***
Александр Казьмин – взрослый уважаемый программист. Ну, может не очень взрослый – ему всего-то двадцать пять – и даже не очень уважаемый, если судить по сложности заданий, которые ему поручают, - а он ведь может больше, честно! - но уж точно программист. Александр почти не вспоминает детство, некогда совсем, а потому ничуть не удивляется, принимая новую няню на работу. Только что-то царапает едва заметно на краю сознания. Жизнь его скучна и однообразна, и сам он серый и скучный, старательно пытающийся казаться взрослым и серьёзным – а взрослых, как известно, не интересует ничего, кроме цифр. Но и у него есть одна маленькая тайна. Он видит цветные сны. Каждую ночь он переносится в воображении в чудесный разноцветный мир: плавает в морских глубинах вместе с русалками, летает в облаках с драконами и птицами или – такие он любит больше всего – сидит в театре на опере или кабаре, а иногда и сам выступает. Во сне у него, конечно, всё получается: и голос легко взлетает и заполняет весь зрительный зал до краёв, и танцевальные па выходят легко и непринуждённо. Ему всегда жаль просыпаться. А ещё каждое утро и каждый вечер Саша видит фонарщика. Хрупкий юноша гасит и зажигает старомодные газовые фонари на их улице – и, должно быть, во всём районе. Он помнит его, конечно: когда-то давно, кажется, в прошлой жизни, они с сестрой играли с соседскими ребятишками, и он был среди них. Ярик. Когда-то они были не разлей вода – выдумывали втроём кучу небылиц и радостно играли в придуманном мире до тех пор, пока няня не звала на ужин. Пора счастливого детства давно прошла, но Саша всё равно выглядывает украдкой из-за шторы, когда Яр зажигает или гасит фонарь под их окном. Кажется, это простое действие не даёт погаснуть чему-то внутри Саши. Кажется, сам Ярик зажигает что-то очень важное внутри. Кажется, этого маленького огонька хватает, чтобы пережить очередной безликий день.***
В этом сне он попадает, разнообразия ради, в цирк. Над ним раскинулся огромный ярко-алый шатёр, вокруг – трибуны, полные людей; все ждут шоу. И он сам, на первом ряду, точно в центре. Свет внезапно гаснет, но тут же вспыхивают десятки маленьких лампочек вдоль рампы, и представление начинается. В центре круга – изящный мужской силуэт в цилиндре и с тростью. Невидимые хористы – или то зрители? – пропевают и отбивают ногами незамысловатый ритм. Мужской голос вступает, и Саша в нём р-а-с-т-в-о-р-я-е-т-с-я. На припеве Сашу с размаху окунает в какую-то феерию света, звука и цвета: по кругу бегает слон в красной попоне, а на нём какой-то парень крутит сальто; в поднебесье акробаты выделывают сумасшедшие фигуры без какой-либо видимой страховки, летая, словно птицы; справа и слева вырываются столпы огня из ртов огнеглотателей, лишь чуть-чуть не доставая до зрительских мест; а в центре всей этой фантасмагории - он. До боли знакомая фигура в привычном цилиндре, но всё же что-то неуловимо изменилось: плечи развернулись и распрямились, проявилась незаметная прежде осанка, а глаза смотрят прямо и гордо, глядят на него с неожиданной надеждой. Ярик одет в какой-то странный красный пиджак с блёстками, – эти блёстки преломляют тысячи лучей и кажется, словно сам юноша светится – но умудряется органично вписываться в окружающее пространство, находясь будто бы на своём месте. «Теперь ты идёшь домой!» Он протягивает руку, улыбаясь ярко, и Саша подчиняется общему веселью и этой заразительной улыбке. Он легко спрыгивает с места и тут же оказывается втянут в сияющий круг света. Осматривается восхищённо: изнутри представление ещё красочнее кажется. Какое-то шипучее чувство взрывается внутри фейерверками – он и забыл, что мир можно ощущать т а к. Светящийся синий взгляд держит якорем: кажется, без него Саша утонет, захлебнётся в бесконечной яркости. Он всматривается в знакомые глаза. Что-то назойливо щекочет изнутри, будто он забыл что-то очень важное, дайте минуту, он вспомнит… Окружающаяся действительность растворяется, Сашу рывком выдёргивает из сна. Он садится на кровати и растерянно моргает, приходя в себя. До подъёма ещё пара часов; засыпает снова. Единственное, что он помнит наутро – капельку грустные синие глаза, смотрящие с почти болезненным ожиданием.***
Мир его паутиной опутывает, пауком жизнь высасывает, серостью заматывает, а Саша устал. Просто устал, и сделать ничего не может, да и не хочет. Хорошо хоть за детьми теперь следит няня, судя по рекомендациям и уверенности во взгляде – профессиональная. Временами ему кажется, будто он где-то её видел… Возможно, в детстве у них с сестрой была похожая няня… Впрочем, время было тяжёлое, а они были не особо послушными, - он усмехается – так что няни менялись со скоростью света. Вряд ли он сейчас выделит кого-то в бесконечной веренице однообразных дам. Племянники, кажется, ею довольны, если судить по фантастическим рассказам, которые они вываливают по вечерам. Саша с сестрой лишь переглядываются и смеются: сами такими были, помнят, что в детстве каждое незначительное событие сказкой представляется, а за каждым поворотом ждёт чудо. Он даже немного им завидует: хотел бы сохранить немного этой детскости и лёгкости, да рутина затягивает. К тому же, как на него посмотрят коллеги, если он решит, к примеру, сплести венок, ободрав одуванчики с ближайшего газона? Он усмехается абсурдности своих мыслей и качает головой. Хотя, вспоминается вдруг, кое-кто из его знакомых сохранил очаровательную непосредственность: Саша сам видел пару дней назад, как Ярик-фонарщик кружился по улице, раскинув руки. Саша им немного восхищается, если честно. И продолжает каждый день смотреть в окно.***
Новый сон переносит Сашу в слепяще-светлую бальную залу. Свет, льющийся из огромных, во всю стену, окон, мягко обнимает за плечи. Он оглядывается изумлённо, кожей впитывая окружающую чистоту и сам этой лёгкостью невольно заражаясь; осматривает себя. Он одет в золотисто-белое пальто, под ним такой же сюртук и кипенно-белая рубашка. Саша видит себя в большом зеркале и качает головой недоверчиво: он похож на принца из сказки, коим никогда, наверное, себя не ощущал. Хотя сейчас он, кажется, в сказке: эта комната более всего напоминает дворец кого-нибудь из французских монархов. «Рококо», - всплывает нужное слово из подсознания. Он делает пару шагов по отполированному мрамору; они гулко отдаются в пустом помещении. Вдруг, как по команде, зала наполняется людьми: дамы в бальных платьях разных цветов и фасонов, мужчины в сюртуках и жилетах; все в масках. И ничто, как ни странно, не выбивается из общего настроения; все изящны и легки. От толпы отделяется молодой человек и идёт по направлению к Саше. Юноша в зелёном бархатном камзоле и зелёном же цилиндре; половина лица закрыта маской. Он изящно кланяется и предлагает Саше руку; Саша принимает предложение. Неловкости нет: во сне всё хорошо и правильно, изнутри щекочет ощущение, что всё так и должно быть. Он смотрит в глаза в прорезях маски и узнаёт их. По залу плывёт воздушная чарующая музыка, и первые пары начинают радостно кружиться по мраморному полу; они тоже выходят на середину. Саша боится, что будет путаться в ногах и движениях, но нет. Он как будто знает этот танец, как будто его учили… В музыку вплетается чей-то голос. Он узнаёт голос Ярика, хотя его партнёр не произносит ни слова. Саша вслушивается в незнакомый, но завораживающий язык и понимает – французский; каким-то шестым чувством он осознаёт слова, пропуская их через себя, чувствует их смысл. «Et surmonter sa peur…» Они двигаются непринуждённо; они будто летят. Пьянящее чувство кружит голову, искрится пузырьками шампанского. Хочется засмеяться как когда-то в детстве, искренне и легко, что он, собственно, и делает – и видит ответную вспышку радости в синих глазах. Тело кажется совсем невесомым, и в какой-то момент Саша с удивлением понимает: они действительно летят. Ноги не касаются пола, но это совсем не мешает танцу. Они поднимаются всё выше и выше, и другие пары следуют за ними. Сашу накрывает чувство дежавю: как будто это уже когда-то было, только не во сне, а наяву; впрочем, эта явь была словно сон. Те же глаза, тот же танец… Он должен вспомнить. Какая-то мысль вертится на краю сознания. Он растерянно вглядывается в глаза напротив, Ярик смотрит в ответ с сумасшедшей какой-то надеждой. Саше кажется: вот сейчас он поймает, поймёт, вспомнит… С последним пронзительным «D'être à lahauteur» сон рассыпается на мелкие осколки; Саша рвётся ухватить хоть кусочек… и хватает лишь подушку.***
В один из вечеров Саша заматывается настолько, что бредёт домой, не разбирая дороги, положившись на автопилот. Но хитрый Город, бывший прежде дружелюбным, словно нарочно путает неосторожного человека, заманивает в свои сети, бросая под ноги неправильный путь и походя меняет номера домов. Словом, Саша теряется. Когда он понимает это, становится уже слишком поздно: на улицы Петербурга опускается тяжёлая маслянистая ночь, предатель-телефон тоскливо моргает последним процентом зарядки и тут же вырубается, и даже дорогу спросить не у кого – все приличные горожане давно сидят в тёплых уютных квартирках. Единственный фонарь на улице мигает, будто размышляя, гореть или не гореть, и в конце концов тоже выключается, оставляя Сашу в почти полной темноте незнакомого двора-колодца. Он щурится, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь; не видно ни зги. «Сейчас по законам жанра на меня должно выпрыгнуть какое-нибудь чудовище из подворотни», - проносится у него в голове шальная мысль, отчётливо попахивающая безумием. Никто, впрочем, ниоткуда не выскакивает. Зато где-то вдалеке появляется слабое пятно света; оно всё приближается и приближается к растерянному Саше, и вот уже становится понятно, что это крошечный огонёк обычной зажигалки, который плохо справляется с рассеиванием тьмы вокруг. Держит эту зажигалку, конечно, фонарщик. В неровном свете синие глаза кажутся особенно волшебными; видится даже, будто они сами по себе мерцают. - Вы потерялись? – спрашивает Ярик лукаво. - Да, - выдыхает Саша. – Абсолютно и безнадёжно, - и почему ему кажется, будто он говорит не только об этом моменте? - Ну, я, конечно, не спец, - фонарщик слегка улыбается, - но когда я сбиваюсь с пути, то просто иду на свет. Пока Саша обескураженно моргает, странный юноша отходит на шаг и внезапно начинает петь. «О, ну мы же не в чёртовом мюзикле», - мысленно стонет Саша, - «в моей жизни в последнее время слишком много песен…» И тут же озадаченно хмурится: где же, интересно, он мог их слышать? Ярик фыркает насмешливо, будто подслушав его мысли, и пропевает следующую строчку: - Но если в твоём сердце способна зажечься искра, - тыкает указательным пальцем в Сашину грудную клетку, - то ты всегда найдёшь дорогу. И тут же срывается с места, запрыгивая на фонарь, непонятно каким образом им опознанный в такой-то темноте, и раскручивается на столбе, вытянув свободную руку с неизменным цилиндром. Саша не думает, что это мило, нет, что вы. А сумасшедший фонарщик творит что-то совсем невообразимое: поворачивает газовый клапан несколько раз, пламя пляшет в замысловатом ритме, и – о чудо – на его зов откликается соседний фонарь, который был, оказывается, в каких-то пятидесяти метрах от первого. А следом ещё один, и ещё, и вскоре дрожащие огоньки сворачиваются гирляндой, показывая дорогу. - Работа лири – освещать путь, - доверительно шепчет Ярик, вновь оказавшийся близко-близко. Саша ошалело трясёт головой и спрашивает робко: - Кто такие лири? - Так мы, фонарщики, называем друг друга, - и протягивает руку, как в детстве, предлагая: «Побежали!» Саша цепляется за протянутую руку без раздумий. Они несутся, хохоча как дети, а перед ними один за другим зажигаются фонари, и на каждом столбе – человеческая фигура, машущая им приветственно, и это так красиво, что захватывает дух. Их топот гулко отдаётся в высоких стенах дворов-колодцев, и они, наверное, перебудили уже полгорода, но, если честно, Саше плевать. Их провожает хор фонарщиков, и голоса органично сплетаются с окружающим пространством, но один, обволакивающий, проникает в самое сердце, оседая где-то внутри, подкармливая внутреннее пламя. Саша смотрит в сияющие синие глаза, и ему чудится, что он знает этот голос, призывающий: «Когда тяжело, будь светом самому себе, таким, который может осветить весь мир, чтобы он увидел, как ты зажигаешь сказочный огонёк со мной». Огни, кажется, закручиваются вокруг них, всё ускоряя и ускоряя свой танец, пятна света мелькают всё быстрее, и уже непонятно, где тьма, а где пламя. «Так вот к какому миру принадлежит Ярик-фонарщик…» - думает Саша, но додумать не успевает: пространство схлопывается и выплёвывает его совершенно в другом месте. Он оказывается на своей улице и абсолютно не помнит, как сюда попал. Всплывает только обрывок какой-то дурацкой песенки про сказочный огонёк, тьфу. «Вот же чушь лезет в голову, совсем заработался. Надо всё-таки взять выходной и сводить племянников в парк аттракционов.» Саша, конечно, не чувствует прожигающий спину взгляд. Ярик поправляет цилиндр и уходит с Вишнёвой улицы, прищёлкнув напоследок пальцами. Фонарь под четвёртым слева окном загорается ровным пламенем.***
Ярик тоскливо смотрит в затянутое тучами питерское небо: завтра ветер переменится, он это чувствует, словно весь мир замер в безмолвном ожидании. Ему отчаянно хочется остановить время: он не успел, не успел, не успел. Не успел помочь Саше, не сумел раскрасить его жизнь. Он же видит, чувствует, как Сашу обволакивает серой пеленой: ещё каких-то несколько лет, и он окончательно иссохнет, и что тогда, Ярик думать боится. Он слишком хорошо знает, что с такими бывает: видел пару раз, да помочь не мог. Он определённо не хочет, чтобы это произошло с Сашей. Дурацкий мир-паук! Серый и неживой, населённый такими же серыми существами, он отчаянно тянет яркость из каждого, кто попадёт в его сети. Если искренне радоваться каждому дню, придумывать и рассказывать самому себе сказки, обнимать его перехлёстывающей через край любовью, у него не хватит сил тебя тронуть. Но каждого, кто хоть чуточку уязвим, он выпивает до капли. Одно хорошо, Ярик знает: в их мире чудеса возможны. Если очень сильно захотеть и самому в это поверить, то и розы зацветут в середине зимы, и звезда упадёт прямо в сердце. В их мире существуют и магические существа, просто их мало, и они скрываются от глаз обычных серых людей. Впрочем, кто ищет, тот всегда найдёт: Ярик лично знаком с одним драконом, живущим на соседней улице – Женька питает неуёмную страсть к пиротехнике на своих шоу – и с одной эльфийской принцессой – про неё, ему кажется, сложно не догадаться. А ещё в их мире существует Мэри Поппинс, утверждающая: даже невозможное возможно. И у него нет причин ей не верить. Он привычно зажигает последний фонарь на Вишнёвой улице и уезжает, лопатками чувствуя прожигающий спину взгляд.***
Они всей семьёй выбираются всё-таки в парк аттракционов. Саша с трудом выбил себе желанный выходной и сейчас наслаждается законным отдыхом. Племянники веселятся по полной программе, явно поставив себе цель прокатиться на каждой доступной карусели, а они с сестрой прогуливаются по дорожкам, глазея по сторонам. Дети затягивают их в небольшой цирк, расположенный в центре парка. Сидя под обшарпанным красным шатром, Саша наблюдает за грустными затасканными зверями и криповатыми клоунами с поплывшим гримом и чувствует острую неправильность происходящего. Как будто может быть ярче и красочнее, как будто цирковое представление может завораживать и очаровывать. Племянникам, впрочем, всё нравится: они наперебой рассказывают о той смешной обезьянке и парне-волшебнике – а как иначе он достал бы кролика из шляпы? Саша философски думает, что, наверное, просто вырос, что в детстве цирк действительно кажется обителью чудес. Неугомонные дети весело дурачатся в комнате смеха, и он невольно поддаётся их очаровательно непосредственности: устраивает конкурс на лучшую – читай: жууутко-смешную – рожицу и сам же судит, собирая вокруг толпу своих-чужих оголтелых шалопаев. Саша мажет взглядом по ближайшему зеркалу – с эффектом «рыбий глаз», так что собственное лицо причудливо расплывается перед глазами – и застывает. В сознании мелькает странное видение: тоже зеркало, но обычное и очень большое, в котором отражается он сам, одетый в странное белое пальто… Он смаргивает неясно-знакомую картинку и трясёт головой; его зовут дети, он отвлекается, и образ пропадает окончательно. К их семейству прибивается ещё одна маленькая девочка: кажется, племянник нашёл себе даму сердца. Саша переглядывается поверх детских голов с её родителями, улыбаясь неловко, но тех, кажется, всё устраивает. В попытке впечатлить девочку племянник ведёт её в комнату ужасов, бесстрашно выпятив грудь колесом; Саша идёт с ними в качестве не то дуэньи, не то защитника. Малолетки в итоге прячутся за ним, повизгивая от страха. Он страдальчески возводит глаза к небу, хотя, чего греха таить, ему и самому здесь неуютно, он подсознательно ждёт, что сейчас вспыхнет живой огонёк… «Какой огонёк», - одёргивает он сам себя. – «Это небезопасно, да и вряд ли сильно спасёт положение.» Племянники устали; они остаются с няней в кафе лакомиться мороженым, а сестра, у которой, кажется, тоже детство в одном месте заиграло, тянет его на экстремальные аттракционы «для взрослых». На американских горках Саша чувствует какое-то едва заметное тревожное ощущение в желудке и думает, что ещё парочку таких переворотов его вестибулярная система не выдержит. Они отстаивают очередь на башню свободного падения. Аттракцион, кажется, всё-таки не для взрослых, если судить по высоте арки на входе – Саша чудом успевает пригнуться – но кого это волнует? На самой верхней точке он ловит, наконец, кайф, обозревая парк и часть города с высоты птичьего полёта (подумаешь, всего каких-то тридцать метров). Здесь, вдали от земли и земных проблем, замыленный взгляд немного проясняется и мысли замирают, перестают противно зудеть на краю сознания. Они резко падают, и в голове у Саши что-то щёлкает. «То, что смутно во тьме мерцает, наконец обретает форму…» Он не удивляется уже привычной непонятно-откуда-взявшейся-песне: это бессовестно-навязчивое волшебство сплетается, наконец, в единое полотно. Он вспоминает сразу всё, от и до: и детские приключения с Мэри Поппинс, и взрослые сны – ну разумеется он знал этот танец, спасибо, мадам Корри. И Ярика-Ярика-Ярика. Он присутствует в каждом его воспоминании: гладит дельфина Нелея и кружится на карусели вместе со взрослыми детьми, стоит в лучах софитов в цирке и протягивает руку в бальном зале. Как Саша вообще мог забыть его? И почему начал вспоминать только сейчас? Им совершенно необходимо поговорить; нужно только забрать детей вместе с няней… Ну да, конечно. Няня. Они приземляются под аккомпанемент яростного «Я в это верю и буду верить, и эта вера сильнее притяжения земного!» Саша судорожно дёргает мешающую систему безопасности, игнорируя удивлённый взгляд сестры, но освобождается только с помощью подошедшего работника. Он взглядом цепляет в толпе знакомый силуэт в цилиндре, резко вскакивает на ноги, отталкивает с пути надоедливого человека, даже не извинившись, и бежит к выходу – у него накопилось достаточно вопросов. Резкий удар выбивает все мысли, оставляя в голове лишь противный звон. Он чешет место будущей шишки, с ненавистью глядя на дурацкую входную арку. Ну кто их делает такой высоты, право слово?! Саша растерянно оглядывается вокруг, краем глаза замечая удаляющуюся худую спину. И зачем он так бежал, спрашивается? Вернувшись домой, они находят на коврике у двери цилиндр. Слегка потрёпанный и потерявший свой лоск, опоясанный грязной алой ленточкой у основания тульи. Саша поднимает его и озадаченно вертит в руках. Он заносит его в дом, собираясь дать объявление, – может кто потерял? – но в конце концов забывает.***
Саша всё сильнее погрязает в сером мареве, тонет в рутине. Краткий миг отдыха кажется теперь лишь видением, а цветные сны сменяются отвратительными наваждениями, тягомотно пересказывающими события прошедшего дня, или вовсе исчезают, оставляя вместо себя лишь кратковременное отключение сознания, после которого он встаёт ещё более разбитым, чем ложился. Дни тянутся одной сплошной лентой, и ни конца, ни края этому не видно. Он зарабатывается настолько, что в какой-то момент и сам перестаёт различать цвета, но даже не замечает этого: перед глазами плывёт бесконечный чёрно-белый программный код, а окружающее пространство отходит на второй план, размывается, будто он смотрит через грязное стекло. Саша и сам как под стеклянным колпаком: и звуки, и краски из внешнего мира до него доходят с трудом. В один из безликих дней, роясь в шкафу в поисках чистой рубашки, он сдвигает все вещи в одну сторону, и что-то яркое привлекает его внимание. Он достаёт цилиндр, чернильно-синий и глянцево блестящий, с яркой алой лентой, такой чужеродный среди всей его чёрно-белой одежды. Саша растерянно вертит в руках головной убор и, повинуясь внезапному порыву, надевает его на голову. Со стороны это смотрится, наверное, комично: банный халат, тапочки и цилиндр, но смотреть на него некому – все домашние ещё спят. Воспоминания вновь захлёстывают бурным потоком, на этот раз прочно закрепляясь в памяти, а с ними возвращаются и цвета, будто лопнула тончайшая паутина, оплетающая его сознание. Лицо, застывшее прежде неживой маской, наполняется жизнью, черты разглаживаются, из уголков глаз разбегаются солнечные лучики-морщинки, а в изгибе губ вновь прячется улыбка. Саша растерянно оглядывает ставший вдруг ярким-ярким мир. Или он был таким всегда, а Саша просто не видел? Фыркает смешливо: его серый банный халат оказывается сумасшедше-малиновым, тапочки, под стать ему, кислотно-салатовыми. Кому показать такое сочетание цветов – засмеют, очень в духе… Точно, Ярик. Саша бросает взгляд на часы и как есть выбегает на улицу. Пританцовывает на месте, выглядывая знакомую тонкую фигуру – несмотря на тёплую августовскую погоду, по утрам уже свежо. Наконец из-за угла выворачивает велосипед, и человек на нём тут же сбивается с ритма, едва не упав. За какое-то мгновение оказывается рядом, спешиваясь торопливо, и застывает в нерешительности. Неловкое молчание разбивает Ярик: - Ты… ты вспомнил? – глаза светятся робкой надеждой, впрочем, Сашина одежда, наверное, сама по себе достаточный ответ; он усмехается уголком губ. Саша кивает, улыбаясь: - Да. И наши приключения с Мэри Поппинс, и сны… и тебя. Спасибо, - он неожиданно подаётся вперёд и обнимает Ярика, тот неуверенно скрещивает руки за его спиной, утыкаясь носом куда-то в обтянутое махровой тканью плечо. Растроганно моргает враз намокшими ресницами и говорит почти с отчаянием: - Я так боялся не успеть… Саша, Сашенька… Саша, что-то почувствовав, отстраняется мягко, заглядывает участливо в синие глаза и ласково отводит с тонкого лица пушистую чёрную прядку. - Хей, ну что ты, в самом деле? Не раскисай, кто же ещё мне теперь будет весь этот удивительный мир показывать? – обводит рукой всю их небольшую улицу, восхищённо улыбнувшись при этом – ещё не привык к разнообразию красок и эмоций; усмехается, вспомнив что-то, и снимает с себя цилиндр, водружая его на Ярикову макушку, напоследок щёлкает пальцем по глянцевой стенке. – Это, кажется, твоё. Ярик утирает глаза, улыбаясь, и в них тут же дьявольский огонёк загорается – у него определённо всплывает с десяток сумасшедших идей из того самого списка «Показать Саше, когда…». Саша не даёт и рта раскрыть, фыркнув необидно: - Подожди, деятель, дай переодеться, - и отстраняется, повернувшись обратно к подъезду. Ярика на мгновение обжигает ужасом – сейчас он уйдёт и снова всё забудет – и ещё немножко одиночеством. Саша оборачивается на крыльце, смотрит выжидающе: - Ну, ты идёшь? И протягивает руку.***
Ярик спрыгивает с велосипеда на знакомой улице. Пританцовывает под нехитрый мотив, играющий в голове, в конце концов забивает на движения и просто кружится, раскинув руки и смотря в светлеющее небо. Он действительно счастлив, приманивая этим спокойным мягким светом ещё больше чудес, чем раньше – ведь теперь есть с кем эти чудеса разделить. В приключения они теперь влипают вдвоём. Выросший Сашка оказывается ещё большим сорвиголовой, чем Ярик его помнит, и в то же время участлив и мягок, когда это требуется, так что он без труда завоёвывает доверие и не совсем котят, живущих под кустом в парке, и, кажется, Нелея – хотя здесь сложно что-нибудь сказать, - и даже той скрытной зелёной двери, прячущейся в одной подворотне – при его появлении она приветливо скрипит свежесмазанными петлями и всегда подсовывает мирок поуютнее. Ярик оборачивается на призывно светящееся окно – четвёртое слева на третьем этаже –и аккуратно ставит старый велик в недавно появившуюся специальную стойку. Шепчется с замком в подъезде, и тот пропускает его без ключа. В распахнутой двери нужной квартиры уже маячит знакомый силуэт. Теперь его есть кому ждать. Ярик радостно улыбается и, вспомнив кое-что, щёлкает пальцами. На улице тихо гаснет последний фонарь. Lights out