porno vs romance

      Макияж смывается не слишком быстро: по векам и щекам растекаются коричневые пятна, чернила залегают под глазами, смываясь с ресниц. Помада никогда не сходит полностью — всегда, как будто сцелованный, остаётся бледновато-красный отпечаток на губах. Ты трёшь салфеткой лицо, пытаешься избавиться от него. В твоей ванной дома, где раковина заставлена специальными средствами, наверняка процесс проходил бы легче — без краснеющей кожи и неприятной липкости, — но ты у меня, а я могу предложить только это.       Ты вздыхаешь, складывая потемневший комочек подальше, а после наступает тишина, как под водой. Но, как радар, ты ловишь меня в зеркале. И я уже давно гляжу на тебя.       — Я в порядке, — заявляешь ты.       Хотелось бы верить.       Не знаю точно, который час, но ночь напала уже давно и ещё долго не выпустит из клетки. Темнота, как вакуум, заполняет комнату и мир за её пределами — только серовато-зелёному свету экрана моего телефона мы обязаны тем, что разглядели друг друга в зеркале. Если и он погаснет, останется только надежда на проезжающие машины — когда они пронесутся со вздохом мимо, дорожки от их фар залетят, испещрённые, через жалюзи, и покроют нас обоих полосками, как заключённых.       Ты в порядке. Естественно. Пока луна не завершила забег, пока остаётся только страшиться восхода, у тебя всё под контролем. Ты всё про себя знаешь и без моих заумных речей.       Знаешь, что тебе будет лучше без него — того, в чьём присутствии светлейшие умы сомневаются в своих убеждениях, не оттого, что он поражает своим интеллектом, а потому что умеет водить за нос. Знаешь, что он поступил — поступает прямо сейчас — с тобой нечестно, несправедливо, жестоко, по-детски, в общем-то, ведь ты игрушка для него. Знаешь, что так болеть между бёдрами не должно. Не должна гореть спина. Не должно жечь в глазах. Ты ранена его благими намерениями.       Мы живём в странные времена. Это не распутство даже, не то чтобы вседозволенность — простая подмена, бесконечный поиск. Окунёшься во что-то достаточно, с головой — станешь искать подобное ощущение везде. Если это так, то тот мужчина — удильщик, морской чёрт, следующий за светом прямо перед глазами, не зная даже, куда движется.       Тебе наверняка холодно. Мне холодно, а я в рубашке — ты же ютишься в одном неглиже, что лоснится неестественным атласным отблеском в паршивом свете телефона, с которым я охраняю тебя, как слуга, от человека, которого здесь никогда не было. Касаюсь ладонью прохладного плеча, такого же мягкого и гладкого, как ткань. Вожу пальцем по шее, чтобы ты расслабилась.       — Я в порядке, — повторяешь ты, подёргивая плечом, чтобы спугнуть мою руку — только приближаешь её к своей щеке. Ты можешь пытаться, но я не отпущу. — Сказала, я в порядке, Диаваль.       — Тогда почему ты здесь?       Ответ не находится — во мне нет гордости за то, что ввёл тебя в молчание. Лучше слышать твой голос: так хотя бы сохраняется ощущение, что между нами действительно связь, какой нет между вами. С ним ты всё чаще молчишь.       Догадки проклёвывают мне мозг, как голодные вороны. Может, вы поругались, он взорвался, оскорбил тебя, решил исправить всё сексом, которого ты не просила. Может, вам даже не пришлось ссориться перед этим. Что бы ни случилось, случилось это не сегодня — ты слишком собранная, слишком чистая, чтобы делать выводы об обратном. Ты и не приехала бы в тот же день, ни за что бы не позволила мне увидеть тебя такой, вопреки моим самым искренним желаниям. Но я боюсь, я так боюсь, что всё же попал в цель. Только теплится чудовищная, эгоистичная надежда, что, если правда на моей стороне, а сила — на твоей, в тебе хватит самоуважения и ярости остаться у меня не на вечер, а на ночь, до утра, и не вернуться. Твои глаза горят, как никогда, в квартирном полумраке, и я ловлю на поверхности грязного стекла их свет, пытаюсь расшифровать, найти тебя под масками, что ты наносишь, как доспехи, с макияжем и холодным тоном голоса. Зачем ты надеваешь их передо мной? Я не причиню тебе вреда.       — Просто сними это всё, — вырывается у меня. Ты вздрагиваешь — я напугал тебя, и этим напугался сам. — Я имел в виду макияж. Тут немного осталось.       С трескучим шуршанием пластика я вслепую выуживаю ещё одну салфетку, влажную, холодную, чуть пахнущую спиртом и чем-то цветочным. У тебя на висках развод от подводки, и помада не снята до конца — это можно исправить. Нельзя так же быстро и просто выпросить у тебя ответы на вопросы, что я боюсь даже додумать в рамках своей собственной головы. Расскажешь, когда захочешь — и вместе с тем, ты ведь приехала, верно? Именно за этим?       Случайно направляю свет слишком близко к лицу, чтобы видеть, где проводить платком, ты щуришься. Отставляю телефон на тумбочку экраном вверх — на лице залегают длинные тени вдоль скул и шеи, как у высеченной из мрамора или алебастра статуе, но не недвижимой. Чем меньше доспехов, чем дальше мёртвый свет экрана, тем виднее ты становишься, тем больше статуя оживает в человека.       Мне не понять его. Не то чтобы стремлюсь — просто мечтал быть на его месте так давно, что поражают до боли, до жгучей ненависти его действия. Самое отвратительное то, что так-то, по большому счёту, в масштабах Вселенной, пожалуй, он даже считается неплохим мужиком. Ну, или нормальным мужиком, таким, как все. С сильными руками, туманными глазами, твоими чувствами, принятыми во внимание. Он ведь говорит, что обеспечивает веселье вам обоим. Ни капли веселья на твоём лице, только остатки туши и колодцы, обрамлённые зелёными кольцами, наполненные чувствами, кажется, не созданными существовать одновременно. Всё тело отзывается жгучей обидой, праведным гневом, но в глазах плещется, поблёскивая, чувство вины.       Но в чём твоя вина — и перед кем? Перед ним? За то, что не отдалась так просто, как ему захотелось, посмела иметь мнение касательно собственного тела? За что, что обидела его, разозлила, не став копией того, чем наполнены прямоугольные экраны в темноте, в которые он таращится, как рыба, со спущенными брюками; за то, что не угодила настоящими чувствами человеку, застрявшему в мире, где чувств нет и в помине? За то, что ваша постель не похожа на скотобойню, за то, что любовь не похожа на порнографию?       Но ведь упрекать тебя не в чем. Не в том, что он предпочёл шёлку твоей кожи железо и пластик, кликбейтные названия и рекламу, теплу твоего тела — нагревающийся в руках телефон, использующийся во время зарядки батареи, потому что ему приспичило прямо сейчас. Что, когда ему приспичит ещё раз, видео и фото будут готовы быстрее тебя. Что, посчитай перед ним до трёх, приказав сбежать, он возьмёт фальстарт.       Их много, таких мальчиков с их порно, и, кажется, если мы стоим по разные стороны баррикад, наша сторона печально терпит поражение голодным, напористым, как он, противникам. Когда чаша будет преисполнена, и мир будет принадлежать им, этим мальчикам, — куда идти нам? Тем, кто двигается куда медленнее и тише, для кого физическая близость значит что-то иное.       Шаркаешь стулом, встаёшь из-за тумбочки с шелестом ткани, с молчаливым вздохом, с тяжестью сотни гирь на груди. Неизвестно, сколько ещё этот груз будет давить на твои плечи, насколько успеет вдавить в землю. Сумею ли я тебя спасти? Позволишь ли?       Мы снова встречаемся взглядом, налаживаем провода, синхронизацию. Безмолвно спрашиваю, хочешь ли ты выйти: прогуляться по чернильному городу, окунуться в неоновые огни и бьющий по барабанкам рёв колонок, чтобы забыться. Ты так же молчаливо настаиваешь на обратном. Пожалуй, и пить не станешь, и закурить на балконе не хочешь. Догадываюсь, за ночь ты перепробовала всё это; я твоя конечная станция. Я киваю. Здесь так здесь. Выключаю телефон. С оглядкой на полускрытый портрет города за окном ты опускаешься на кровать, медленно и спокойно, будто ходишь по воздуху. Нельзя дать этому разрастись, нельзя позволять ожиданию, точно змею, оплести шею, если я не хочу задохнуться — хотя бы потому, что я не Стефан. Ты мне ничего не обещала, и я останусь на расстоянии вытянутой руки, если пожелаешь.       Метафорически. На деле чуть ближе.       Ты прислоняешься ко мне спиной, когда я, двигаясь на ощупь, подкрадываюсь сзади, чуть сжимаешься, откровенничая и не роняя при этом ни слова. Никак иначе мы не касаемся, только глядим вместе на мрак, поглотивший половину комнаты, на осколки жизни за стеклом. В утопающей темноте вижу тебя яснее, чем при свете самого яркого солнца.       Ты говоришь, любовь реальна — как болезнь, но позволь себе оказаться неправой хотя бы однажды.       Пожалуйста, останься. Не исчезай в гробовой тишине, не возвращайся с первыми лучами солнца в мир, где в воздухе бессменно молчаливо струится запах опасности, не отворачивайся от меня. Я не причиню тебе вреда. Я знаю то, чего он не знает.