Терапия

Человек, остановившийся перед Баки, был худ, хром и небрит. — Тоже ждете доктора Хауса? — спросил он. — Нет, — честно ответил Баки. — Вот и хорошо, — сказал человек, садясь рядом и потирая ногу. — Он сегодня в клинике не работает. У него собачка умерла. Любимая. Тоже хромая. — Сочувствую. Человек бросил на него проницательный взгляд. — Врете. Ничего вы не сочувствуете. — Стив говорит, что в таких случаях нужно выражать сочувствие. — Стив? Ясно. Значит, вы и есть тот самый любопытный случай, из-за которого Кадди весь лак с ногтей сгрызла. А у вас правда рука? Баки покосился на него, но задрал рукав. Стив предупреждал о необходимости быть вежливым в больнице. — Неплохо, — оценил человек, ощупав руку взглядом. — А ноги там не делают? — Вам бы там не понравилось, — буркнул Баки. Вежливость быстро надоедала. Люди принимали ее за разрешение быть навязчивыми. — Мне и тут не нравится. — Человек вытянул ноги и постукивал по мыску кроссовки тростью. — Но иногда бывает любопытно. Вот вы. Зачем вам психотерапевт? — Стив говорит… — Да плевать! — Трость стукнула сильнее, и человек скривился. — Почему ты слушаешь то, что он говорит? Почему не думаешь своей головой? — Потому что он прав. — Твой Стив — крайне тяжелый случай запущенной гиперсоциализации. Он ни одной кошки на дереве не пропускает. — Это плохо? — А, по-твоему, хорошо? Кошки царапаются, гадят и оставляют шерсть. Нормальные люди не любят кошек. Тем более чужих и на деревьях. Если природа загнала кошку на дерево, значит, так было нужно. Твой Стив вмешивается в естественные природные процессы, исходя из необоснованных представлений о благе, внушенных ему цивилизацией. — Он не мой. — Оу. И тебе жаль, что это не так? — Нет, не жаль. — Нет, жаль. У тебя на лице написано: «Как жаль, что Стив не мой». Почему ты ему не скажешь? — Если вы знакомы с нашей историей, — а ее не обошли вниманием даже кулинарные сайты, — то должны понимать, почему. — А я не понимаю. Давай сделаем вид, что я идиот — хотя это не так, — и ты объяснишь. — Потому что он герой. И лучший человек, которого я знаю. А я убийца. — Ты — оружие, которое направляли чужие руки. Еще скажи, что автомат не имеет права на счастье, потому что он, видите ли, стрелял очередями. — А говорите, ничего не знаете. — Я такого не говорил. Дальше. — Что дальше? — Ты говоришь, что убийца не может быть с героем. Кто тебе такое сказал? — Да любого спросите! — Вот! В глубине подсознания ты знаешь, что не совершил ничего предосудительного по своей воле. Но общество транслирует тебе чувство вины, и ты принимаешь его, как модус операнди, позволяющий встроить твою нестандартную личность в рамки этого общества. Это понятно и скучно. Вопрос в другом: как бы ты поступил, не чувствуя этого давления? — Точно так же, как сейчас. Я не стою его. — Комплекс, скорее всего, связан с внезапным преображением Стивена Роджерса в Капитана Америка и усугублен этой железной штукой, которая железно не даст тебе забыть о случившемся с тобой. Это неинтересно. Попробуем иначе. Ты понимаешь, что лишаешь права на счастье не только себя, но и своего Стива? — При чем здесь Стив? И он не мой. — Это пока. Конечно, он при чем. Допустим, есть незначительный шанс на то, что он испытывает к тебе аналогичные чувства. Не делай такое лицо. Он гибнет при сомнительных обстоятельствах практически сразу после того, как потерял тебя. Воскреснув, он не заводит ни одной интрижки — и не возражай, если бы Кэп хоть подмигнул кому-то в том самом смысле, весь мир знал бы об этом спустя пятнадцать секунд, благослови боже интернет и неуемное человеческое любопытство. Когда появляешься ты, он идет на все, чтобы из тупого оружия ты снова стал человеком разумным, а теперь он пытается тебя социализировать. Но в этом он ошибается. Социализация не поможет тебе обрести свободу. Она загонит тебя в такие рамки, из которых ты уже вряд ли выберешься. Мой рецепт: наплевать на общество и поступить так, как считаешь правильным ты сам. — И с чего вы взяли, что я приму рецепт от неизвестного типа, которого вижу впервые в жизни? — Ну, во-первых, потому, что я советую поступить так, как тебе и самому до смерти хочется, но ложные представления мешают. А во-вторых, я вообще-то врач. — Серьезно? Не похожи. Человек порылся в карманах и протянул Баки потрепанный бейдж, на котором значилось: «Грегори Хаус, доктор медицины». — Достаточно убедительно? — Я не знаю. — Баки разглядывал металлические пальцы. — Мне надо подумать. У вас ведь не было никакой собаки? — Конечно, нет! Еще чего. Но вбитые намертво социальные нормы не позволяют большинству людей даже предположить возможность лжи, когда ты говоришь о том, что собака умерла. Нормы ограничивают. Не позволяй им сделать это с тобой, Барнс. Тебе мало того, что было? — Извините, что заставили вас ждать. — Блистательная процессия в составе Лизы Кадди, Стива Роджерса и ведущего психотерапевта Принстон-Плейнсборо приближалась к ним. Хаус отступил на шаг. — Знакомьтесь, мистер Барнс. Это Эдвард Краусберг, наш лучший специалист. Уверена, он поможет вам решить все имеющиеся проблемы и… — Стив. — Баки решительно поднялся. — Думаю, нам надо поговорить. Немедленно. Приятно было познакомиться, доктор Краусберг. Извините, доктор Кадди, но я уже получил отличную консультацию у доктора Хауса. Он крепко взял удивленного Стива за руку и потащил к лифту. — О боже. — Кадди прижала пальцы к вискам. — Это катастрофа! — Ну почему же? — Хаус был серьезен, как египетский бог. — Это праздник для всех гомосексуалистов страны. Капитан Америка и его отмороженная любовь! Ты что-то имеешь против любви, Кадди? — Ненавижу! — Ее каблуки, казалось, вот-вот пробьют пол. — Я так и думал, — кротко заметил Хаус вслед. — Эй, Уилсон! Как день? Кстати, не хочешь заключить пари? Сегодня утром я проснулся с четкой уверенностью, что наша звезда нации мистер Чертова-Безупречность-Роджерс — стопроцентный гей. Что скажешь? Забьемся на пятьсот баксов?