Fall apart, Iron Heart

i. Дейной Непокорной звали ее раньше, но это больше не так. Теперь она Дейна Разочарованная. – Была бы ты мальчишкой, – выплюнула она, глядя на бледное создание в колыбели, – Эйгон развелся бы с бесполезной сучкой, на которой женат, и как заморил себя Бейлор голодом, Эйгон женился бы на мне. Была бы ты сыном, у твоего отца был бы настоящий наследник! Глядя в закрытое на замок окно, Дейна видела, как Нейрис плетется по дорожке с безвольным Эймоном под рукой и сутулым сыном впереди нее. Как же омерзительно, что это никчемное нечто ходит вокруг и зовется принцем, а Дейне не было дано сына, которого они заслужили с Эйгоном! – Скажите суке, что я не желаю ее видеть, – бросила она через плечо Элейне, ушастенькой, с голой шеей под короткими волосами, а Рейне приказала только «следить за отродьем». Не будет она иметь дела с этой гребаной дочкой, только не с этим глупым бесполезным ребенком без члена, который только глубже ее закопал, а не стал спасением, которого она хотела. ii. Рейна дала имя ребенку, бедному, жалкому ребенку, одинаково нежеланному матерью и отцом. – Мы будем звать тебя Дейнейра, – сказала она, прижимая ребенка к плечу, – и ты будешь столь же любима, как женщина, чье имя ты носишь. Дейна думала, что никто не знает, кто отец ее ребенка, но Рейна знала. Рейна всегда знала, и она подозревала, что Нейрис знает тоже, а если знает Нейрис, то знает и Эймон, и кроме Эймона, наверняка знает дядя, и Элейна тоже, пусть никогда в этом не признается. Рейна задумалась, что может быть Бейлор, погруженный в свои молитвы, даже он знал, как именно Дейна опозорила себя и всех их заодно. Но часть ее надеялась, что нет, что было бы лучше, если бы он был избавлен от этих мыслей прежде чем заморил себя голодом в постах. Но Эйгону не нужна была дочь, а Нейрис и Эймону было даже больно слышать, как плачет ребенок. Дейна есть Дейна, недобрая и бесчувственная в своей недоброте, а Элейна витает в мечтах в тысячах миль от них, пока ее не попросишь о помощи. Дядя был в ярости, и потому все свалилось на Рейну, как всегда, чтобы она принесла всем облегчение. – Моя леди-матушка была бы в ужасе, знай, как сестра с тобой обращается, – прошептала она, укладывая хрупкое маленькое существо на собственную кровать и начиная разворачивать ее. Дейна, которая могла быть жестока, настаивала, чтобы ребенка заворачивали в черный шелк, но Рейна попросила о льняных пеленках красивых расцветок. Служанкам Рейна нравилась больше, потому что из Дев она была самой тихой, и лучше других приноровилась к их тюрьме, а потому они никогда не отказывали ей в ее редких просьбах. И, возможно, они тоже жалели ребенка, чьей матерью была Дейна. Ребенок был хорошеньким созданием, намек на сильную, могущественную красоту Дейны уже угадывался в широко раскрытых ярких фиолетовых глазах и кудрях серебристо-золотистого цвета, покрывавших бледную кожу головы. Она выглядела куда более здоровой в пеленках лимонно-желтого и небесно-синего цветов, чем в черном, и она радостно заагукала, когда Рейна снова подняла ее на руки, укачивая, пока они ждали кормилицу. – Твоя матушка – сучка, – прошептала она, покраснев от того, что сказала грязное слово, – и она неспособна любить никого с тех пор, как умерли батюшка и Дейрон. Но я буду любить тебя, малютка. Я всегда буду любить тебя. iii. Нейрис не могла отрицать, что она испытывала болезненную, истязающую зависть, когда видела красивую маленькую девочку, едва научившуюся ходить по Девичьему Склепу, держась за пальцы Рейны и Элейны, но было бы ужасно такое говорить, было бы неблагодарностью за все те дары, которыми она была облагодетельствована. О, у нее был Дейрон, уже почти двадцати лет, самый добрый, самый умный молодой человек в Вестеросе, и у нее была Дейнерис, такая маленькая, нежная и совершенная. У нее была любовь ее лорда-отца, и был Эймон, и были прекрасные сыновья Дейрона, Бейлор, так похожий на Марию, и Эйрис, который напоминал Нейрис ее дядю Эйгона, пусть даже он еще был в колыбели. И все же, Дейнейра Уотерс была таким сильным, таким крепким ребенком, что Нейрис не могла не завидовать. Она знала, что тут ничего не поделаешь, что ее собственное хрупкое здоровье и дурное с ней обращение Эйгона значили, что ее дети не будут воинами, и все же ее раздражало, как отличалась Дейнейра от Дейнерис – обе дочери Эйгона, но полные друг другу противоположности. – Дейна все еще не желает меня видеть? – спросила она, задумавшись, сколько сил понадобилось батюшке, чтобы заставить Дейну прекратить уговаривать его узаконить ее бастардку, едва почти не признавшись, что девчонка от Эйгона. У Эйгона было уже столько бастардов, что Нейрис потеряла счет, и она хотела бы ненавидеть его за это. Но вместо того она терпела с той же смиренностью, как терпела все неприятности ее брака, и ей только хотелось, чтобы удалось уговорить Эймона утихомирить свой гнев. Лицо Рейны покраснело от смущения – она теперь почти септа, подумала Нейрис, и она позавидовала ей, пусть она и жалела ее за невозможность стать матерью без навлечения на себя позора, как сделала Дейна – и Нейрис вздохнула. – Дейна, – позвала она, повышая голос, что делала крайне редко, в кои-то веки не обращая внимания, что может испугать детей. Бейлор только улыбнулся ей со своего места у камина, поглощенный маленькими деревянными кубиками, а Дейнерис продолжала размахивать своей куколкой на подушке, но Дейнейра развернулась и посмотрела на нее, глазами такими суровыми, что они казались древними, и Нейрис с трудом сумела проигнорировать племянницу. – Я знаю, что ты слышишь меня, кузина. Встреться со мной, и перестань притворяться трусихой, которой обычно ты зовешь меня. Дейна не появилась на верхушке лестницы, но сверху раздался грохот, что Нейрис восприняла как признак, что ее услышали. – Если бы было по-моему, – крикнула она, беря силы в присутствии Эймона за ее плечом, – я давно отдала бы тебе мое место за столом Эйгона, в его семье, но у меня нет выбора. Не вини меня за то, что мне досталась жизнь, которой ты хотела – и которой ты не захотела бы, знай ты истину о характере Эйгона. Опасно оскорблять Эйгона теперь, когда его отец на смертном одре, и корона уже почти в его пальцах, но из всех именно Дейна должна знать, что это такое, почувствовать безразличие Эйгона. – Твоей дочери будет безопаснее жить Уотерс, чем Таргариен, – сказала Нейрис, поднимаясь на ноги и протягивая руку Бейлору, пока Эймон поднимал на руки Дейнерис не дожидаясь, пока его попросят. – Будь за это благодарна, Дейна. Я была бы на твоем месте. iv. Дейнейра ненавидела свою семью. Она выросла, ненавидя Дейрона, слабого и никчемного, негодного на то, чтобы сидеть на троне, но он был единственным законным сыном ее отца, и потому получит корону, пусть даже он не достоин ее носить. Ее отец не станет лишать его наследства, конечно не станет, потому что если убрать Дейрона, то останутся его пятьдесят сыновей, полудорнийцы, полуживотные, все они до единого, и Эйгор, чья мать-шлюха не могла свести ноги с тех пор, как король на нее взглянул. Единственная, кого Дейнейра могла хоть чуточку выносить, была Дейнерис, и только потому, что жалела сестру из-за судьбы, что ее ожидала – замужество за Мартеллом, принцем животных, за которым последует смерть в обжигающих песках Дорна, как умер дядя Дейнейры Дейрон. Ее мать была холодной женщиной, иногда жестокой или поучаюшей, и Дейнейра слышала, как шептались, что она унаследовала красоту ее матери, но не получила ее очарования. Дейнейре это нравилось – нравилась идея, чтобы быть настолько красивой, чтобы соблазнить, но при этом оставаться неприступной для мужчин. Ее отец точно убил бы каждого, кто к ней прикоснется. Другие такие же бастарды как она – жалкие существа. Эйгор выискивает ее при каждой возможности, невероятно сильный в свои одиннадцать лет, невероятно глупый и так легко ведомый. Его мать настоящая сука, ненавидящая мать Дейнейры, ненавидящая Мисси Блеквуд, свою сестру Бет, и маленькую Джейн, и прекрасную Серенею, которую из всех любовниц короля мать Дейнейры ненавидела больше всех, но Эйгор желал власти, и пытался найти ее через нее и через редкие проявления любви, что иногда демонстрировал ей отец. Это случалось редко, изредка, но все же куда больше, чем по отношению к другим ее братьям и сестрам, законным и незаконным. Если честно, Дейнейра ненавидит и своего отца. Она не могла сказать это вслух, не смела, но это была правда. Он должен был отстранить эту глупую бабу, на которой его женили, когда он был мальчишкой, и жениться на ее матери, королеве, которой был достоин Вестерос, королеве, которая заставила бы его хранить верность одной постели, чтобы он не превратился в старого жирного изрытого дурной болезнью дурака. Он должен был быть другим! Он король, единственный король, и все же он был дураком, как и все остальные в этом проклятом городе были дураками, очарованными той бабой, что ныне держала короля за член, или дорнийской сучкой, что держалась своей темнокожей клешней за дряблый член Дейрона. Иностранные узурпаторы при дворе, который должен был принадлежать матери Дейнейры, и Дейнейре после нее! Дейнейра ненавидела свою семью, и всех их прихлебателей, и иногда ей казалось, что она спятит от того, какие же они все были дураки. v. – Я рада, – призналась Дейнерис Бейлору и Эйрису, – что она не пришла. Дейнейра ее сестра, и это некрасиво, что она не нравится Дейнерис, матушка осудила бы ее за это, упокой ее боги – но она просто не могла иначе. Бейлор и Эйрис были ее племянниками, не братьями, но все же они были ближе к ней, чем Дейнейра, которая не скрывала, что ненавидит всю свою родню. Бейлор пожевал губой, колеблясь сказать что-либо, опасаясь, что его услышат и назовут или слишком дорнийцем, или слишком слабым в своих высказываниях – либо унаследовав первое от матери, или второе от отца, если верить шептунам – но Эйрис только рассмеялся и дернул себя за воротник. – Нахер ее, – сказал он, резко, непохоже на себя. Дени полагала, что этого стоило ждать – Эйрис и Рейгель получали львиную долю ненависти Дейнейры, которая считала их недостойными трона, за то, что они были слишком мягкими и начитанными – и все же, это шокировало ее, потому что Эйрис мог быть резким и даже иногда недобрым, но никогда – непристойным. – Она не стоит даже и таких мыслей. Шира сказала то же самое, когда прощалась с Дени в Красном Замке. Мария решила, что Шира, которой было всего десять, была слишком мала, чтобы идти на пристань, и хотя Дени сожалела, что не могла по-настоящему проститься со своей любимой сестрой, она понимала. В конце концов, Дейнейра ненавидела то, как близки были Дени и Шира, как ненавидела их обеих по отдельности просто за одно существование – у нее наверняка вызвало бы раздражение, если бы они были вместе при отъезде Дени в Солнечное Копье. – Если позволите, миледи, – сказал Марон, попрощавшись с Марией, сестрой, которую он едва знал, – ваш племянник совершенно прав – госпожа Уотерс не может теперь причинить вам вреда, и вам стоит выбросить ее из головы. Возможно они и были правы, и все же Дени не могла не беспокоиться, даже когда поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать Дейрона в щеку, даже обнимая в последний раз Марию. Она знала Дейнейру лучше всех остальных, хотя бы потому, что они жили так близко друг к другу, и она знала, что под горечью и ненавистью в ней горело пламя амбиций, такое жаркое, что оно наверняка сожжет их всех. Первое письмо, что она получила по прибытию в Солнечное Копье, было от Бейлора. Он написал, что Дейнейра тайно вышла за Эйгора, и Дени хохотала до удушающих слез, потому что это значило кошмар для всей их семьи. vi. У Марии было больше золовок, чем она понимала, что с ними делать, и из них она могла выносить только четверых. Дейнерис была ее любимицей, Дейнерис была общей любимицей, и Мария любила ее, словно они были сестрами по крови, а не только дважды через брак. У Дейнерис была натура ее матери, те же доброта и нежность королевы Нейрис, которые сделали терпимыми первые дни Марии в Королевской Гавани, но в ней была и сила, наверняка закаленная тем, что она росла ребенком в смутные и неприятные времена правления ее отца, рядом с Дейной и ее бастардкой, воющими в Девичьем Склепе, рядом с сучками Бракен, с Мисси и леди из Лиса, что шныряли по двору, словно вороны-падальщицы, надеявшиеся, что Нейрис и Дейрон умрут. Ее другие золовки, ну… Ну. Гвинесса и Мия были не так уж плохи, полагала она, в возрасте Рейгеля и Мейкара и без гордости их матери и странности их брата, и даже после последнего глупого поступка Жирного Короля, они не стали требовать титулов и славы, им не принадлежавших. Маленькая Шира, всегда рука об руку с Дейнерис, несмотря на разницу в возрасте, тогда попросила корону, но она была совсем маленькой, под заботой самой Марии. Было легко объяснить Шире, почему она не была принцессой, и Морская Звезда больше никогда не поднимала этого вопроса, во всяком случае, как слышала Мария. Других она едва знала, они были вдали от корта, но одна была рядом, всегда торчала, как больной палец, привлекая к себе сторонников своей матери, всех тех, кто низко относился к Марии и ее мальчикам. Дейнейра. Дейнейра, которая могла шептать в грязные уши Эйгона больше чем кто-либо на памяти, которая уговорила отца отдать Бракену Черное Пламя, уговорила отца согласиться на брак с ее полу-братом, чтобы начать дом Блекфайров. Мария всегда ненавидела Дейнейру, считая ее злобным горделивым ребенком, слишком похожим на ее зацикленную на себе самодовольную суку-мать, и она так жалела, что Дейрон не послушал ее, не послушал и не отправил Дейнейру подальше от Дейны. Дейна сама ненавидела Марию, ненавидела все и вся дорнийское, из-за судьбы Юного Дракона, из-за всего, что вышло не по ее воле. Она в ярости умчалась на Дрифтмарк после смерти Эйгона, оставив Дейнейру одну при дворе, и Мария не могла не поразиться, насколько просчитанными были ее действия – Дейна никогда не любила дочь, но она понимала преимущества того, что Эйгон привязался к девочке, и пользовалась ими. Первый сын Дейнейры родился в тот же день, что сын Бейлора и Джены, только у ребенка были идеальные серебристо-золотистые локоны, фиолетовые глаза и бледная серебристая кожа. Сын Бейлора и Джены был достаточно похож на Бейлора, чтобы не казаться валирийцем, с коричневыми волосами, с золотым отливом кожи, с голубыми глазами его матери, и сердце Марии налилось гордостью, когда она увидела, как Дейрон сидит на Железном Троне в короне его отца, с его внуком на его колене. Дейнейра плутала по углам двора с ее едва желанным братом-мужем, визг ее младенца заглушал нежное воркование Валарра, и Мария понимала, что Деймон Блекфайр будет концом для них всех. vii. Шира поровну проводила время с тремя ее любимыми людьми, потому что это позволяло ей сбежать от того, кого она боялась всего больше. Времени, проведенного с Дени в Водных Садах никогда не бывало достаточно, и времени, проведенного с Бейлором на Драконьем Камне хватало едва, но времени с Дейроном в Королевской Гавани всегда было как раз вдоволь. Если бы у нее был Дейрон в Королевской Гавани без Дейнейры и Эйгора, то может ей там нравилось бы больше, но такого не было, и ей приходилось терпеть их присутствие, чтобы провести время с Дейроном и Марией. Дейнейра плела интриги, чтобы Эйгору дали место в Малом Совете, или дали собственные земли (Харренхол, это слышали от нее, возможно в шутку, несомненно, чтобы поддразнить Дейрона. Кто же захочет своим сыновьям и дочерям проклятые развалины? Шира всегда считала, что ее самая старшая сестра безумна, и это только все подтверждало), и Дейрон пока отмахивался от ее требований, сравнимых с бешеными скандалами Эйгора – обычно устраиваемых на тренировочном дворе, против Мейкара. Мейкар мог сравниться с Эйгором в силе, почти был ему равен, и он был еще и быстрее. Шира восхищалась Мейкаром, она почти боялась своих племянников-принцев, из-за их силы под тяжестью корон, но она никогда не боялась Мейкара, кроме тех случаев, когда он встретился на тренировке с Эйгором, с булавой и щитом в руке – воплощенный Воин, когда Эйгор назвал Марию «дорнийской псиной». Мать самой Ширы бывала объектом неуважения, и потому она защищала бы Марию даже если бы Мария и Дейрон не были к ней так добры, когда она была маленькой, но ее отвращение к поведению Эйгора не шло в сравнение с яростью Мейкара. Иногда ей хотелось, чтобы булава Мейкара пробила турнирный щит Эйгора и ударила прямо в его самодовольное, жестокое лицо, потому что Шира была уверена, что мир станет лучше без Эйгора в нем. Дейнейра, скорее всего, потребовала бы головы Мейкара, разогрела бы такую ярость среди своих друзей и лизоблюдов, что они тоже обратились бы против Мейкара. Шира не знала, что тогда бы случилось, но она боялась, что Дейнейра довела бы все до войны, и это было последнее, что они хотели. Если бы Дейнейра была мужчиной, она потребовала бы корону Дейрона для себя. Шира слышала, как однажды, после долгого пира, она с трудом ворочала языком, бормоча в свое вино, когда вокруг нее не было никого, кроме ее прихлебателей. Никто не заметил Ширу, она уж постаралась об этом, а потому слышала все. «Будь я мужчиной, – сказала Дейнейра, склонившись над золотым кубком, полным золотого вина, – я была бы королем вместо этого уродца». Дейнейра в роли королевы – это было не то, что желала видеть Шира, и потому ей немного хотелось, чтобы Мейкар убил Эйгора. viii. – Знаешь, – сказала Дианна, затягивая узкий кожаный ремешок, пристегивающий латы Мейкара к его плечу. Кожа была темно-фиолетового цвета, сталь была покрыта черным, отливающем красным, и Дианне так хотелось, чтобы она никогда не заказывала эти доспехи в подарок к рождению Эйриона, – знаешь ли ты, муж мой, что всего этого можно было избежать? – И как же, жена моя? – спросил Мейкар, его голос был необычно для него нежен. Он славился тем, что был тверд, ее муж, но Дианна знала его лучше других, знала достаточно, чтобы любить его и понимать, что его твердость не была жестокостью, как казалось другим. – Может моя бабка должна была приказать придушить Дейнейру и Эйгора в их колыбелях, может тогда этого кошмара можно было избежать? – Я бы так и сделала на ее месте, – резко ответила Дианна и приподнялась на цыпочки, чтобы прижаться лицом к теплой шее Мейкара. Он не был одет в полные доспехи, потому что предстояла просто церемония, зрелище для города, показать, как они отбывают на войну, и потому его горло было голым, и она могла спрятаться в нем. – Но я не это имела в виду, и ты это знаешь. Тело Мейкара сдвинулось, когда он вздохнул, и его руки поднялись, чтобы обнять ее. Было неудобно из-за лат, но Дианне не было дела. Она могла потерять Мейкара из-за алчности Дейнейры и ярости Эйгора, и она старалась украсть как можно больше секунд рядом с ним, прежде чем должна была позволить ему уйти. – Мы вернемся, – сказал он, опуская голову и поднимая ее лицо, чтобы поцеловать ее. – Я вернусь, Дианна. Я обещаю, что я вернусь домой. – Лучше уж тебе вернуться, – ответила она, смутно ощущая, что ее ноги оторвались от земли, так крепко он прижал ее к себе. – Или я убью Дейнейру Уотерс собственными руками. – Лучше попроси у своего брата его меч взаймы, – поддразнил ее Мейкар, снова целуя ее. – Или вели Ультору отогнать Рассветом Эйгора, чтобы у тебя был шанс разобраться с Дейнейрой. Дианна рассмеялась, пока смех не застыл у нее в горле, и в их дверь не вошел Бейлор. – Я должен забрать его у тебя, сестрица, – сказал он, жена стояла рядом с ним с его шлемом в руках. Дианна и Дженна не были близки – из своячениц она больше всех любила Алис, но она подумала, что так они смогут стать друзьями. – Пришло время. Алис и Эйлинор не поймут, потому что Рейгель и Эйрис никогда не отправятся на войну, и, даже если бы отправился Эйрис, Эйлинор бы не поняла, потому что их брак был таким странным, таким ужасным, но Джена понимала ужас Дианны, и они крепко держались за руки у ворот Красного Замка, стоя за спинами короля и королевы, и Дианна слышала молитвы и видела слезы в острых голубых глазах Джены, как слышала собственное сердце. – Они вернутся домой, – прошептала она свояченице, – Мейкар пообещал, и он никогда не нарушал своих мне обещаний. Если Дейнейра Уотерс – Дианна никогда не станет звать ее иначе, кроме как ее бастардским именем – сделает из Мейкара клятвопреступника, она ответит перед Дианной. ix. – Я не могу убить их, – сказал Дейрон, содрогаясь от немыслия этого. Руки Марии прогоняли боль из его спины, приученные за многие годы вместе, но боль его сердца мог заглушить только он сам, и он это ненавидел. – Они мои брат и сестра, Мария. Я не могу быть убийцей родичей. – Думаешь, они помиловали бы тебя, если бы победили? – спросила она, сдавливая пальцами узел, который всегда собирался у его хребта. Боль при давлении была ужасной, чудовищной, но облегчение после нее было блаженством, и Дейрон со вздохом опустился подушки. – Я знаю, что они убили бы нас до последнего, – признался он, – от меня до мальчиков. Дейрон любил своих внуков почти так же, и даже больше чем своих сыновей, умный Валарр, милый Дейрон, резкий Эйрион, маленький Матарис, которому ничего больше не хотелось, кроме как играть с яркими лентами, которыми Мария заплетала свои седеющие черные волосы. Мысль, что кто-то может пожелать им смерти, вызывала тошноту, и он знал, что Дейнейра убила бы их не задумываясь, если бы это значило, что она передаст корону своему Деймону. Деймон. Из всех мужчин, которых стоил почтить, она выбрала Деймона! Дейрон не помнил своего прадеда, и был за это благодарен, ибо боги помилуйте, как она представить могла наградить таким чудовищным наследием своего сына! Мысль о сыновьях, о внуках, о его невестках, о Марии, убитых его собственным братом – потому что Дейнейра толкнула бы вперед Эйгора, и Черное Пламя опустилось бы снова, и снова, и снова, пока не осталось бы и следа Дома Таргариенов – мысль эта невыносима, и все же он должен был заставить себя думать о последствиях, должен был заставить себя отдать другой приказ. Мог ли он это сделать? Он был известен тем, что был мягок, что был слаб – Дейнейра визжала об этом до хрипоты, и ее крики эхом отдавались в Красном Замке, требования, чтобы он доказал, что не бы слаб, и даже после стольких лет насмешек над его кривой спиной и круглыми плечами, это ранило, и теперь он должен был быть сильным. Судьба его детей зависела от этого. Бейлор должен получить корону, и Валарр после него. Дейрон не мог рисковать своим наследием. И это значило тяжкие наказания для тех, кто сотворил измену. – Она зовет тебя бастардом всем, кто только пожелает услышать, – сказала Мария, пересаживаясь так, чтобы ей было удобнее растирать его спину. – Она издевается над тобой и насмехается над тобой, и даже без этого, она настроила идиотов этого королевства на измену, Дейрон! Под знаменем человека, которого ненавидят! – Но они любят ее, – вздохнул Дейрон. – Что мне делать, Мария? Даже если я убью Дейнейру и Эйгора, их дети будут жить. Что мне делать? Мария долго ничего не говорила, и Дейрон ждал. Редко случалось, чтобы она замолкала, когда они оставались наедине, но когда она замолкала и погружалась в мысли, это стоило ожидания. – Поговори со своей кузиной Элейной, – наконец сказала она. – Спроси ее, сколько будет стоить заново укрепить Девичий Склеп и заделать щели, через которые член твоего отца добрался до лона Дейны. Если я права, то мы сможем помиловать детей и наказать родителей. x. Элейна думала, что навсегда покинула Девичий Склеп, но вот она снова была здесь, как обычно, каждые семь дней. Дейрон не мог, а Мария не хотела, и потому эту ношу Элейне пришлось взять на себя. Это была мелочь, на самом деле, малая цена в плату за то, что Дейрон не стал протестовать, когда она выбрала в мужья Майкла. Раздался шум, когда она вошла в двери. Деймон, старший сын Дейнейры, вопил, чтобы ему вернули Черное Пламя, как будто у него было хоть какое-то право носить меч, который теперь свисал с пояса Бейлора, где он теперь и будет в ближайшие двадцать лет и даже больше, как Темная Сестра свисала с пояса юного Валарра, но это близнецы, вот кто больше всех волновал Элейну, близнецы и старшая дочь, Эйгон, Эймон и Калла. Калла была слишком уж похожа на Дейнейру, слишком похожа на недавно скончавшуюся Дейну, и Элейна так хорошо знала свою сестру, что порадовалась, когда ее обошли в деле наследия трона. Но близнецы были тихими, у одного были темные волосы Эйгора, у другого светлые локоны Дейнейры. Они смотрели на все вокруг с одинаковым огоньком ума в глазах, бледно-лиловых, как когда-то у Нейрис. Эйгон говори за них обоих, медленным, уверенным голосом, странным для мальчика его возраста, а Эймон не говорил никогда. Если Деймон умрет, главой дома Блекфайров станет Эймон, и это Элейна надеялась не увидеть никогда. Деймон был огнем, как его тезка, больше похожий на него, чем другие, но близнецы смотрели по сторонам, и они видели. Это было опасно для человека, который мог претендовать на корону. – Что ж, – прокричала она, игнорируя все вопросы и требования, обращенные к ней, и прошла к креслам у камина. – Расскажите, что я пропустила. Запереть десять детей в Девичьем Склепе могло показаться жестоким, но Элейна понимала, о чем думали Дейрон и Мария – быть запертым в этой башне доводило до безумия, а безумие развязывало языки. Ни один ребенок здесь не мог бы скрыть мерзких планов от Элейны, кроме странного молчаливого Эймона. – А ваша мать? – спросила она, когда они закончили со всеми своими планами и рассказами и опустошили корзину медовых пирожных, что она принесла. – В порядке ли она? Эймон резко посмотрел на Эйгона, но заговорила Калла, опережая их обоих. Может, Элейна неправа. Калла старше близнецов, и может быть это она встанет во главе, если умрет Деймон. Как забавно, представить, что дети Дейнейры могут последовать традициям дорнийского наследственного права, после того, как Дейнейра столько сражалась, чтобы отобрать корону у Дейрона и его полудорнийских сыновей. – Она заперта в своей комнате, – сказала Калла, – с окном, закрытым так прочно, что она не видит солнечного света даже в полдень. – Все еще дуется, значит, – резко ответила Элейна. – Хорошо, я пойду и поговорю с ней. Скоро вернусь. Комната Дейнейры и правда была закрыта, но это когда-то была комната Элейны, и ее ключ все еще подходил. Дейнейра много раз пыталась сменить замки в Девичьем Склепе, но Элейна всегда следила, чтобы вернули прежние, потому что при мысли, что Дейнейра могла выбраться в город даже черные волосы Бейлора могли побелеть. – Я надеюсь, ты в пристойном виде, племянница, – позвала Элейна, широко распахивая дверь и улыбаясь как можно шире. Возможно, улыбка слишком широкая, может она ведет себя как простая тюремщица, но она не могла удержаться – приятно было видеть, как усмирена непокорность Дейнейры, в отличие от Дейны, которая не смирилась никогда. О, у Элейны были свои бастарды, ее Джон и Джейн, но ее связь с Алином была противоположностью похоти походя, что начинила Дейну проклятым отродьем Эйгона. Дейне никогда не хватало здравого смысла, а в Дейнейре бесконтрольное себялюбие матери сочеталось с алчностью ее отца, и это делало ее крайне неприятной женщиной. Может быть и скорбь была тому виной. Элейна думала, что Дейнейра любила Эйгора, насколько она хоть кого-то могла любить, и с дня его казни она всегда носила черное. И она потеряла одну из своих девочек, остроязыкую Рейну, названную так в честь единственного человека, которого, была уверена Элейна, Дейнейра и вправду любила – потеряла ее, отдав безумию Девичьего Склепа около двух лет назад, и Элейна тогда старалась как могла предложить ей свое нежеланное, но нужное утешение. – Я бастардка, тетушка, – сказала Дейнейра, выходя из тени, и она была так похожа на Дейну, что Элейна была в ужасе. Она любила свою сестру, несмотря на все недостатки Дейны, и видеть, как Дейнейра все больше и больше походила на нее, было больно. – Разве я могу быть хоть чем-то пристойна? – Дейрон шлет тебе привет, – сказала Элейна, присаживаясь у туалетного столика Дейнейры, заставив племянницу присесть на край кровати. – Он предлагает тебе снова обдумать его предложение, пусть мы и знаем, что ты не согласишься. – Это оскорбление… – Это обеспечит безопасность твоих детей, – ровно указала Элейна, думая о своих детях, от близнецов до Джой. Они все были взрослыми, и она последнюю рубашку бы отдала ради их безопасности, но у нее никогда не было нелепой гордости Дейнейры. – Тебе просто надо сказать да. Дейрон уже многие годы пытался заставить Дейнейру принять здравомысленное решение, и это никогда не срабатывало. Дейнейра настаивала, что ее старший сын – король по праву, пусть все королевство теперь считало это глупой шуткой, особенно с тех пор, как Бейлор пережил ту ужасную травму на Эшфордском турнире. Если бы боги желали отобрать корону у линии Дейрона, то конечно же, Бейлор бы погиб, но он не погиб, и даже самые безумные из последователей Эйгора и Дейнейры отвернулись от их дела. – Он не предлагает нам ничего, – прошипела Дейнейра, – только стыд. – Ой, брось пожалуйста, – Элейна рассмеялась, неспособная сдержаться. – Харренхол не постыден, и кроме того, ты никогда стыда не знала, Дейнейра. Не прикидывайся теперь. – Харренхол принадлежит ведьме! – взорвалась Дейнейра, вскакивая на ноги и вставая над Элейной – у нее был рост Эйгона, и его высокомерие, рост впечатляющий, высокомерие раздражающее. – Дейрон предлагает его только чтобы выставить ее! – Может быть, – радостно согласилась Элейна, складывая перед собой руки и снова улыбаясь. – Но это будет прекрасный замок для твоего Деймона, не считаешь? – Прекрасное проклятье, ты хочешь сказать, – помрачнела Дейнейра, садясь так же быстро, как встала. – Дать моему сыну Харренхол значит обречь наш дом, и Дейрон это знает. – Может быть, – согласилась Элейна, уже не так радостно. – Но разве ты можешь его винить, после всех бед, что ты причинила?