Пепел и виски

      Конец Света казался готам привлекательной альтернативой обычной конформистской действительности, от которой тошнило сильнее, чем от никотина и кофеина на голодный желудок. В их ночных беседах чаще всего господствовали мечты о вечном мраке, о щупальцах, которые наведут страх на тех неверных, что не поклоняются своему Господину, о Великой Вечной Ночи.       Даже в их самых смелых мечтах Конец Света никогда не приходил с огненной рукой и криками, полными боли и отчаянья. Кричали ли это грешники из самых глубин Ада или их соседи, одноклассники, родители? Даже Пит, имеющий склонность к поджогам, искренне и с любовью наслаждающийся всеразрушающим пламенем, не мог смотреть на знакомый город без тоски. Ненавидеть конформистов было привычно и приятно тем тёмным наслаждением, которое появляется, когда ты наслаждаешься абсолютно ужасным поступком, смакуешь его и знаешь о его греховности.       Город пылал не то от огня, не то от закатного зарева, светился алыми бликами. Крики людей сливались в единый ужасающий хор, а рычание адских псов напоминало надоедливую дрель. Майкл поморщился, доставая из кармана пиджака потрёпанную пачку сигарет, прикуривая от ближайшего куста, горящего, кажется, уже добрых сорок минут. Ад на земле выглядел… красно.       — Когда я думал о том, что все конформисты будут наказаны, я не думал об этом, — Прошептал полуслышно Пит, отводя взгляд от незадачливого соседа, руку которого с упоением обгладывало нечто лысое, сморщенное и маленькое. Их четверых привычно игнорировало не только конформистское общество, обращаясь к ним лишь в период каких-то безумных ситуаций, но даже Конец Всего, казалось, не спешил прикладывать к ним свои огненные руки. Армия Сатаны с гоготом разносила дома в щепки, сравнивала с землёй всё человеческое, чтобы оставить после себя выжженную пустошь из «ничего».       — Да… всё представлялось себе иначе. Более… чёрным, — Майкл прикрыл глаза, но алый всё равно стоял, словно выжженный на веках. Пит выхватил сигарету из его рук, нервно покрутил, будто не зная, с какой стороны касаться губами, но, в конце концов, втянул вязкий дым. За запахом горелой плоти табак не чувствовался совсем. В воздухе не осталось ничего кроме серы, палёных волос и мяса. Майкл ощущал запах виски, но не спрашивал, чувствует ли кто-то ещё этот слегка древесный аромат, потому что в выжженных до углей деревьях он точно не мог угадываться. Виски пах уютом, хотя Майк, честное слово, в жизни его не пил. Виски пах только один человек, которого он близко знал, настолько, чтобы помнить аромат его одежды и кожи.       Алый закат смешивался с алой кровью на сером асфальте. Выгорающие угли деревьев и домов серели, светились слабым отблеском пламени, поглощающего всё на своём пути. Генриетта смахнула слезу, которая настойчиво норовила пролиться по бледной щеке.       — Мой брат не справился с этим. Не думаю, что хоть кто-то бы справился, — Фиркл пожал плечами, прижавшись к боку подруги, отводя взгляд от полчища крыс, растаскивающего на тряпки что-то неуловимо знакомое, оранжевое. Майкл никак не мог вспомнить чужого имени, но оно настойчиво вертелось на языке, оставляя кислый привкус. Щёки нестерпимо жёг жар, город горел, горел и трещал воздух вокруг. Даже если до них не доберутся демоны, бесы и прочая чертовщина, огонь расчистит на своём пути все препятствия, особенно, если те не слишком сопротивляются.       — Здравствуй, Ворон, — Тихо, немного пискляво произносит Фиркл и все оборачиваются в сторону, куда смотрит их самый юный друг. Ворон ли он, одетый во весь этот конформистский лук сейчас не так важно. На самом деле, одежда вообще последнее, что должно было бы волновать кого-угодно. Голос у Фиркла ломался, но и это было не важно, пока удушающий смог сдавливал чужое горло и застилал глаза. Ворон встал рядом с ними, прислонившись к подкопченной стене. Он выглядел удивительно хорошо для человека, вокруг которого простирался огненный ад. Майкл мотнул головой, не думая об этом. Отгонять собственное мрачное восхищение и жгучую неприязнь, связанные одной нитью, стало дурной привычкой. На шапке Ворона не было даже пепла и смога. Все вновь перевели взгляд на бушующий огонь.       — Вы весьма спокойны, — Озвучил очевидное их давний друг и Майкл пожал плечами. Ворону ли говорить о спокойствии, когда на лице его самого, казалось, было лишь глубокое умиротворение. Он выглядел… почти одухотворённо счастливым. Гот достал из кармана телефон, отметив, что тот ужасно тормозит из-за жары, но чётко определил, что температура вокруг была давно за привычной для Южного Парка отметкой, не только в плюс, но и в плюс двухзначное число. Телефонной связи всё ещё не было и на спасение рассчитывать не приходилось.       — Ты тоже не взволнован… как твои дела? — Глупейший вопрос, но Стэнли Рэндал Марш улыбнулся. Той… белозубой идеальной улыбкой, которая на рекламах стоматологических клиник, или в сказках о красивой жизни. Майкл помнит тот год, когда Марш носил брекеты. Они его не портили, а с тех пор, как их сняли, Ворон выглядел ещё более совершенным и конформистским. Идеальная улыбка, идеальная девушка, идеальная видимость идеальной жизни.       — Прекрасно, Майкл. Как думаешь, Кайл ещё жив? — С искренней заинтересованностью спросил брюнет и гот поморщился. Он не интересовался друзьями, на которых Ворон променял их маленький и тесный круг, но испытывал к ним некоторую неприязнь. В нём говорили и ревность, и детская обида, но избавиться от этих настойчивых чувств у Майкла не получалось. Может быть, со стороны они и были бесчувственными «уродами», но в каждом из них было множество переживаний. Фиркл находил своё успокоение в ножах, Пит в поджогах, Генриетта испытывала глубочайший страх вновь испытать «эмо-фазу», а Майкл ощущал себя глупцом, раз за разом возвращаясь в воспоминания.       — Не то, чтобы меня интересовали твои… друзья, Ворон.       — Резонно, — Ворон пожал плечами, разглядывая алое небо. На его бледной коже алые отсветы смотрелись мистически. Он выглядел живым, а лёгкая улыбка на губах добавляла ему лишь мрачной и жестокой красоты. Ворон не выглядел как тот, кто готов сгинуть прямо сейчас. Майкл любовался им, думал о своих чувствах, не вовремя напомнивших о себе. Если не сейчас, то другого шанса признаться в том, что утонул в чужих печальных синих омутах не будет никогда. Но Майкл молчал.       — Почему ты не плачешь о конце твоей конформистской жизни? — Вопрос рождается в голове сам собой. Если что-то должно умереть, то что-то должно родиться. Видимо, когда мир горит, умирает под весом пепла, ничего не родится, кроме философских изысканий и страхов.       Ворон отталкивается от стены, делает несколько шагов вперёд и встаёт прямо перед ними. За его спиной простирается ад, крики стихают не потому, что люди прекращают кричать, а потому, что Стэн Марш притягивает всё внимание к себе. Огонь не обжигает его светлую кожу, а будто ластится, незатейливо мечтая прижаться ближе, получить каплю ласки. Стэнли подходит к «оранжевому пятну», оглядывает чужое тело, качая головой, тихо шепчет что-то вроде «чёрт, он снова умер». Ворон уйдёт, оставит их без ответа, больше никогда не появится рядом, потому что хочет найти своих друзей. Чтобы попрощаться, быть может.       Но Стэнли Марш возвращается, подходит к ним ближе, нагло сдвигает полы плаща Майкла и достаёт потрёпанную пачку сигарет. Он достаёт одну палочку смерти, будто вокруг недостаточно всей этой драмы и возвращает пачку уже в бледные руки друга. На губах Стэнли улыбка, от которой по спине бежит холодный пот. Ворон стягивает вечную синюю шапочку с красным помпоном, маленькую часть большого себя. Чёрные небольшие рога и не видно было бы в растрёпанных вьющихся вихрах, если бы они не блестели, не горели в этом адском огне. Щёлкнув пальцами, Стэн Марш прикуривает от пламени, охватывающего его руку, а затем смотрит в сторону дома лучшего друга. Майкл в последний раз полной грудью вдыхает аромат виски.       Когда продаёшь свою душу — нельзя забывать оплатить налоги, а может быть штрафы, а может быть пени. Когда продаёшь свою душу…       — Потому что моя жизнь только начинается.