Глоток покоя

      Возвращение отдается странным привкусом на языке и странными мыслями в голове. Луффи смотрит на постепенно вырисовывающийся вдалеке остров, и не понимает. Ни один из островов по пути сюда не вызывал у него таких чувств, ни разу это не было так — почти страшно, как-то трепетно волнительно и в то же время грустно. Луффи не любил думать над такими вещами, не любил, когда было сложно. Сейчас было сложно.       Нами спрашивает, где им пришвартоваться, и Луффи указывает на небольшую бухточку, где они когда-то помогали строить корабль. Он все еще помнит карту острова в мельчайших деталях: еще бы, все это въелось в мозг и отпечаталось там ровными-ровными линиями. Каждый изгиб тропинки и каждый камень, о который можно споткнуться и расшибить коленки, — все это так живо в памяти, будто бы он и не уходил никуда.       Якорь падает в воду с тихим плеском.       Усопп осторожно пытается что-то спросить, Зоро его перебивает и, упираясь взглядом в глаза, спрашивает, пойти ли им с ним или остаться на корабле. Луффи даже немного теряется от вопроса, потому что он, конечно, о таком не думал.       — Да как хотите, — отвечает он совершенно честно. — Вам тут вряд ли будет интересно, так что если вам скучно, оставайтесь здесь. Но если вы пойдете со мной, мне вы мешать не будете.       Он давно научился воспринимать команду как часть себя, как часть его мира. Разве они могут помешать возвращению? Скорее, наоборот, сделают его более осязаемым.       Когда он спрыгивает на влажный береговой песок, что-то под сердцем все-таки неприятно колет.       — Я вернулся, — улыбаясь, произносит он, непонятно к кому обращаясь. Остров встречает его ласковым порывом ветра и шорохом песка под ногами. Здесь будто ничего и не изменилось, даже тропинка к лесу та же, и взгляд леса всё тот же, чуть любопытствующий, ленивый, шебутной.       Луффи идет вперед по знакомой тропинке.       Дорога до дома все такая же извилистая, тянется в гору, иногда разбиваясь ручьем или обрываясь мостом над пропастью. Подвесной мост хоть и явно новый, но уже замшелый, и все такой же хрупкий, как и раньше, а внизу всё также шумит вода. Если прислушаться, наверное, можно услышать и голоса волков: Луффи чувствует их Волей, да и помнит, что там живет одна очень недружелюбная стая, от которой давным-давно было очень тяжело отбиться.       Через ручей теперь необязательно скакать по крокодилам, но он все равно это делает: надо, как тогда, а то вдруг он не сможет отыскать дом. Крокодилы крайне возмущены таким к себе отношением, но Луффи почти с нежностью смотрит на их распахнутые пасти — это ведь первое испытание Фушина, удары металлических палок, тяжесть мяса на плечах, — того мяса, которое они тащат на обед к Дадан. Крокодилы — это что-то хорошее, и Луффи даже не удерживается и гладит одного из них между глаз, отдергивая руку за секунду до того, как ее порываются откусить.       Его команда, конечно, не скачет по крокодилам, все они просто перепрыгивают через речку. И терпеливо ждут, пока он с крокодилами наиграется. Они как всегда понимают, что вот сейчас это что-то важное, и ни о чем не спрашивают.       Луффи улыбается и думает, что очень любит каждого из них.       То Самое Дерево он примечает еще издалека, и оно правда ничуть не изменилось. Что странно, так это подгнивший, заросший мхом, но все еще целый домик на дереве. Луффи так и останавливается у гигантской развилки корней, пораженно глядя на дом наверху, и честно не понимает, как такое могло произойти. Они строили этот дом двадцать лет назад. За двадцать лет он точно должен был развалиться, ведь он на дереве, а шторма здесь вещь нередкая. Но он целый, даже местами подправленный: новые доски виднеются светлыми пятнами.       Когда Луффи опускает взгляд и видит два букета у корней, все встает на свои места.       — Спасибо, — бормочет он себе под нос. Но один из букетов все-таки рассыпает вокруг. Не надо, не стоит. Он потом расскажет, как всё было на самом деле. Чуть позже.       Он пробует на прочность веревочную лестницу. Та опасно скрипит, но не падает, и по ней удается довольно быстро взобраться наверх. Дом пропитался временем, но что-то во влажном воздухе есть неуловимо-знакомое, родное, будто запах тех дней еще сохранился здесь. Что-то уютное, домашнее, пахнущее мечтами и вечерними играми, чуточку серьезными разговорами, теплом сна под одним одеялом, негромким смехом и улыбками старших братьев. Луффи ведет кончиками пальцев по стене, рассеянно оглядывая комнату, и сквозь сетку прикасается к прохладным красным чашам, которые так и висят на стене.       А часы остановились. Интересно, когда именно. Интересно, что каждый из них делал, когда время в этом доме замерло.       Луффи мимоходом касается штурвала — даже он сохранился, надо же, — и высовывается в окно, глядя на и самодельное воронье гнездо. Немного медлит, соображая, и уходит искать нужные вещи. Приходится перетряхнуть всё в доме, но в одном из сундуков он находит широкий кусок черной ткани: тот только по краям немного ободранный, а так всё еще целый. Подходящий. Луффи расстилает ткань по полу, смотрит внимательно, проверяя, все ли в порядке, а потом сворачивает, закидывает на плечо и лезет наверх.       Из вороньего гнезда вид по-прежнему потрясающий. Когда-то Луффи казалось, что это — весь мир перед ним на ладони. Сейчас это выглядит немного иначе, и ощущается по-другому: море слишком спокойное, да и видно отсюда всего лишь город, деревню, да изгибающуюся линию горизонта. Сейчас — мучительно тесно, мало до отчетливой жажды в горле, но когда-то давно этого было всем, точкой отсчета, началом мечты, обещанием, что можно бежать дальше и дальше, туда, за горизонт. Если бы он не увидел этого тогда, может быть, не смог бы идти вперед так уверенно и увлеченно, все время желая увидеть больше, больше, больше, шире, раздвинуть границы, уничтожить границы к чертям, глотать свободу, сколько хватит сил.       Лес внизу шуршит и ластится. Луффи улыбается ему и мысленно благодарит за то, что тот когда-то помогал ему стать сильнее.       — Если бы не ты, у меня бы тоже много чего не получилось, — честно признает он. Кажется, лес отвечает ему порывом ветра.       На то, чтобы правильно закрепить канат, уходит всего несколько секунд. Луффи на всякий случай еще раз проверяет веревку, потом поднимается на ноги, дергает — и одним движением затягивает до упора.       Флаг ASL взметается у него над головой, трепеща на ветру, а грудь затапливает что-то теплое и большое, похожее по вкусу на восторг.       Луффи не думает, когда кричит, ему просто надо-надо-надо всё это выплеснуть, надо сказать эти слова.       — ЭЙС! САБО!       Он набирает в грудь побольше воздуха.       — СМОТРИТЕ НА МЕНЯ!       И знает ведь, знает, что они смотрят. Оба. И улыбаются, как умеют улыбаться только они. Немножко с превосходством, немножко с гордостью, непременно — с таким же восторгом и силой, как умеет он сам. И с любовью. Той самой любовью, которая всегда мерцала искрами на дне глаз, которую он будет помнить всегда и которую всегда будет носить в сердце.       Луффи медленно выдыхает, позволяя странному облегчению затопить все тело. Капитанский плащ хлопает за спиной, и так и тянет отцепить его к черту и сигануть с дерева прямо так. Типа как в детстве. Луффи фыркает себе под нос.       Наверное, он так бы и сделал, если бы не услышал яростные крики внизу. Приходится прыгать в плаще, потому что так быстрее.       — …акого черта вы тут шатаетесь, вы кто такие вообще?! Вам что тут надо?! Валите по-хорошему от этого дерева, а не то…       Вот где-то на этом месте Луффи и приземляется между своей командой, которая только начинает тянуться к оружию, и бандой горных разбойников, у которых оружие уже наготове.       — Привет, Дадан, а это я, — улыбается он.       Дадан совсем не изменилась. Все такая же толстая и старая, все такая же невыносимо рыжая и хмурая, разве что в уголках глаз залегла легкая грусть, которой раньше не было. Луффи продолжает улыбаться, глядя, как она дрожащими руками опускает топор, как невольно отступает на полшага, как всматривается в его лицо немного неверяще, а потом решительно идет вперед и сгребает его в объятия.       Не будь он резиновым человеком, наверное, от ребер бы только каша осталась.       Дадан ничего не говорит, да и он тоже. Его имя шепотком проносится по губам остальных разбойников, и приветствуют его уже они, кучей наваливаясь на них с Дадан. Кто-то треплет его по макушке, кто-то трясет за плечо, а Дадан так и стоит, молча, пока Луффи легонько гладит ее по волосам.       Она совсем старая, но всё такая же сильная. И ей очень больно. Не нужно даже Волей смотреть, чтобы понять это.       — Сабо жив, — тут же говорит Луффи, как только она его отпускает. — Он не умер тогда, его спасли. Не носи ему больше цветы.       Дадан медленно кивает. Ей нужно время, чтобы понять и принять, и Луффи стоит и терпеливо ждет, подмечая новые морщинки в уголках глаз, тяжелую складку меж бровей, тонкие нити серебра в волосах, которые не увидишь, если не присматриваться.       Потом, конечно, она начинает орать.       Сжимает кулаки, трясет ими перед его лицом, изредка прикладывает по макушке, но до смешного слабо, даже в детстве было сильнее. Луффи стоит, не шевелясь, и не может унять улыбку, пока она кричит, снова и снова обвиняя его во всех смертных грехах, через слово невольно вставляя, как она за них за всех волновалась. Луффи снова ждет, успокаивая одним присутствием, и когда она наконец замолкает и опускает руки, тяжело дыша, он только шире улыбается и говорит:       — Прости, что мы заставили поволноваться. А можно мне зайти домой ненадолго?       На этот раз кулаком по затылку прилетает как надо, аж детские воспоминания перед глазами мелькают. Впрочем, получается все равно не так больно, потому что Дадан приходится здорово приподниматься на цыпочки, чтобы теперь до него достать.       — А эти кто? — все еще сурово спрашивает она, украдкой вытирая глаза и взмахом указывая на команду за спиной Луффи. — Небось, тоже с тобой в дом к нам пойдут, и вас всех кормить надо, ораву целую?       — Это мои накама, — кивает Луффи. — Ребят, это Дадан и горные разбойники, они моя приемная семья. И я сейчас что-нибудь принесу к обеду. Парочку крокодилов сойдет?       Дадан цедит сквозь зубы (старается цедить сквозь зубы), что да, сойдет, в принципе. Луффи улыбается и обещает сейчас вернуться.       Путь до реки какой-то преступно короткий, и крокодилов удается вырубить буквально за пару секунд. Раньше это было целое приключение, сейчас это почти рутина, да и крокодилы кажутся такими маленькими. К домику Луффи поднимается в одиночестве, волоча добычу за хвосты прямо за собой, и когда тот показывается из-за деревьев, сердце снова странно сжимается. Видеть его не так больно-странно-хорошо, как их дом, но тоже странно.       Нос-таль-ги-чес-ки. Так бы Нами сказала.       Луффи по привычке смотрит по сторонам на предмет ям, а потом вспоминает, что ямы обычно копали они, и теперь их тут быть не должно. Забавно все-таки было, когда вместо кабана в яму попался дедушка. Впрочем, тут много чего забавного было.       Когда он заходит в дом, Санджи тут же забирает у него мясо и обещает сам приготовить. Команда уже сидит внутри, и они с разбойниками, кажется, уже вполне себе заобщались. Усопп с Нами вовсю рассказывают о приключениях и задают всякие вопросы, разбойники заметно расслабляются и охотно болтают, и Луффи некоторое время просто смотрит на это, немного поражаясь тому, как быстро они нашли общий язык. Впрочем, Нами с Усоппом всегда были в этом хороши. Догра с Магрой — не особо, но определенный опыт был. Они же смогли общаться с ним и братьями, значит, с кем угодно смогут.       Дадан сидит чуть поодаль, и Луффи тихонько подходит и садится рядом. Она снова ничего не говорит, Луффи ждет, вслушиваясь в ее настроение, где вперемешку всё: и печаль, и радость, и злость, и нежность. А где-то на «кухне» гремит утварью Санджи, и комната гудит от негромких голосов.       Когда Дадан говорит «рассказывай», в доме вмиг становится очень тихо.       — О себе. О Сабо. Об Эйсе. — чеканит она. — Рассказывай всё.       — Об Эйсе будет больно, — честно предупреждает Луффи.       — Я могу узнать об этом не только из газет и по виноватым глазам твоего деда?! — звучит почти обвиняюще, и Луффи соглашается. Страшно не хочется, конечно, но она правда заслуживает знать.       Рассказы получаются жутко короткими, хотя он честно старается добавить подробностей. Нами на фоне почему-то вздыхает, когда он рассказывает об их приключениях, Робин прячет улыбку, а у Зоро «ты-безнадежен-капитан» выражение лица. Луффи не спорит, Луффи рассказывает дальше. Про Сабо получается немного поинтереснее, но всё равно как-то коротко. Дадан улыбается, когда слушает про него. Про Эйса, как он и предупреждал, выходит тяжело.       Луффи старается рассказывать подробно, но что-то все равно теряется. Слова даются нелегко, и как бы он ни смирился с этой смертью, вспоминать это вот так — покадрово, каждый раз отчетливо видя выражение лица Эйса, — больно. Шрам на груди снова жжется, напоминая о магме Акаину и о том ударе, от которого Эйс его защитил. И который в конце концов убил его самого.       — Он тебя тоже вспоминал, — улыбается Луффи. Немного через силу, правда, но это никому знать не обязательно. — Просил передать тебе привет, если я вдруг тебя увижу. Так что передаю. Он говорил, что скучает по тебе.       Дадан молча вытирает слезы, упирается взглядом в пол и кивает.       — Не плачь, — просит Луффи немного погодя. — Он улыбался, когда умирал. Правда. Я это потом уже понял, но это было. Он считал свою жизнь хорошей и больше не думал, что зря родился. У него был отец, которого он очень любил, и накама, которые пришли за ним в Маринфорд. У него все было хорошо.       Правда, он всё равно умер. Правда, от его смерти все равно до сих пор саднит где-то в груди, и говорить об Эйсе здесь, в этом доме, немножко невыносимо. Но Луффи в своих словах не сомневается.       Дадан кивает.       — А дедушку не вини, — добавляет Луффи. — Он не мог. Ну не мог он, понимаешь?       Дадан снова кивает и отворачивается.       Ближе к ночи, уже после того, как все поели, Луффи чуть ли не с боем вытрясает из Дадан и остальных, что тут произошло, пока его не было. У них рассказ тоже интересный, только намного спокойнее, конечно. Но Луффи нравится слушать. Нравится знать, что где-то всё по-прежнему.       Обычно неизменность такая неприятная, но тут почему-то спокойно на душе становится, когда знаешь, что где-то есть такой остров, где всё такое мирное и медленное, и даже тропинки за двадцать лет не меняются.       — Да ну, Серый Терминал еще живой? Серьезно?!       — Да что ему сделается, пожар пережил и всё остальное переживет, — отмахивается Дадан.       — Офиге-еть, — тянет Луффи. — Надо будет туда сходить.       — И Макино не забудь навестить! — Дадан, кажется, готова снова ему подзатыльников отвешивать, но Луффи почти обидно на этот раз.       — Само собой, как я могу про нее забыть.       Дадан улыбается, мол, ладно уж, живи.       Укладываются все долго — приходится достать кучу лишних одеял и футонов, и вообще хоть как-то устроиться. Нами с Робин отдают комнату наверху, где когда-то спали они с братьями, а остальные так и ложатся на полу в большой комнате первого этажа. Луффи тоже ложится вместе со всеми, но уже заранее знает, что спать не будет. Заснуть и не получается: он просто дремлет, прислушиваясь к мерному дыханию всех остальных, к дыханию леса, к шороху волн на берегу. Остров дышит все также спокойно и глубоко, у него всё тот же ритм и пульс, который Луффи безошибочно нащупывает почти сразу, и это окутывает отчетливым ощущением покоя, у которого привкус немного не такой, как в мирные дни на Санни.       Луффи снова шепчет два имени, потом улыбается и, поднявшись, выходит на крыльцо.       Он так и сидит там всю ночь — на перилах, скрестив ноги, вглядываясь в ночное небо и дыша вместе с островом. Изредка он прислушивается к тому, что происходит в доме, и каждый раз кто-нибудь из команды не спит. Ночной ветер ласковый и приятный, прохлада навевает воспоминания, и Луффи мысленно проходит по каждой тропе на острове, всматриваясь Волей. Под ногами хрустят ветки, чужие глаза наблюдают из-за кустов, темнота такая мягкая, что хоть кутайся в нее вместо плаща, и листья плещутся также, как море.       Когда небо светлеет, он все-таки уходит, чтобы еще раз навестить их дом и посмотреть на флаг. Тот будет висеть еще долго, а если его когда-нибудь сорвет, Луффи вернется и поднимет его снова. Столько раз, сколько потребуется.       Он проходится по площадкам для тренировки, находит те самые три палки, которые так и стоят, скрещенные, воткнутые в землю. В траве их отыскать не так-то просто, да и мхом они заросли так сильно, что сливаются со всем вокруг. Но Луффи помнит, где искать. Находит даже то самое деревянное табло — правда, оно уже повалилось и совсем скрылось под травой, а меловые надписи размыл дождь, но это не страшно, Луффи всё равно их помнит. Мог бы написать заново, но это уже не нужно.       К утру он спускается в деревню, в Партис Бар, где когда-то всё начиналось. Макино встречает его такой неприкрытой радостью и нежностью во взгляде, что вся тоска, которая до этого момента еще оставалась на сердце, вмиг проходит. Она улыбается, гладит его по голове, как ребенка, пока Луффи сидит за стойкой, на том самом месте, где сидел когда-то, за секунду до того как сожрал дьявольский фрукт. По полированному дереву тянется тонкая трещина, и Луффи бездумно водит по ней пальцами, пока слушает ласковый голос Макино. Хорошие, приятные воспоминания, от которых сладко щемит под сердцем.       К полудню он возвращается к дому разбойников, и тут же получает нагоняй от Дадан, что мол ушел ничего не сказал и где он вообще ходит. Это так смешно, что он всё-таки хохочет, хотя пытается быть серьезным, и за это получает палкой от швабры по голове.       Все вокруг почему-то всё время пытаются надавать ему подзатыльников. Это уже какая-то… тенденция. Почему это, интересно.       — Я просто сходил в деревню, поболтал с Макино. Кстати, может, тебе помочь с уборкой?       Ему, ожидаемо, снова прилетает всё той же палкой по голове.       — Десять лет этот наглец бегал ото всех домашних дел, даже пол ни разу в жизни не протер, а теперь хочешь отделаться одной уборкой? — голос у Дадан все-таки ни на грамм не потерял своей звучности. Всё также уши закладывает от густого и мощного крика.       — Ну, а почему бы и нет? — Луффи честно не видит проблемы.       Швабру ему все-таки вручают.       Они уходят днем — потому что злоупотреблять возвращением все-таки не надо. Дадан не пытается его остановить, только награждает еще парочкой тумаков, а Дорга с Магрой хлопочут вокруг и предлагают собрать что-нибудь в дорогу. Луффи смеется и отказывается (ну право слово, куда им что-то в дорогу). Он просит не провожать его, и его действительно не провожают, только взгляд в спину он все равно чувствует, пока он идет по разморенному жарой лесу. Накама не говорят ни слова всю дорогу до берега, и у Луффи есть возможность еще раз вслушаться в лес напоследок.       — Спасибо, — еще раз благодарит он перед тем, как забраться на корабль. Этому острову и здешним людям он многим обязан.       На корабле словно по щелчку меняется ритм, и на смену мягкому оцепенению, приправленному памятью, приходит бьющаяся жарким пульсом жизнь. Подошвы стучат по палубе, отрывистые команды сыплются одна за другой, жутко привычно скрипят снасти. Луффи еще мгновение держится, в последний раз смотрит на остров, с которым поздоровался и попрощался одновременно, и думает, что это замечательное место, и что если ему когда-нибудь будут нужны покой и тишина, шуршащая ветром, он знает, куда идти. А потом окунается в привычную, их жизнь.       Луффи разворачивается к горизонту, проходит к носу корабля, улыбается и командует:       — Поднять паруса! Полный вперед!       Туда, дальше, к горизонту, потому что дорога еще длинная-длинная, и от этого так пьяно-хорошо на душе, так колотится сердце в груди от предвкушения, от жажды приключений, от тонкого запаха опасности.       — Да, капитан! — гремит команда у него за спиной.       Луффи снова хохочет и идет помогать Усоппу закреплять трос.       Они снова выходят в море.