Вечность

Скурдж поднимается тяжело, спихивая с себя полуистлевшие скелеты в броне. Смешно и жалко, думает он: прославиться в боях, пролежать целые эоны в забвении, чтобы воскреснуть в таком неприглядном виде, а затем вновь пасть от рук захватчиков. Глупо как-то. Бессмысленно. Вокруг тлеет пламя, исходя удушливым дымом, ветра нет, словно Асгард замер в минуту своего последнего вздоха агонии. Может, так оно и есть — здесь больше никого нет, только руины, трупы трупов и Скурдж. В лысом черепе звенит и давит, а место смертельного удара — ха, не такого уж и смертельного! — ноет странно, глухо, но почему-то не больно. Так-то, глупые асы! У Скурджа древняя, сильная кровь, до которой вам ещё расти и расти! Отмахиваясь от искр, он идёт, кашляя и пошатываясь, в сторону Биврёста. Никакой этот мост больше не радужный: кто-то оставил в мире только чёрный, серый и огонь. Огонь пожирает всё, медленно, неторопливо, исходя красно-рыжими всполохами, тлея на останках великого города. Он золотит стены, золотит мост, осыпая искрами, и, может, огонь — лучшее украшение, и не надо было никакого золота, завоеваний и Хель. Впрочем, мысль о сокровищах Скурджу близка. В уютном полукружии вокруг остова для меча всё ещё лежат его «сокровища». Его коллекция. Две шикарные пушки из места, под названием Техас. Чашка из голубой глины из какого-то горного храма в Мидгарде. Гномий топор, искусно украшенный резьбой, из Нидавеллира. Гармонь с колокольчиками из Саратова, что в Мидгарде. Музейный лучевой пистолет из хранилища Нова Прайм. Стеклянные бусы из села близ Ванаквисль, что течёт в Ванахейме. И множество других сокровищ, многие из которых даже не пригодились Скурджу. Но ведь должны были. Они все были зачем-то, они были значимы, а, значит, должны были для чего-то сгодиться. Как должен был сгодиться для чего-то и сам Скурдж. Он садится возле возвышения, куда вставлялся меч Хеймдалла. Перебирает в руках стеклянные бусы, теперь совершенно не нужные. Скурджу они не нужны, а девушки, которой их можно подарить ради ответной симпатии, рядом нет. Рядом вообще никого нет. Только мёртвые дважды мертвецы и несколько тел асгардцев. — Скучаешь? —появляется рядом Хель, и Скурдж даже не удивлён. — Нет, развлекаюсь, — он берёт гармонь, встряхивает её, колокольчик звякает жалобно и отдаётся эхом ещё несколько секунд. — А ты вроде как должна была помереть? Это знание в голове у Скурджа совершенно отчётливое, и он почти не удивляется ему, хотя он не видел ни гибели Хель, ни гибели Асгарда. Но знает, что это точно произошло. — Вот тебе загадка, — говорит Хель, и голос у неё глухой, но в нём слышится то же самое звенящее эхо. — Почему я здесь? — Ты умерла, — отвечает Скурдж. — Бесславный конец для обладателя таких амбиций. — Нет, — улыбается Хель. — Мы оба мертвы. Асгард вокруг разваливается медленно-медленно, превращаясь в сияющие осколки, и в облаках пепла и пыли Хель протягивает руку: — Пойдём. — Куда? — с подозрением спрашивает Скурдж. — В мою вотчину, — улыбка Хель похожа на улыбку Валькирии, и впервые Скурдж задумывается, что именно когда-то сподвигло Одина, в последние годы отличавшегося тягой к домашнему уюту, создать отряд воительниц. — Я — богиня Смерти. Скурдж не спешит подавать ей руку, оглядывается на рассыпающиеся в пепел вещи, собранные им с разных уголков Вселенной. — У меня там будет что-нибудь? — спрашивает он. — Что-нибудь ценное. — У тебя будет вечность, — обещает Хель. — Вечность на пиру с самыми славными героями Всех миров. Скурдж знает: она не врёт. Хель, в общем-то, и при жизни не лгала. — А они будут такие же мёртвые? — уточняет он, имея в виду воскрешённых ею для битвы скелетов. — И я буду мёртвым? — Ты будешь таким, каким ты захочешь, — смеётся Хель, и Скурдж наконец берётся за её ладонь. Наконец-то он будет тем, кем ему всегда хотелось быть. Героем. И он будет пировать вечно.