью. То, как с ней обращается Генри, попадая по ночам у проститутки и отказываясь от помощи той единственной, что действительно может ему помочь, даже по меркам Эдварда Хайда, гадко и малодушно. Впрочем, разве Джекилл может быть другим, если учесть, что и от души, и от сердца, у него осталось меньше половины? Хайд смеётся, раскатисто и глухо, ощущая, как наконец-то отпускает грудь свинцовый обруч. Обматывая ладонь шарфом, подносит к лицу ближе, вдыхая всё глубже и глубже дикий и живой запах. Живой. Живой! И она – тоже. Эм-ма… Эдвард обрывает вдох на половине, ощущая, как снова всё трепещет и сводит у него внутри. Эмма, Эмма, что же ты с ними делаешь, а? Он сжимает губы, смотря на обомотавшую кулак ткань. Генри Джекилл подчас был слишком невнимательным, поскольку не привык к борьбе, к любой, не в силах даже оспорить решение Совета, но Хайд не имеет права таким быть. Он не упустит Эмму.

***

Ему снова приходится хитрить и темнить, на несколько дней отдавая контроль Генри, выжидая нужный момент, но это того стоит: в тот миг, когда он видит Эмму, скрытую белым кружевом, под фатой которой алеет, словно кровь девственницы, киноварная рыжина кудрей, восхищение и сила затапливает его целиком. Воля Генри ломается легко, мгновенно, стоит только кончикам пальцев Эммы коснуться его руки. Её кисть вздрагивает, едва заметно, но чутко, по-звериному, и Хайд понимает: Она узнала. Он не знает, как именно, но она точно знает, что перед ней не Генри. Эдвард улыбается, как можно ласковее, но даже не пытаясь скрыть клыки. Он свой шаг сделал, и теперь наслаждается предвкушением того, как поступит она. Отшатнётся в испуге? Вскрикнет? Заплачет? Женские пальчики, секунду помедлив в раздумье, обхватывают его предплечье, крепко, до скрипа ткани, до боли, до хруста костей под мускулами, и Эмма буквально тащит его к алтарю. Её голос твёрд, даже суров и сух, когда она четко, словно заклинание, произносит брачные клятвы, и Хайд заслушивается скрытым в нём рычанием. Боль в руке такая, что он её почти не чувствует, но Эдвард даже этого не замечает, наблюдая за ней. Сейчас она нисколько не похожа на Люси. Та с огнём играла, самозабвенно, не замечая ожогов, вздрагивая, как от ласки, от каждой вспышки боли. Эмма же пламя укрощает, жестко удерживая как зверя на поводке, Хайда в собственных пальцах, и весьма успешно, не давая ему навредить другим. Впрочем, Эдварду сейчас нет дела до людишек вокруг. Он только улыбается шире, когда слышит, как их благословляет священник, подрагивающими руками поднимая фату. Хайд задыхается вот восторга, целуя её, когда видит ярко-зеленые глаза своей супруги.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.