Внутри

Голова, тяжелая и одновременно пустая, утопает в мягкости подушки, а живот странно тянет. Катя старается открыть глаза, но они не подаются. Ещё одна попытка. Провал. Будто на ресницы попали капельками свинца или меди. Глубокий вдох и болью отзываются легкие, покрытые толченым стеклом. Крик застревает под нёбом – не вытолкнуть наружу. Катя мечется, дергается, но тело продолжает лежать неподвижно. Спасение приходит через минуту, а может и вечность: кто-то приподнимает веки, и луч света больно бьет по радужке. Благодетель высокий, с уставшим лицом, глубокими серыми глазами и белом халате. – Екатерина Малахова? – голос бесстрастный, с неприятной хрипотцой. Имя откликается в памяти, – Катюша, с днём рождения! Малахова, где отчёт? – и Катя слабо кивает. – Как себя чувствуете? – он спрашивает безучастно, для справки, и это слегка обижает. – Н-не очень хорошо. Всё болит… – Конкретнее. – Всё болит, – повторяет она и тяжело сглатывает слюну. В комнате душно, сонливо, а воздух царапает горло – не хочется лишний раз рта открывать. – Помните, что произошло? – мужчина щупает пульс и внимательно поглядывает на Катю. – Я-я… – сознание словно набито чёрной ватой. – Нет, извините. – Сейчас Вы находитесь в 53 клинической больнице. Вас привезла скорая с пятью ножевыми ранами на животе. Не беспокойтесь, мы все зашили. Сердце колотится в бешеном ритме; вот-вот сломает ребра, грудину и прыгнет прямо в ладони доктора. Лоб покрыт тонкой пленкой пота, хотя опасности уже нет. – Ч-что?! Но я же не… я-я… – По словам фельдшеров, Вас нашла соседка. Сказала, что дверь была открыта, а Вы лежали в комнате, – он хмурится. – Так что скоро Вас навестит полиция, готовьтесь. Вдруг серые глаза темнеют, а губы презрительно кривятся. От столь резкой перемены настроения у доктора Катя пугается: ватными руками чуть натягивает одеяло и всем телом вжимается в жесткий матрас. Она что-то натворила? Но когда? – Я хотел ещё кое-что обсудить с Вами, Екатерина. Когда Вас привезли, я обнаружил в Вашем влагалище лавровые листы. Объяснитесь? Она непонимающе взирает на него. – Извините? – Лавровые листы, – от хрипотцы в голосе тянет закрыть уши руками. – Раньше их использовали для абортов. Слово, знакомое до боли, беспощадное по смыслу, сгоняет сумрак из разума. Катя охает – боль вспыхивает по телу, точно лампочки в игровых автомат. Тошнит, ноют зубы и десна, режут слезы глаза. Мокрые дорожки остаются на щеках. Воспоминания разбитым калейдоскопом крутятся в голове. Первое – маленькая конторка, коллеги с ядовитыми языками и безобидными лицами, дорогой директор Алексей Петрович, похожий на давно скончавшегося дедушку. Второе – громкая музыка, люди, сливающееся в одного, – а это Настя, Костя, Андрей, а там ещё Таня, – бокал с чем-то кисловатым, но вкусным, приятная улыбка и взгляд, направленный на другую. Третье – в глазах горячо, будто поднесли уголёк; гаснет свет, ломят руки, чужое смрадное дыхание на шее, неразборчивый шепот и вопль, поглощенный ковром. Четвертое – толчок в утробе. Толчок-толчок-толчок. Всепоглощающий стыд за себя и ненависть к тому, кто двигается внутри. Горячая вода, тяжести, отвары. Толчок-толчок-толчок. Больше лекарств. Толчок-толчок-толчок. Кипит кровь, ярость разрывает изнутри, а в мозгу копошатся мысли тёмные, ненормальные. Толчок-толчок-толчок. Лезвие ласково ложится в руку и входит в плоть нежно и ладно, как в масло. Неожиданная энергия захлестывает Катю, и она резво отрывается от постели. Глаза её мрачно пылают. – Он умер? – произносит непривычно грубо, словно швыряет полотенце в лицо. – Кто? – брови доктора приподнимаются. – Он! – Катя тычет пальцем в туго перевязанный живот. – Екатерина, в этом и проблема, Вы не были беременны. Мы Вас внимательно обследовали, – он утомленно вздыхает и откидывается на стуле. – Вы же не ходили на УЗИ, верно? Губы её сжимаются в одну прямую, строгую черту, и она, замешкавшись на секунду, кивает. – Почему? – вопрос задается спокойно, но в нём ощущается отчаяние. – Тест подтвердил, да я… чувствовала, – последнее слово Катя буквально выплевывает. – Сколько тестов делали? – Пять. – Из одной упаковки? – Ага. – Видимо, про брак Вы не слышали. И о том, что делать надо несколько тестов и разных тоже. А о посещение гинеколога можно промолчать, – доктор сжимает пальцами переносицу и качает головой. – Екатерина, Вы чуть не убили себя, понимаете? Лавровый лист полезен для организма, но в малом количестве. Если бы Вы действительно были беременны, то плод остался бы в матке, частично мумифицировался, и произошла бы интоксикация. А дальше – сепсис и смерть. Катя молчит, нервно кусая сухие губы и комкая обгрызенными ногтями тонкие, бесцветные простыни. – Ясно, – он поднимается. Серые глаза смотрят с неприкрытой, мерзкой жалостью, точно перед ним лежит убогая. – Мне пора, другие пациенты ждут. Я Вас навещу ближе к вечеру, но медсестры ещё заглянут. Хлопает дверь. Катя сидит неподвижно, сознание варится в соку переживаний, идей, сомнений. Она оглядывается, но палата размыта, заточена молочным туманом, холодным и липким, целующим щеки и ладони. Она содрогается, судорожно отбрасывает невидимые прикосновения и вновь погружается в себя. Врал ли доктор? Если да, то зачем? Катя знает, что оно было, оно терзало её, кормился ею. Может это способ успокоить её, какая-то медицинская методика? Да-да, так и есть! Оно погибло в чреве, заколотое или отравленные, а врачи подумали, что она не переживет новость. Натягивается улыбка. Добрые глупцы! От облегчения в уголках глаз собирается влага и новым потоком срывается вниз. Катя трет лицо и чувствует щекотку в груди. Она нарастает и нарастает, пока не вырывается наружу непрекращающимся смехом. Хохот разбивается об больничные стены, осколками падая на пол. Катя сгибается пополам – никак не может остановиться. Плечи трясутся то ли от рыданий, то ли смеха, то ли от того и другого. Пальцы давят на живот, будто хотят пробить плоть и погрузиться во внутренности. Там наконец-то чисто. Но Катя замирает. Мерещится кошмар. Она наклоняет голову в ожидании. Не кажется. Катя с ужасом хватается за волосы. Толчок-толчок-толчок.