Часть 1
13 августа 2020 г. в 21:28
– Вы похоронили его?
Тягучий запах с детства знакомого отвара. Мать наполнила две чаши и он сделал несколько глотков, а она даже не притронулась к своей. На мгновение мелькнула нехорошая мысль, на смену ей тут же пришло отвращение к самому себе. Нет, мама бы о таком и не подумала.
Опустившись рядом с ней на пол, Алларос сразу увидел венок из сухих серых цветов в углу под крышей, а затем разглядел такие же вплетенные в материнские волосы. Вдовий цвет.
– Похоронили отца?
– Как бы мы могли? Они наступали быстро. У нас только стрелы из железного дерева да дети, которых нужно защищать, а у них мечи, щиты, арбалеты... Толпа больших, обученных убивать людей.
Её аравель, на прежних стоянках помещавшийся ближе к центру, стоял теперь на самом отшибе. Её не гнали из лагеря, но и не привечали, стараясь держать в стороне. Когда-то почитаемая знахарка. А теперь?.. Теперь женщина породившая это?
Он нашёл их стоянку ещё вчера. Наблюдал целый день, а сегодня дождался вечера и когда в лагере все отправились спать, он пробрался за охраняемую линию, не потревожив часовых. Негромко постучал о стену знакомого аравеля и длинные минуты ждал, не зная, впустит она его, плюнет в лицо или кликнет на помощь. Наконец отодвинулась входная занавеска, и в полумраке появилась его мать, замершая при виде нежданного гостя. Он успел испугаться, что не узнала, подумал, что надо бы подсветить себя магическим огнём, но тут она склонила голову и сделала шаг в сторону, позволяя ему войти. И вот он – блудный сын-калека – сидел на полу, сжимал чашу с отваром, и будто врастал в свой старый кошмар.
– Я не знал. Мама, я был тогда совсем один и я...
Лучше бы она бранила его. Плакала. Отлупила бы жгучей крапивой, как за какой-то детский проступок. Он сам выбранил себя за это. Столько лет он не позволял себе слабости, высоко держал голову, и шутил с людьми, готовыми в любой момент вогнать в него десятки ножей. Что случилось теперь? Почему он, столько раз рискующий собственной жизнью и позволяющий умирать за себя другим, дрожит, словно лист? Как ребёнок ищет искупления в глупом наказании?
Почему так страшно посмотреть на собственную мать?
Он поднял голову, вглядываясь в её лицо.
Она страшно постарела, будто не на три года, а на пятнадцать. На лице пролегло множество новых морщин, кожа потемнела и высохла, а руки – такие крепкие прежде – то и дело подрагивали.
– Хочешь услышать, что не виноват?
– Не хочу.
Она порылась в кулонах на груди, достала грубо обтёсанную свистульку на кожаном шнурке.
– Помнишь? Твой мне подарок.
Он помнил всё.
Мамины песни. Свои неумелые поделки. Отцовский смех. Ссоры с братьями и совместную работу. Помнил Лиссу, улыбчивую, бойкую. Лиссу, которую из всего на свете могло смутить одно – случайно встретиться с ним взглядом. Лиссу, которая девчонкой быстрее всякого мальчика бросалась в завязывающуюся драку. Выжила ли она в том побоище? Он не чувствовал себя вправе спрашивать.
Если это сделали солдаты Каллена, значит отца нет уже больше двух лет. А аравель до сих пор будто наполнен его присутствием. Каждый участок помнит его руки – руки крепкого долийского мастера. Он сам собрал аравель из дерева, забрал сюда молодую жену. Тут же вырастил сыновей: трёх старших – таких же умелых и работящих как он, и младшего – мага...
Отца нет два с половиной года. Два с половиной года назад Каллен со спокойной отрешённостью сообщил Инквизиции новости из Викома: к несчастью долийцы не захотели вступить в переговоры, напали, а армия вынужденна была защищаться.
Вынуждена. Армия.
Алларос слушал отчёт и его мутило. Его окружали цепкие взгляды советников и солдат. "Надеюсь, потери наших войск минимальны, капитан, – сказал он тогда и обратился уже ко всем: – Да хранит нас Андрасте". После он начал пить сложные зелья на основе эльфийского корня. Кто-то говорил о специальной подготовке к бою с Корифеем, кто-то о бесстыдной вседозволенности, а Инквизитор стремился лишь к одному – перестать кричать по ночам и в ужасе просыпаться, разрываемый безликими убийцами. В одних снах они толпой бросались на его мать, в других – заживо сжигали гололицых детей. Это не были солдаты из сухих отчётов Каллена, это были шемы из самых жутких детских страшилок. Через время ему удалось справиться с собой. Удалось загнать этот страх так же глубоко, как когда-то страх перед демонами, шемленами, церковью. Подчинив себя одному невероятно наглому желанию – жить.
Да хранит нас Андрасте!
Он так погрузился в воспоминания, что не расслышал её вопрос.
– Это они сделали?
Не сразу понял, что мать указывает на его левое плечо. Поняв, мотнул головой.
– Не они. Это... знаешь, рабочая травма.
Она будто хотела спросить ещё что-то, но не стала. Порылась на полках и положила перед ним хлеб и мясо. Тихо добавила.
– Твои братья неделю как пошли в селение на западе. В Виком нам надолго путь заказан. Распродадут товар и должны вернуться завтра. Тебе лучше уйти до этого.
Он сам не знал, почему эти слова вдруг вызвали в нём такую злость.
– Почему я должен уходить? Я всё-таки маг и Первый Хранительницы. Разве они не должны меня... слушаться?
Он снова заглянул в её лицо, а она лишь покачала головой.
– Какова твоя сила, Алларос? Заставишь подчиняться тебе с помощью магии? Свяжешь проклятием? Или может... убьёшь?
Слова отрезвили, словно пощёчина.
Мягкие листья легли под ноги. Как ложились все те годы, когда вот в таком же лесу он бегал мальчишкой, играл с другими детьми и учился подчинять себе твёрдые древесные корни.
Он не стал рассказывать матери о женщине, чья семья теперь заменила ему собственную. А может мама знала? Чувствовала?..
Да и о чём рассказывать? О странном чувстве привязанности, о нежности позволенной себе вопреки всякой осторожности? О том, что отношения подарили ему новые связи, и даже некоторое уважение от тех, кому внезапно оказалось небезразлично с кем он спит?
Или о том, о чём он думал всё чаще, – этот союз может однажды сделать его отцом.
Его ребёнок. Если у него всё же будет ребёнок, каким он вырастет? Что получит от такого родителя? Предаст ли так же своего отца, как он, Алларос, сейчас предаёт своих? Или уже предал.
Попрощались за лагерем.
Он использовал маскировочные чары, позволившие обоим остаться незаметными, и дал ей небольшой амулет, чтобы она могла вернуться не привлекая внимания.
Молчали с минуту, перед тем, как он сказал главное:
– Я знаю, что он говорил с Дешанной. Не мог не... – его голос вдруг стал хриплым, слова давались нелегко.
Мама продолжала молча смотреть на него, не прерывая, не подтверждая, не возражая.
– Я прошу тебя, скажи ей. Или не ей – братьям. Нельзя соглашаться. Нельзя верить. Только так мы сохраним наш мир.
Её взгляд – спокойный, уставший, терпеливый – наполнился теперь страшным болезнено-горьким сочувствием.
– Тогда, сынок, – сказала она с той же горечью, – лучше тебе и дальше быть с теми, для кого всё ещё важно его сохранить.